Когда выпал снег

В конце «вечера» Анастасия Сергеевна заявила, что «молодым» постелили в дальней гостевой комнате. Мол, там им будет очень удобно и кровать мягкая. Безруков скривился в подобии улыбки, думая: «Чёрт!». Но ничего не попишешь, посвящать посторонних в подробности их совместной жизни совершенно не хотелось. К десяти вечера дом стих, расслабленно закряхтел и задремал. Сергей решил не снимать брюки, понимая, что самое страшное уже случилось и терять нечего, но тем не менее. Спустив подтяжки, поэт снял рубашку и лёг к стене, сразу же к ней отвернувшись. Вскоре кровать заскрипела, сообщая, что Олег лёг рядом. — Может, ляжешь на пол? — прошептал Сергей, недовольно поджимая губы. — Ага, щас, — ухмыльнулся тот. Безруков перелёг на спину и поморщился, поскольку боль в заду тут же дала о себе знать. Спать, повёрнутым спиной к супругу, было почему-то страшно, хоть Серёжа и понимал, что это глупо. Ну не изнасилует же тот его во сне! Сергей повернулся на левый бок и посмотрел на профиль Меньшикова. Тот ухмыльнулся, глядя в потолок. Безруков не мог отвести взгляд от мужчины и был излишне напряжён. Когда ему начинало казаться, что на веки садится сон, он силой воли отгонял его и снова впивался взглядом в очерченный темнотой профиль. В какой-то момент Меньшиков медленно повернул к нему голову, его глаза казались устрашающе чёрными. Внутри у Сергея всё похолодело, он с ужасом ждал, что будет дальше, боясь моргнуть. И вдруг Олег потянулся к нему, словно хотел поцеловать, но через пару секунд замер и клацнул зубами так, словно планировал откусить ему нос. Безруков отпрянул назад и ударился затылком о стену. Застонав от боли, он принялся тереть ушибленную голову. Олег ухмыльнулся, наблюдая за мужем, а потом не выдержал и тихо рассмеялся. И Сергей подумал, что это просто ужасный смех. Он так и проспал, прижавшись макушкой к стене, и от неудобного положения позвоночника, утро поэт встретил с болью в шее. Олега в кровати уже не было, он сидел за столом в столовой и пил кофе вместе с остальными. Безруков спустился вниз, чуть ли не постанывая от болезненных ощущений. — Ой, дядя Серёжа проснулся! — радостно произнесла Таня, откусывая от куска яблочного пирога. — Спит прямо как Спящая Красавица, — с ухмылкой заметил Меньшиков. Сергей бросил на него испепеляющий взгляд и сел за стол. — Как спалось? — любезно спросила Антонина Сергеевна, наливая гостю кофе. — Просто потрясающе, — пробормотал Безруков и снова потёр шею. — Ещё бы. Тут такой воздух… Ух, прелесть! — заметил Борис Леонидович, делая глоток дымящегося кофе. — Чего-нибудь привести из Москвы, товарищи собравшиеся? — Домино коробочку, — вдруг оживившись, произнёс молчаливый дедушка Юра. По его выправке, манере разговаривать и тёплому взгляду голубых глаз, становилось понятно, что он родился в интеллигентной семье. Возможно, даже был дворянином. Сергей смотрел на породистое лицо мужчины и пытался представить его молодым. — Привезите ниток шёлковых… фиолетовых или сиреневых. Я Тане шью платье, — улыбнулась Анастасия Сергеевна, для которой правнучка была настоящей отрадой. — Олежа, ты ведь тоже едешь? — Да. Срочно вызвали из комиссариата, — вкрадчиво ответил брюнет и промокнул углы губ тряпичной салфеткой. — Через сколько едем? — спросил Сергей, испытывая острое желание вернуться в город. Можно встретиться с товарищами, да и нужно как-то поучаствовать в подготовке к похоронам Гринёва. — Ты останешься здесь, — властно отозвался Меньшиков, даже не взглянув на мужа. — Что? Почему? — в душе поэта снова начало зарождаться возмущение. — Обсудим это после, не за столом, — отчеканил мужчина, делая небольшой глоток кофе. — Зоя, а поставь пластинку! — елейно проговорила Антонина Сергеевна, дабы перевести беседу в иное русло. Вскоре послышался шорох винила, а затем дом заполнило пение Петра Лещенко. Сергей поел немного каши и выпив чашку кофе, вернулся в спальню. Он успел заметить, что Меньшиков оставил там пиджак, следовательно, он обязательно вернётся, чтобы надеть его. И спустя пять минут тот действительно появился. Сергей, стоящий у окна, впился в него испепеляющим взглядом и грубовато спросил: — Какого чёрта? Я тоже хочу в Москву. — Ты останешься здесь на пару дней. — Зачем? — Так надо, — Олег взял пиджак и надел его, невольно замечая, что вещь помялась. Два часа назад позвонили из столицы и сообщили, что Меньшиков должен быть на работе, видимо, произошло какое-то ЧП. Появляться в мятой одежде совершенно не хотелось. — Кому надо? — не отставал уязвлённый Серёжа. — Вернусь за тобой послезавтра. Всё, разговор окончен. — И только попробуй не вернуться. Мне надо быть на похоронах! — экспрессивно ответил Сергей и отвернулся к окну. — На чьих? — изогнув бровь, поинтересовался брюнет, приглаживая волосы ладонью. — Одного хорошего поэта. Он повесился. Меньшиков как-то странно посмотрел на супруга, но ничего не сказал. Спустя двадцать минут вся семья столпилась у веранды, провожали Олега, который приезжал к ним довольно редко, потому был просто драгоценным гостем. Простившись с каждым, Меньшиков остановился возле мужа. — Веди себя хорошо и скучай по мне, — громко произнёс он и вызывающе ухмыльнулся. — Ой, буду так сильно скучать. Вообще не знаю, как проживу без тебя эти два дня, — язвительно ответил Безруков. Старики не заметили язвительности и ещё раз умилились, какая хорошая образовалась пара. Таня стояла рядом с Сергеем. Когда автомобиль Бориса выезжал на дорогу, она принялась отчаянно махать рукой, провожая любимых дядю и дедушку. — Веди себя хорошо и не докучай Серёже, поняла? — назидательно сказал Казимир, поправляя берет на голове дочери. — Я никогда не докучаю! — чуть ли не с возмущением ответила девочка. — Мне нужно уехать по делам. Слушайся старших, — добавил мужчина, затем посмотрел на Сергея, рассеянно ему улыбнулся и пошёл прочь. — Прохладно сегодня… Идёмте в дом, — предложила Анастасия Сергеевна. — Пойдёмте кое-куда? Я вам покажу тайное место, — прошептала Таня, беря Серёжу за руку. — Ой, нееет, — простонал тот. — Не будьте таким нелюбопытным! Так вся жизнь мимо пройдёт! — со знанием дела ответила девочка. Безруков внимательно посмотрел ей в глаза и сдался.

