***
Меньшиков всегда ощущал себя простуженным, когда считал, что сделал что-то ужасное. У него не появлялось насморка или кашля, нет. Просто начинало «ломать» кости и тело сковывал озноб. Стоит заметить, что по мнению самого мужчины, «что-то ужасное» он делал редко. Сидя в служебном автомобиле тем пасмурным октябрьским утром, Меньшиков ощущал эту самую «простуду». Спал он плохо, вздремнул пару часов на диване, а потом прошёл в спальню, душную, хранящую запах недавнего секса. Или изнасилования? И забылся тревожным сном, а проснулся разбитым. Олег сам не понимал, какой бес в него вселился, зачем он так жестоко обошёлся с Сергеем. Душа у Безрукова, конечно, была нежной, мужчина это понимал, вот только сам он нежностью не отличался, но ведь и насильником никогда не был. Подобное «что-то ужасное» он, по собственному мнению, совершил летом двадцать седьмого года. Тогда вся их семья собралась в фамильном доме в ближнем Подмосковье. Были все: бабушка Антонина Сергеевна, её сестра Анастасия, дед Евсей, его брат Дмитрий, отец Евгений Леонидович, мать Ирина Борисовна, тётя Наташа с дядей Борей, их сын Казимир с женой Инной, дед Юрий и прислуга. Справляли именины Анастасии Сергеевны, ей исполнялось семьдесят три года. Прошёл уже не один год, а Олег до сих пор помнил вкус шоколадно-орехового пирога, что приготовила Зоя ради такого праздника. Сидели на большой веранде, пили чай из самовара, шутили, смеялись. Когда солнце уже стояло высоко и накалённые стёкла гнали отдыхающих с веранды к озеру, появился Василий Гротов. Этот человек был давней любовью Инны и таким же давним другом Олега. Вася не был готов к тому, что увидит свою возлюбленную на позднем сроке беременности. Он стоял у входа на веранду, теребил в руках кепку и выглядел растерянным и несчастным. Дядя Боря, герой Гражданской войны, генерал, не выбирал выражений, он умел быть устрашающим. Все сидели, «поджав хвосты», а Борис Леонидович уничтожал Гротова. В какой-то момент Меньшиков увидел взгляд Васи, тот как бы молил: «Помоги мне!». — Помимо того, что ты и братия твоя — трусы, так ты ж ещё и буржуй хренов, — насмешливо добавил дядя Боря. А вот это уже был, что называется, «весомый аргумент». Гротов выронил букет полевых цветов, что принёс имениннице, и, опустив плечи, пошёл прочь. Инна встала из-за стола, вошла в дом, и только там позволила себе разрыдаться. Олег знал, что им с Васей пришлось расстаться, потому что они были «из разных миров». Мир Гротова умер вместе с вальсами и дворянским укладом жизни, а мир Инны только расцветал и набирал мощь. Меньшиков всегда очень уважал Василия, в юности они были очень близки. И вот он стоял, молчал, как и все, позволяя дяде уничтожать этого доброго парня. На следующий день Олег узнал, что Гротов застрелился, выстрелив в оба виска из двух пистолетов. После этого он окончательно «простыл». И сейчас Олег испытывал то же самое. Болезненно улыбнувшись, он прикрыл глаза, прогоняя нахлынувшие воспоминания. Сегодня должны были состояться переговоры с французами, а это означало, что нужно сосредоточиться на работе и только на ней.***
Следующие два дня прошли однообразно. Сергей старался как можно меньше пересекаться с мужем, и практически не покидал свою комнату. Когда тучи уступили место рассеянному осеннему солнцу и боль Безрукова стала чуть меньше благодаря мазям, что он отыскал в аптечке, на пороге возник Олег. Сергей внутренне сжался, коря себя за то, что не запер дверь. Он стоял у зеркала и застёгивал пуговицы бежевого пиджака. — Сегодня вечером едем к моей семье на поминки отца, — негромко произнёс Меньшиков, впервые после изнасилования заговаривая с супругом. — А я тут при чём? Это твой отец, — язвительно ответил Безруков, поджимая губы. — Чтобы в пять был готов, — кратко добавил Олег и ушёл. Сергей провёл ладонью по