Когда выпал снег

Медленно отстранившись, Меньшиков плавно, играючи припечатал супруга спиной к стене. Упираясь на выпрямленные руки, расположенные по обе стороны от головы Сергея, он спросил глубоким, чуть хрипловатым голосом: — Был у него? Безруков кивнул, неотрывно глядя в маниакально блестящие глаза и тихо ответил: — Ты был прав. — Но ничего не было, — растягивая губы в неприятной улыбке, отозвался мужчина. — Ведь не было? — Мне тебя хватило, — бесцветно ответил Серёжа. Как это странно: всего лишь несколько букв способны кардинально изменить смысл сказанного. Скажи он «Мне тебя хватает», вся ситуация приобрела бы совсем иной оттенок. Это безликое и колючее, полное потаённой обиды «Мне тебя хватило», царапало сердце. — Значит, мне не нужно жалеть о случившемся, — продолжая жутковато улыбаться, прошелестел Олег и мягко сжал шею Безрукова своей горячей ладонью. Волосы лезли в глаза, но сейчас такие мелочи не могли отвлечь мужчину. Чувства, которые он испытывал, были настолько сильными, что спрятать их всё равно бы не получилось. Меньшиков сам не знал, чего в нём было больше в эти мгновения: света или тьмы. Наверное, всё же, последнего. — А ты жалеешь? — сдавленно спросил Сергей. Рука сжимала шею всё сильнее, дышать становилось тяжелее, и Безруков вцепился в запястье Олега. Меланхолия, целиком завладевшая им, почти полностью лишила сил и желания сопротивляться, а в этой игре даже было что-то забавное. Брюнет ничего не ответил. Улыбка постепенно сползла с его лица, а ладонь всё сильнее сдавливала шею. Сергей начал задыхаться, почти полностью лишившись доступа к кислороду. И когда лицо поэта достаточно покраснело, Меньшиков убрал руку, но, не дав тому отдышаться, накрыл губы Серёжи своими. Поцеловать мужа Олег хотел давно, с самой первой их встречи, но до сей поры все попытки мужчины сделать это, с треском проваливались. Сейчас Безруков был как-то особенно беззащитен и настолько меланхоличен, что, лишив его бдительности, можно было вытворять с его ртом всё, что угодно, чем Олег и занялся. Он толкался горячим языком в раскалённую и влажную полость, ласкал язык поэта своим, вылизывал его нёбо. Это был украденный поцелуй, забирающий последние глотки дыхания; поцелуй, заставляющий Сергея тяжело и хрипло не дышать, а пытаться. Раскрасневшийся и размякший после удушения, он просто стоял, приникнув спиной к стене и ощущал, как Олег буквально насилует его рот. Меньшиков не просто поцеловал Серёжу, он напал на него. Безруков всегда уворачивался от поцелуев, потому что считал, что этим можно заниматься только с тем, кого любишь, это даже интимнее соития. В одном из рассказов запрещённого французского писателя Шеттеля, он прочитал, что в парижских борделях во время близости поставщики амурных услуг никогда не целуются с клиентами, зато в остальном «Любой каприз за ваши деньги». Франция — страна любви и эротики, уж кому, как не ей знать, что есть «любовь» и что есть «похоть»? И вот Меньшиков, уловив нужный момент, всё-таки целовал его. Целовал так, что голова шла кругом и в ушах шумело. Словно парализованный, Сергей не мог отстраниться или оттолкнуть Олега, он знал, что за этим не последует ничего хорошего. Знал где-то там, в глубинах сознания, потому что думать в такие моменты было просто невозможно. Всё сконцентрировалось на ощущениях и чувствах. Безрукову казалось, что он совершенно голый, что Меньшиков буквально заполняет его собой изнутри, видит насквозь его душу и проникает в самое нутро. И это было не меньшее воровство, чем сумасшедшие поцелуи. Дышать стало нечем до першения в горле и водянистых кругов перед глазами, и Олег разорвал поцелуй. Язык болел, челюсть сводило, а сердце было готово выскочить из груди, упасть к ногам Сергея, который тут же приподнимет ногу и раздавит его своим лакированным ботинком. Олег ведь знал, что именно нужно Алексею. Он прекрасно разбирался в людях. Безруков подумал об этом с липким ужасом, потому что это означало, что