***

В кабинете было душно, с лица комиссара Довлатова стекали капли пота. Он сидел прямо напротив Меньшикова и тому ничего не оставалось, кроме как следить за следами обильного потоотделения на красной физиономии. Время ползло невероятно медленно, часы нервно отсчитывали секунды, словно оттягивая страшный приговор. Олег приехал в бюро два часа назад и ему до сих пор не объяснили, что происходит. Велели ждать. Время от времени Меньшиков вставал и подходил к окну, чтобы хоть немного размяться. Довлатов молчал, словно язык проглотил, а Олегу совершенно не хотелось говорить. Два часа молчания были прерваны появлением двух мужчин в штатском. — Капитан госбезопасности Самойлов, — представился тот, что носил чёрную бороду. — Комиссар Трещёв, — вторил ему его спутник, бледнолицый тип со светлыми вьющимися волосами и залысиной. Меньшиков пожал руку сперва одному, затем второму. — Нам стало доподлинно известно, что среди сотрудников нашего славного аппарата появились крысы, — сказал Трещёв, когда с приветствиями было покончено. Все четверо сидели за столом. Духота стала только сильнее. — Проще говоря, вражеские шпионы. Мы провели расследование и вышли на англичанина, который, судя по всему, сливал информацию в Лондон. Олег Евгеньевич, нам порекомендовало вас ваше руководство, представив одним из лучших сотрудников и переводчиков, — комиссар посмотрел на совершенно непроницаемое лицо капитана и добавил: — Вам нужно провести допрос этого субчика. Меньшиков ослабил узел чёрного галстука. К такому повороту событий он не был готов. Одно дело — переводы переговоров, дело, конечно, очень ответственное и сложное, а также совершенно секретное, но допросы — это уже полноценная работа НКВД. — Вы согласны? — поинтересовался Трещёв, доставая из чемодана лист бумаги и кладя его перед Олегом. Это было не предоставление выбора, а его иллюзия. Меньшиков молча взял ручку и принялся заполнять заявление о неразглашении будущего допроса. Самойлов не хотел терять времени, поэтому все четверо очень скоро отправились в здание НКВД, которое нынче наводило ужас на всех москвичей. Здесь служил Борис, дядя Олега, и мужчина невольно задался вопросом: «А знал ли дядюшка о том, что меня избрали на столь ответственную роль?». Олега привели в подвальные помещения, где в зассанных вонючих камерах содержались политические преступники. Отворилась тяжёлая дверь, надзиратель любезно пригласил посетителей войти, и Меньшиков увидел перепуганного человека, руки которого были скованы за спиной. Он сидел на табурете посреди камеры и вздрогнул, когда в его обитель вошли четверо. — Я буду задавать вопросы, а вы переводите ему, — сказал Самойлов, располагаясь на одном из стульев. — Хорошо, — ответил Меньшиков, тоже садясь. — Трещёв и Довлатов протоколируют. Всё ясно? — в голосе капитана госбезопасности звучали стальные нотки. — Так точно! — хором отозвались комиссары и переглянулись.  — Спросите, как его зовут, где и когда родился, — сухо сказал Самойлов. — Добрый день. Представьтесь, пожалуйста. И сообщите дату и место вашего рождения, — обращаясь к пленнику, произнёс Олег на идеальном английском. Допрос длился десять часов. Меньшиков почувствовал себя настоящим чекистом. Самойлов выходил из себя на некоторые ответы англичанина, и Олег тоже начинал злиться. Вопросы, что он задавал, исходили не от него, а он всё равно ощущал, что говорит от своего имени. Это он, а не Самойлов угрожает англичанину смертью. Это он, а не Самойлов говорит, что знает о его связи с Дмитриевым и Алехно. Это он, а не Самойлов заносит руку и обрушивает на голову англичанина чудовищный удар.