волосам, стараясь утихомирить свою злость. В последние дни он только и думал, что о самоубийстве, осталось только выбрать способ и решиться. Чтобы хоть немного развеяться, Безруков решил навестить старого друга, поэта Гринёва. Надев пальто и начищенные ботинки, он вышел из квартиры и отправился к Никите. Тот что-то давно не появлялся на поэтических встречах и это начало беспокоить Сергея. Неужто забрали? Нынче за деятелей культуры и искусства взялись особенно крепко. Жил Гринёв не очень далеко, поэтому Безруков решил прогуляться. Он вдыхал волнующий аромат осени, любуясь сонной Москвой, нежащейся под лучами прохладного солнца. Спустя пятнадцать минут Сергей стоял возле двери квартиры Гринёва и терзал звонок, вот только открывать ему никто не спешил. Поэт хотел уж было уйти, как совершенно машинально дёрнул ручку и дверь неожиданно поддалась. Безруков в волнении закусил угол губ и вошёл в темноту квартиры. В нос ударил неприятный гнилостный запах. — Никита? Ты дома? — позвал Сергей. Тишина была слишком гнетущей, словно здесь вот-вот должно было что-то случиться. По крайней мере, именно об этом подумал Безруков, проходя вглубь квартиры. Дверь в гостиную была закрыта и Сергей тихо отворил её. Взгляд скользнул по интерьеру. В комнате царил бардак, на столе валялись листы бумаги и тетради, карандаши и перья, на мебели серел тонкий слой пыли, а запах стал значительно сильнее. Поморщившись, Безруков зажал нос и посмотрел направо, где, насколько он помнил, находилась дверь в спальню. Увиденное заставило его ахнуть: на батарее центрального отопления, расположенной рядом с кроватью, висел в петле Гринёв. Первые секунды парень даже не поверил своим глазам. Зажмурившись, он тряхнул головой и убрал руку от лица. Ему стало так дурно, что вонь перестала иметь какое-либо значение. Еле передвигая ногами, Серёжа подошёл к двери и прошептал: — Никита… Никита… Ты… что? Но Гринёв не ответил. Безруков, тяжело дыша и подрагивая от ужаса, переступил порог и прошёл в комнату. Приблизившись к трубе, он увидел высунутый язык Никиты, его голубоватое, начавшее разлагаться лицо, трупные пятна омерзительно проступали на его коже, взгляд остекленевших глаз был направлен в угол, шея искривлена. Сергей попятился назад. Ударившись спиной о дверной косяк, он вывалился в гостиную и, шагая спиной вперёд, добрался до коридора. Сердце билось в груди, как сумасшедшее, взгляд заметался по сторонам и остановился на телефонном аппарате. Безруков, ничего не соображая, начал звонить в милицию. Сделать это удалось не сразу — пальцы сильно тряслись. — Отделение милиции, говорите! — раздался строгий голос. — Умер… человек… в петле, — выдавил Безруков, накрывая ладонью шею. — Адрес? Сергей назвал его. — Представьтесь. Безруков представился. — Будьте там, гражданин! Никуда не уходите! — Ага… — парень выпустил трубку и та ударилась о комод. Сергей согнулся пополам, и его обильно вырвало прямо на паркет. Спустя час он, бледный и понурый, стоял у двери квартиры Трофимовых и нажимал на кнопку звонка. Сначала было тихо, потом послышались решительные шаги, щёлкнул замок, и на поэта удивлённо уставились зелёные, густо накрашенные глаза. — Серёжа! Что-то случилось? — воскликнула Алла, отходя в сторону и пропуская ёжившегося Сергея в квартиру. — Гринёв повесился, — почти что шёпотом ответил тот. Войдя в коридор, он сильнее втянул голову в плечи, его уши были красными от холодного ветра. — Боже! — Алла приложила руку к губам, услышанное явно повергло её в шок. Помедлив, она закрыла дверь и решительно попросила Безрукова снять пальто и пройти в комнату. Сергей оказался в гостиной с белыми стенами, большой и холодной, заполненной антиквариатом. Трофимова села на диван, теребя жемчужные бусы. Безруков приблизился к ней, и, жмурясь от боли в заднице, опустился на пол, кладя голову