его, Сергея, Меньшиков тоже видит и знает. Не зря же он назвал его предсказуемым. Серёжа дышал тяжело, со свистом, несколько прядей волос прилипли ко лбу, припухшие губы были влажными и по подбородку стекала тонкая струя слюны. Неизвестно, чьей: его или Меньшикова. Олег оттолкнулся от стены и кивнул на дверь гостиной, тяжело дыша. Избавившись от пальто и ботинок, Безруков прошёл в комнату, сильно нервничая. Меньшиков вошёл следом, понимая, что всё вышло из-под контроля — стояк мешал нормально двигаться, желание взять Сергея стало до невыносимо сильным. Но ведь насиловать его — это обрекать себя на последующие муки совести, а терпеть отсутствие близости с Безруковым становилось всё тяжелее. — Серёжа… Сергей замер у стола и медленно повернулся. Этот глубокий, полный страсти голос, заставил поэта похолодеть. Он почувствовал, что Олег хочет сказать, или, скорее, о чём молчит. Понял всё до того, как обернулся и увидел почти чёрные, совершенно безумные глаза Меньшикова. — Что? — шёпотом спросил он, пытаясь оттянуть неизбежное. — Я хочу тебя, — тон был властным, а голос подрагивал. Сергей пошёл в сторону, неотрывно глядя на супруга, который тоже пришёл в движение. Они шли по кругу, стоя лицом к лицу. Меньшиков напоминал кота, который решил немного поиграть с мышью прежде, чем напасть, и теперь выбирал нужную траекторию движения. Когда до двери оставалась пара шагов, Сергей рванул в коридор и побежал куда глаза глядят, а глядели они на распахнутую дверь ванной. Безруков почти успел захлопнуть её, как вдруг Меньшиков навалился на неё с другой стороны и после нескольких мгновений сопротивления, победил. Брюнет, тяжело дыша и как-то странно улыбаясь, вошёл внутрь и задвинул задвижку. Сергей в панике схватил душ и включил его, направляя струю воды на надвигающегося Олега. Тот мгновенно стал мокрым, одежда прилипла к телу, обозначив его стройное строение. Оскалившись, Меньшиков схватился за лейку в руках Сергея и направил её в лицо поэта, чтобы лишить бдительности. Тот ахнул и, сделав неловкий шаг назад, ударился ногами о ванну. Повалившись в неё, он быстро потёр покрасневшие глаза. Олегу ничего не оставалось, кроме как, вооружившись душем, дёрнуть Сергея за ноги, укладывая его ровнее. Навалившись сверху, он навёл струю на лицо Серёжи, не давая ему очухаться и продолжить борьбу. Безруков стонал, глаза горели и чесались, а попытки разлепить их причиняли дополнительную боль. — Сегодня я буду нежным, обещаю, — прошептал Олег, тяжело дыша и сплёвывая воду. Сергей мотнул головой и попытался встать, но мокрые руки соскользнули с бортов и он больно ударился затылком о ванну. На несколько минут внешний мир перестал существовать и в голове возник гул, а вода всё лилась и лилась в лицо, не давая разлепить глаза. Воспользовавшись этим, Меньшиков свободной рукой расстегнул ширинку своих брюк и приспустил их вместе с бельём, после чего полностью обнажил Сергея ниже пояса, оставив только носки. Пришлось повозиться, раздевать мужа и держать лейку возле его лица было не очень просто, но он справился. Не церемонясь, Меньшиков согнул ноги Серёжи в коленях и развёл их в стороны, после чего бросил душ на грудь поэта, который был почти что в ауте от происходящего. Руки Олега дрожали, когда он брал с борта баночку вазелина. Через несколько секунд Безруков ощутил проникновение в свою дырку, сперва совсем чуть-чуть, потом больше и больше. Ресницы Серёжи слиплись, открыть глаза всё ещё не получалось, боль в затылке давала о себе знать. Он чувствовал себя постыдно, но пошевелиться не мог. Только откашливался. Вскоре пальцы заменил член. Сергей ощутил это в полном объёме и застонал, вцепившись пальцами в бортики ванны. Силясь открыть глаза, он протестно напряг анус, но это принесло лишь ещё больше дискомфорта. Стоило головке оказаться в жарком плену отверстия, как у Меньшикова закружилась голова. Это было слишком хорошо, хорошо настолько, что ему захотелось вскрикнуть от блаженства. С