***

Таня сводила Сергея к старому, заваленному листьями, пруду. Безруков подобрал с земли несколько золотистых листков с багровыми прожилками, и закрыл ими солнце, рассматривая на свету. — Как красиво! — воскликнул он, испытывая прилив вдохновения. — А вы почитаете мне свои стихи? — спросила Таня, с интересом глядя на парня. — Ты ещё маленькая, не поймёшь их, — шмыгнув носом, поскольку было очень прохладно, ухмыльнулся Сергей. — Пойму! Ну почитайте… — Ладно, слушай, — Безруков подбросил листы и они разлетелись в стороны, ветер подхватил их и понёс, словно чьи-то письма.  Кашлянув в кулак, он с чувством и интонацией начал читать: — Осень. Сказочный чертог, Всем открытый для обзора. Просеки лесных дорог, Заглядевшихся в озера. Как на выставке картин: Залы, залы, залы, залы Вязов, ясеней, осин В позолоте небывалой. Липы обруч золотой — Как венец на новобрачной. Лик березы — под фатой Подвенечной и прозрачной. Погребённая земля Под листвой в канавах, ямах. В жёлтых кленах флигеля, Словно в золочёных рамах. Где деревья в сентябре На заре стоят попарно, И закат на их коре Оставляет след янтарный. Где нельзя ступить в овраг, Чтоб не стало всем известно: Так бушует, что ни шаг, Под ногами лист древесный. Где звучит в конце аллей Эхо у крутого спуска И зари вишнёвый клей Застывает в виде сгустка. Осень. Древний уголок Старых книг, одежд, оружья, Где сокровищ каталог Перелистывает стужа. — Ой, как красиво… Но много слов непонятных, — завороженно произнесла девочка. Она села на корточки и подпёрла щёки кулаками, глядя на поэта. — Вы такой… необычный! — Ты ведь сказала, что поведёшь меня в тайное место, — помолчав, сказал Сергей и поднёс покрасневшие ладони ко рту. Опалил их согревающим дыханием и взглянул на Таню. — Так вот же оно! — девочка выпрямилась и подошла к пруду. — Мне его открыл дядя Олег. Давно, когда я ещё маленькой была. — А сейчас ты большая, что ль? — ухмыльнулся Безруков, тоже подходя к воде. — Я уже почти первоклашка! — с гордостью ответила Таня. — Ну тогда ладно. — Так вот, ночами из этого пруда вылетают феи. Они летают над дачами и читают сны тех, кто спит… — А если не спишь? — Тогда ты можешь увидеть одну из фей, и с тех пор тебе никогда-никогда не будет плохо. Всегда будет светло и радостно! — в порыве чувств Таня взяла Сергея за руку, её взгляд был устремлён на пруд. — Ну ничего себе, — невольно улыбнулся парень и обвёл взглядом окрестности. Осень овладела всем, деревьями, небом, прудом. Холодная печаль поселилась в этих краях. — Удивительно, конечно… А теперь мы идём домой. Дома Таню накормили супом и уложили спать. День пролетел незаметно, осенние сумерки наступили неожиданно и неотвратимо. Сергей сидел в той комнате, что вчера, даже в той же позе, вот только теперь у него на коленях лежал блокнот, а в руке был карандаш. Два часа творческих мучений не прошли даром, и родилось стихотворение. Никого не будет в доме, Кроме сумерек. Один Зимний день в сквозном проеме Не задернутых гардин. Только белых мокрых комьев Быстрый промельк моховой, Только крыши, снег, и, кроме Крыш и снега, никого. И опять зачертит иней, И опять завертит мной Прошлогоднее унынье И дела зимы иной. И опять кольнут доныне Не отпущенной виной, И окно по крестовине Сдавит голод дровяной. Но нежданно по портьере Пробежит сомненья дрожь, — Тишину шагами меря. Ты, как будущность, войдешь. Ты появишься из двери В чём-то белом, без причуд, В чём-то, впрямь из тех материй, Из которых хлопья шьют. Перечитав его, Сергей закрыл глаза и откинул голову назад. Скрипнули