на колени женщины. Та положила на неё свободную ладонь и принялась осторожно перебирать пряди Серёжи. — Так к маме хочется, — пробормотал парень, прикрывая глаза. — Что? — рассеянно спросила Алла, ещё сильнее теребя жемчуг. Она хорошо знала Гринёва. — Да так, ничего… Трофимова поглаживала Сергея по волосам, мыслями находясь где-то очень далеко. Безруков, иногда ощущающий желание тёплых прикосновений, начал потихоньку успокаиваться. Поглядев в потолок, он ровно дышал, слушая, как за окном бедокурит северный ветер. — Трещины. Вон одна, там другая, — тихо произнёс он, показывая пальцем на побеленную поверхность. — Ты слишком подавлен, потрясён. Я понимаю, Серёж. — Ты понимающая… — Просто я значительно старше тебя, мой милый, — улыбнулась Алла. — Многое повидала. — Тебе ведь и тридцати нет. — Не льсти мне, Серёжа. Мне тридцать пять, как и твоему мужу, — женщина тихо рассмеялась. — О, мой муж, — пробормотал поэт и закатил глаза. — Я унизил себя до неверья, я унизил себя до тоски! — Возможно, с ним ты остепенишься. Ты такая порывистая душа, тебе нужен человек, твёрдо стоящий на ногах, который позаботится о тебе. Безруков фыркнул, желая сказать, как Меньшиков о нём уже успел «позаботиться», да промолчал. — А любовь? — спросил он. — О твоей любви точно писала Цветаева: «Я буду любить тебя всё лето», — это звучит куда убедительней, чем «всю жизнь» и — главное — куда дольше!» Сергей открыл глаза и внимательно посмотрел в лицо Трофимовой. Какое-то время стояла тишина, а потом женщина предложила чай. — Я бы выпил чего-нибудь. Помянуть надо Никиту, — мрачно ответил Серёжа. — Сейчас принесу, — улыбнувшись, Алла растрепала и без того растрёпанные волосы молодого человека и, аккуратно приподняв его голову, вышла. Безруков остался лежать на ковре, раскинув руки и глядя в потолок. Хотелось написать стих, посвящённый кончине друга. Что заставило его повеситься? Была ли предсмертная записка? Даже если и была, её забрали приехавшие люди в форме. Перед глазами так и стояло разлагающееся лицо с высунутым языком. Увиденное напрочь отбило желание Сергея кончать с собой. Это было… страшно. Алла вернулась с медным подносом, на котором стоял графин с наливкой, стаканы и тарелка с сыром. Водрузив это на стол, она опустилась на стул. Серёжа присоединился к ней. Помянули Никиту добрым словом и выпили, не чокаясь. — Ты бы видела его лицо. Жуть, — пробормотал Безруков. — Никогда не видела висельников, — отозвалась Алла, пробуя сыр. В дверь позвонили и Трофимова, взволнованно взглянув на часы, вышла из комнаты. Послышались приглушённые голоса. Сергей встал и выглянул в коридор. Супруг Аллы, Евгений Трофимов, разувался, говоря о том, что принёс свежий торт. — А к нам зашёл Серёжа, — сказала Алла, свободной от коробки с тортом рукой указав на поэта. — Добрый день, — улыбнулся мужчина. Сунув ноги в тапочки, он подошёл к Безрукову и протянул ему руку. Сергей пожал ладонь, промямлив: «Здрасьте». — Останетесь к чаю? Сейчас будем есть торт, — всем своим видом излучая дружелюбие, предложил Евгений. — Ой, нет, мне пора в издательство, — солгал Серёжа. — Уже бегу. Но спасибо за приглашение. Второпях одевшись, Безруков покинул дом Трофимовых и помчался в поэтклуб. Там он сообщил трагическую новость и, отмахнувшись от града вопросов, поехал домой. Он вошёл в квартиру, снял ботинки и пальто, и тут же оказался под вниманием Меньшикова. Игнорируя его слова, даже не слыша их, Сергей пронёсся в свою комнату и хлопнул дверью. Та мгновенно открылась и следом за Безруковым в спальню вошёл Олег. — Собирайся, я сказал. — Никуда я не поеду! — злобно выкрикнул Серёжа. Повернувшись, он упёр руки в бока, с живой яростью глядя на мужа. Весь ужас последних дней и сегодняшняя трагедия сыграли с ним злую шутку. Поэт был на грани. — Поедешь, — спокойно ответил Меньшиков. — А