трудом сдержавшись, брюнет медленно вошёл целиком и издал протяжный стон. Не двигая бёдрами, он взял включённый душ и положил его между стеной ванны и бедром супруга, после чего рванул в стороны ткань пиджака и рубашки Сергея, оголяя его крепкую грудь. Наклонившись к ней, Олег облизал горячим языком левый сосок и втянул его в рот. Серёжа содрогнулся всем телом и застонал. Эта реакция была просто волшебной, и Меньшиков тоже застонал, начиная посасывать мокрый твёрдый сосок. Безруков замотал головой туда-сюда, балдея от неожиданно приятной ласки. Воспользовавшись этим, Олег начал двигать бёдрами, медленно, плавно, совершая короткие толчки. Пальцами второй руки он нащупал правый сосок мужа и принялся мягко его теребить. Шум воды смешивался со шлепками и стонами Безрукова, толчки становились всё сильнее и быстрее. Олег выпустил изо рта левый сосок и принялся ласкать языком второй. Быть внутри Сергея было настоящим счастьем, наслаждением не только для тела, но и для души, ведь в эти мгновения Серёжа полностью принадлежал ему, они были одним целым. Сходя с ума от узости и жара его ануса, Меньшиков жмурился на каждый толчок. Посасывая сосок, он положил ладонь на член Безрукова и с восторгом ощутил, что тот полутвёрд. Начиная дрочить любимому, Олег быстро вколачивался в него, перекатывая языком набухший во рту сосок, словно спелую малину. Он вдруг подумал, что было бы здорово заделать Безрукову ребёнка. Мысль о том, что внутри того росло бы их общее чадо, сводила с ума, а сладостный узел внизу живота завязывался ещё сильнее. Олег не думал о том, что сие невозможно физически, позволяя этой фантазии развиться в воображении. Сергей только и мог, что мотать головой, стонать и прогибаться в груди. Наполовину разлепив покрасневшие глаза, он видел чёрную макушку Меньшикова, который трахал его, словно бешеное животное. Протест смешался с острым возбуждением, рука на члене дарила дополнительное блаженство и, в какой-то момент полностью потеряв рассудок, Серёжа содрогнулся всем телом и начал кончать, разбрызгивая сперму и вскрикивая. Для Олега это стало последней каплей. Испытывая разрядку, Безруков принялся отчаянно сжимать анусом его член и брюнет громко застонал, отлепляясь от груди. Словив оргазм, он выплёскивал порции спермы в горячее отверстие, жмурясь и хрипло постанывая. Кончив, Меньшиков, блестя глазами и тяжело дыша, пальцами сжал подбородок мужа и настойчиво поцеловал его в губы. Тот, растрёпанный, расслабленный после мощного оргазма, машинально потрогал свои соски и тихо застонал. Одежда липла к телу, становилось очень холодно, и Меньшиков вылез из ванны. Натянув штаны, мужчина взял душ и настроил тёплую воду. Сунув его в руку Серёжи, он вышел из ванной.

***

Безруков проснулся поздно, почти в обед. Лёжа в тёплой постели и глядя в потолок, он вспоминал события вчерашнего вечера. Испытывая стыд и краснея в щеках, поэт уткнулся в подушку. Заниматься сексом с тем, кого ненавидишь — какое-то особое извращение. И Сергей испытывал по этому поводу очень острые эмоции. Они не были положительными и светлыми, но они были. Вода для страдающего от жажды, вот только тёмная и опасная для здоровья. Ощущая себя мещанином, Серёжа долго лежал в кровати и вспоминал все те эмоции, что испытал вчера. А потом, когда голод дал о себе знать, встал и направился в ванную. О Соломине он и думать забыл, словно того никогда и не было. Вероятно, встретив его на улице, Безруков бы его даже не заметил. Всё то, что ныне чувствовал Сергей, было для него новым и странным. Будучи человеком, увлечения которого всегда были скоротечны, он являлся тем, кто нуждался в эмоциях и питался ими, а вот физические утехи отходили на второй план. В шестнадцать лет он влюбился в соседку по даче Любу Журавлёву, писал ей стихи, караулил её с учёбы, обивал порог дома и буквально таял, целуя руки. Они пахли травяным кремом и дешёвыми духами. Для Сергея не было большего блаженства, чем ощущение