половицы, и на пороге возникла пожилая женщина в сером платье, с белой шалью на плечах. — Простите, я вам не помешаю? — мягко спросила она. — Нет, — просто ответил Безруков, посмотрев на Антонину Сергеевну. Та подошла к поэту и села в то кресло, на котором давеча сидел Меньшиков. — Серёжа, вы замечательный поэт. Я читала ваши стихи… — Спасибо, — улыбнулся Сергей, который всегда любил похвалу. — Вы с Олегом не ссоритесь? Он показался мне каким-то… тяжёлым. Если вы понимаете, о чём я, — в глазах Антонины Сергеевны мелькнула тревога. Конечно, она волновалась о любимом внуке. Безрукову было неприятно говорить об этом человеке, но приходилось делать вид, что всё в порядке. — Мы не ссоримся. — Боря считает, что вы довольно строптивы… — снисходительно улыбнулась Анастасия Сергеевна. — Даже не знаю, что ответить, — почесав макушку, ответил Сергей. — Я заметил, что вы… все его очень любите… — Это так. — Но за что? — А разве любят за что-то? — помолчав, спросила Антонина Сергеевна и посмотрела Безрукову прямо в глаза. — Любят вопреки. Но Олег действительно хороший человек. Он достоин любви.

***

После десятичасового допроса всем позволили передохнуть. Меньшиков поспал четыре часа на жёстком диване, потом выпил чашку чая и был отправлен на допрос Алехно и Дмитриева. С ними комиссары церемонились ещё меньше. Они набрасывались на одного целой толпой и забивали до полусмерти. А Олег должен был слушать их показания, чтобы сравнивать с тем, что говорил англичанин. Подозреваемых избивали жестоко и долго, что руки Меньшикова начали болеть так, словно это он бил их. Когда те теряли сознание, их обливали ледяной водой, и всё начиналось по новой. Олег видел только серые стены, ощущал запах крови и пота, и ему казалось, что это никогда не закончится. Самойлов дал понять, что пока все детали головоломки не сложатся и у следствия не будет полной картины произошедшего, никто никуда не пойдёт. Все сломались. По очереди сдали друг друга. И для Меньшикова было загадкой, действительно ли эти трое работали заодно, или это невыносимые муки толкнули их на это. — Я люблю Родину! — орал и плакал Дмитриев. — Прости меня, Родина… Всё закончилось в шесть утра. Тогда все четверо вошли в кабинет, где больше суток назад Олег сидел напротив Довлатова и смотрел, как по его красному лицу стекает пот. Капитан госбезопасности пожал руку Меньшикова и с чувством произнёс: — Отличная работа! Поздравляю! Олег ничего не сказал. Кивнув, ответил на рукопожатие. — А теперь отдыхайте, товарищи. Все свободны до пятницы. Меньшиков приехал на дачу на служебной машине. Сергей вышел на крыльцо после всего семейства и поразился: лицо того было белее мела, под глазами пролегли синяки. Не отвечая ни на какие вопросы и повторяя: «Всё хорошо, нам пора», он сел за руль своего авто, оставленного здесь. Сергей опустился на переднее пассажирское сидение и помахал Тане, стоящей у машины. Та одарила его широкой улыбкой и тоже помахала. Меньшиков выглядел устрашающе, и Безруков решил ничего не спрашивать. Они приехали домой в гробовой тишине. Олег отказался от ужина и скрылся в своей комнате. Он так сильно устал, что отключился, как только его голова коснулась подушки. Сергей же погрузился в размышления. Он вспоминал странный взгляд Бориса, что вернулся через пару часов после отъезда в Москву, да и слова Анастасии Сергеевны о строптивости не давали покоя. Безрукову было неприятно от мысли, что дядя Олега, который состряпал их брак, ещё каким-то образом будет в него лезть. Чего только стоил рассказ о солдатском ремне!