ты заставь меня! Ну давай! Или что, опять поимеешь, как последнюю блядь? — заорал Сергей, его плотные щёки налились румянцем. Олег в два шага подошёл к супругу и крепко обхватил ладонью его шею сзади, глядя в глаза. — Успокойся! Но Безрукова уже трясло, он почти что впал в истерику. Дёрнувшись, Серёжа попытался вырваться, но Меньшиков, поджав губы, отпустил его шею и сжал запястья, толкая к кровати. Повалив Сергея на спину, он навалился сверху и придавил его всем своим весом. — Ненавижу тебя! Ненавижу! — шипел Безруков, гневно блестя глазами. «Ух, какие эмоции!» — с восторгом подумал Меньшиков, крепко прижимая руки Серёжи к кровати. Он словно забирал напряжение поэта, оказывая сопротивление и не давая ни вырваться, ни пошевелиться. Сергей ощутил, что начинающаяся было истерика отступает. Эти тёмные глаза были так близко и смотрели на его влажные губы, и вдруг Меньшиков медленно потянулся к ним. Безруков повернул голову в сторону. Олег на секунду замер, а затем, проглотив улыбку, нежно-нежно коснулся губами румяной щеки. Кулаки Сергея постепенно разжались, и Меньшиков осторожно отпустил его запястья, положил ладони на его, такие тёплые и приятные, и сплёл пальцы Серёжи со своими. Безруков был словно приколочен этим человеком к кровати, а руки сплелись слишком эротично и интимно, так делают только те, кто занимаются любовью. В комнате стояла тишина, не считая тяжёлого дыхания Сергея. — Хороший мальчик, — успокаивающе шепнул Олег. — Хороший… И, вдоволь налюбовавшись щекой супруга, коснулся носом его шеи сбоку. Втянув аромат кожи, мужчина прикрыл глаза, запоминая это мгновение, чтобы воспоминание согревало его самыми холодными вечерами. Они лежали так очень долго, каждый думал о своём и вместе с тем об одном. Серёжа смотрел в стену, Олег не открывал глаз, утонув душой в запахе его шеи. Крепко сплетённые пальцы ни на миг не ослабевали хватки, а потом часы в гостиной пробили пять. Меньшиков приподнял голову и открыл глаза. — Сейчас я отпущу тебя, и мы поедем к моей семье. К нашей семье. Ты ведь хороший и умный, — прошептал он. Медленно убирая ладони, Олег поразился, до чего же они оба были разгорячены от этой близости. Почему-то теперь он был уверен, что Серёжа молча соберётся, не сказав ни слова. Так оно и произошло. Меньшиков сидел за рулём, на лобовое стекло слетались влажные багровые и золотые листья, и дворники работали, не переставая. Безрукову было больно и он то и дело ёрзал, ища более комфортное положение. Стараясь не думать о том, что произошло в спальне, поэт высоко поднял ворот пальто и смотрел на улицу, нахохлившись. Осенний город постепенно сменялся жёлтым пригородом. Спустя час езды машина остановилась возле большого деревянного дома в три этажа. Огороженный синим забором, он производил впечатление, и осень ничуть его не портила. Сергей хотел было открыть дверцу, как вдруг Олег сказал: — Дай руку. Правую. «Зачем ещё?!» — мысленно завопил Безруков, но решил ничего не уточнять. Косо глядя на супруга, он выполнил приказ. Меньшиков достал из кармана обручальное кольцо. Сергей снял его несколько дней назад и оставил в гостиной. Олег не успел надеть кольцо ему на палец, ибо Серёжа сжал руку в кулак. — Ну что ты как маленький? — улыбнулся Меньшиков, в его глазах мелькнули смешинки. Безруков упрямо смотрел на мужа, поджав губы. Олег, вздохнув, начал с силой разжимать кулак. Видимо, Сергею стало больно и он сдался, опасно блеснув глазами. Когда кольцо было на своём месте, Меньшиков поднёс тёплую руку к губам и поцеловал тыльную сторону ладони. Сергей вздрогнул и поспешил выбраться из машины. Дом встречал их теплом и запахом пирога. Всё семейство столпилось в прихожей, плавно перетекающей в гостиную. Из всех них Сергей знал только Бориса Леонидовича, дядю Олега, который и договорился о треклятом браке