***

На следующий день хоронили Гринёва, после чего были поминки в поэтклубе. Сергей немного размяк после вина и пролитых слёз, идти домой совершенно не хотелось, поэтому он вместе с другими поэтами поехал на квартиру к ныне очень модному музыканту. Они ели, читали стихи, пили. Время летело незаметно, казалось, только что был день, а уже в окна заглядывала беспросветная тьма. Безруков стоял у стены, рядом ошивался Виталик, с которым Сергей познакомился пару месяцев назад. И вдруг входная дверь отворилась, в душную квартиру залился подъездный холод. Безруков замер, сердце болезненно ёкнуло. Меньшиков не вошёл, он влетел, словно чёрный ворон. Его чёрное пальто было расстёгнуто и полы встрепенулись, когда он стремительно подходил к Сергею. Все замерли и перестали смеяться, только патефон продолжал крутить запрещённый джаз. — Живо домой, — процедил Олег, останавливаясь напротив Безрукова. Его белоснежное лицо контрастировало с чёрными волосами, глаза горели страшным огнём. — Ну пошли, ну, — сказал Виталик, не обращая внимания на Меньшикова. Его ладонь лежала на плече Безрукова. Олег медленно перевёл на него взгляд и вдруг грубо толкнул в грудь. Виталий попятился назад. — Ну чё? Чё тебе надо? — тихо, с жёстким вызовом спрашивал Меньшиков, идя на «противника». Тот замер и вдруг шагнул к нему навстречу, судя по лицу, намереваясь сказать что-то грубое, как вдруг Олег с силой заехал ему кулаком в лицо. Так, что мужчина схватился за нос и упал на пол. Кто-то взвизгнул. Меньшиков рухнул на Виталия и стал наносить ему удары. Отчаянные, сильные, хаотичные. Бил он обеими руками, быстро чередуя их. Никто не решался сдвинуться с места, Олег казался невероятно опасным, даже безумным. Лицо Виталика уже превратилось в фарш, а он всё бил и бил его… — Успокой своего мужика! — в ужасе прошептала Крылова, глядя на Безрукова. Тот не сдвинулся с места. Он понятия не имел, как его успокоить, да и ситуация была настолько кошмарной, а жестокость запредельной, что поэт впал в ступор. Олег остановился. С его рук стекала кровь. Ни на кого не глядя, он встал и направился на выход. Остановившись у двери, мужчина исподлобья посмотрел на Сергея. Тот медленно вышел из квартиры. Они спустились всего на один пролёт, когда Меньшиков вдруг вжал Серёжу спиной в стену, наваливаясь всем телом. Он молча смотрел на него почти что чёрными глазами, потом сделал шаг назад и поднёс окровавленную руку к лицу. Растопырив пальцы, он продолжил смотреть на поэта, только теперь как бы через решётку. — У тебя было с кем-нибудь с момента? — и он пошевелил безымянным пальцем, на котором было кольцо. Его голос звучал низко и хрипловато. — Нет, — сдавленно ответил Сергей. — Только попробуй, — Олег сказал это совершенно спокойно, оттого и страшно. Опустив окровавленную руку, Меньшиков продолжил спускаться по лестнице, и вышел из подъезда. Безруков сглотнул, нервно ослабил узел галстука и пошёл следом за мужем. Сердце бешено колотилось в груди.