племянников со своим другом детства Иваном Лариным. — Ну здравствуй, Сергей, — улыбнувшись в усы, генерал похлопал поэта по плечу и пожал ему руку. — Здравствуйте, — криво улыбнулся тот. Миловидные пожилые женщины, Анастасия и Антонина Сергеевны, принялись расспрашивать, как «молодые» добрались и что там творится, в Москве. Дед Дмитрий слушал с интересом, но молчал, как и всегда. С того дня, когда к ним приходил Гротов, не стало многих членов семьи: в аварии погиб отец Олега, вслед за ним ушла Ирина Борисовна, затем при родах умерла Инна, а год назад не стало Натальи Эдуардовны, жены дяди Бори. Зато подрастала Таня, дочь Казимира и Инны. Она с радостью обняла Меньшикова, а тот вручил ей непонятно откуда взявшуюся коробку с акварелью. Все стремились заключить Олега в объятия, а он улыбался и блестел глазами. У Сергея голова пошла кругом. Он не понимал, как и за что можно любить этого человека. В понимании поэта, для схожести с демоном ему только клыков не хватало! Но нет, эти люди искренне его любили и уважали. Все расположились за столом и начали ужинать. То и дело трогая усы, Борис Леонидович посматривал на Сергея, который старался отвлечься от боли в пятой точке и принять отрешённый вид. — Я так рада, что наш Олежа наконец-то остепенился, — с благоговением произнесла Антонина Сергеевна. — Красивый, молодой, чего бы не жениться? — Ага… — буркнул Безруков. — Да ещё и на сыне Виталия. Мы все его очень любили. Они ведь были не разлей вода, просто троица святая: Боря, Виталя и Ваня, — в голосе пожилой женщины звучали ностальгичные нотки. — Брак — это труд. Не всегда всё с первых нот, так сказать, удаётся, — задумчиво сказал Борис. — Есть такие люди, которых в кулаке держать надо. У моего давнего боевого товарища жена взбрыкнула, захотела уйти. Так он взял хороший солдатский ремень, да и выходил как следует. Замолчав, генерал рассмеялся, кто-то поддержал его смех. — А что значит «выходил»? По попке? — спросила Таня, жуя булочку с повидлом. Смех стал ещё громче. Сергей покосился на Олега, тот улыбался и выглядел на удивление расслабленным. Неужели он тоже любил этих людей?.. Безруков был поражён. — Да, родная, за проказы, — погладив внучку по голове, ответил Борис. — И что же жена? — спросил Казимир, помешивая суп ложкой. — Повыкаблучивалась и смирилась. Воспитывать некоторых людей нужно, а не в болото бросать. Прививать ценность семьи надо, чтобы «и в горе, и в радости»… — Интересные методы, — с нотками иронии отозвался Сергей и снова покосился на Меньшикова. — Действенные, — ухмыльнулся генерал и посмотрел сперва на одного мужчину, потом на другого. Спустя час, наевшись до отвала, Безруков сидел в плетёном кресле в одной из комнат и смотрел в окно. Сидел так, чтобы не чувствовать боли, почти на боку, закинув ноги на стул. В дверном проеме появился Меньшиков. Куря и сбрасывая пепел в пепельницу, он сел в соседнее кресло и закинул ногу на ногу. — Дядя Олег, дядя Олег! — прокричала вбегающая Таня. — Ау! — отозвался тот. — А краски-то яркие такие! Ну просто прелесть! — она в порыве чувств обняла мужчину. — Тебе нянькой надо было работать, — ухмыльнулся Сергей, переводя взгляд на эту картину. До этого он смотрел на густые осенние сумерки за запотевшим окном. — А я ею и работаю каждый день, — иронично ответил брюнет, многозначительно посмотрев на поэта. Тот прищурился, поняв намёк. — А что значит «злой человек»? — спросила Таня, отлепляясь от дяди и вопросительно, с детским любопытством глядя на Сергея. — А ты у него спроси, — хмыкнул Безруков, кивая на Олега. — Злых людей не бывает. Есть несчастные и непонятые, — тихо ответил Меньшиков, туша бычок. — А ты несчастный или непонятый? — с вызовом спросил Серёжа. — Я? — Олег поставил пепельницу на плетёный столик и посмотрел в глаза мужа. — Ну конечно же непонятый. И оскалился.