пальцев на своих волосах, беспечных разговоров под луной и трепетных признаний. Влюбился Серёжа в апреле, а в июле его «вечная любовь» прошла. И в дальнейшем он искал не физической любви, а любви души, с лёгкими поцелуями и пылкими объятиями, несколько театральными, как и падение на одно колено с декларированием стихов Пушкина и Лермонтова. То, что происходило теперь в жизни Безрукова, было чем-то совершенно новым и безумным. Являясь по природе своей человеком любопытным к самому же себе, он пытался разобраться во всей той гамме чувств, что пришла на смену меланхолии. Именно в таком состоянии он и приехал в Александровский зал, где в шесть часов должен был начаться концерт. Сергей, облачённый в чёрный костюм, бежевый жилет и белую рубашку, сидел за кулисами, закинув ногу на ногу и перечитывал те стихи, которые планировал сегодня декламировать. Пытался отвлечься. — Привет! Безруков поднял голову и увидел Андрея Улицкого, своего давнего друга. Приятелей у Сергея было очень много, ведь он вращался в богемных кругах, а вот друзей можно было пересчитать по пальцам. — Привет, — перелистав страницу, ответил Серёжа. — Ты что такой… возбуждённый? — Ко мне из НКВД приходили, — полушёпотом отозвался Улицкий и нервно хохотнул. — Зачем? — удивлённо протянул Безруков, посмотрев серые глаза друга. — Видимо, и до меня добрались, — Улицкий опустился на корточки и свернул трубочкой газету, которую держал в руках. — Но в честь чего? — Сергей был ошеломлён. — Я знаю, что могу тебе доверять… Ты не выдашь, — сглотнув, сдавленно произнёс Андрей. — Ну конечно! — Самиздат, — помолчав, глухо произнёс тот. Безруков тихо застонал, обводя взглядом стены, багровые кулисы. — Ну зачем ты?.. — Глупо, знаю, но я по-другому не мог. — И многие знали, что ты…? — Двое. На Кутузова уже вышли, он был на допросе, выбили ему глаз. Сергей отложил листы, не глядя, куда. Хоть он и витал в облаках, не знать о том, что нынче по стране прокатилась волна арестов, было невозможно. — Кутузов тебя выдал? — шёпотом спросил Серёжа. — Не думаю. Если бы выдал, меня бы уже здесь не было. Они копают, но доказательств пока не нашли. Это вопрос времени. К Улицкому подошёл организатор концерта и они вместе куда-то ушли. Безруков обнаружил свои стихи на полу. Подняв их, принялся обмахиваться, как веером. От услышанного было душно и жарко. Он выступал вторым. Читал с выражением, с чувством, проникновенно и вкладывая душу в каждое слово. Есть на полях моей родины скромные Сёстры и братья заморских цветов: Их возрастила весна благовонная В зелени майской лесов и лугов. Видят они не теплицы зеркальные, А небосклона простор голубой, Видят они не огни, а таинственный Вечных созвездий узор золотой. Веет от них красотою стыдливою, Сердцу и взору родные они И говорят про давно позабытые Светлые дни. Аплодисменты, тишина, и снова чтение. Блистая, облака лепились В лазури пламенного дня. Две розы под окном раскрылись — Две чаши, полные огня. В окно, в прохладный сумрак дома, Глядел зелёный знойный сад, И сена душная истома Струила сладкий аромат. Порою, звучный и тяжёлый, Высоко в небе грохотал Громовый гул… Но пели пчёлы, Звенели мухи — день сиял. Порою шумно пробегали Потоки ливней голубых… Но солнце и лазурь мигали В зеркально-зыбком блеске их — И день сиял, и млели розы, Головки томные клоня, И улыбалися сквозь слёзы Очами, полными огня. Овации были оглушительны, публика не хотела отпускать Сергея, но за ним в очереди числились ещё десять человек, поэтому пришлось уйти со сцены. Сунув рукопись под мышку, он спускался на первый этаж, когда вдруг увидел пожилую женщину, стоящую возле стопок книг, доходящих до подоконника, и причитающую: — Горе какое! Ой, горе! — Что с вами? — спросил Сергей. — Да грузчик не приехал, а водитель сказал, что не будет это таскать, — пожаловалась гражданка. — Сама-то я столько не дотащу. — Просто в машину стаскать? — шмыгнув носом, поэт перекатился с пятки на носок. — Да… — Так не плачьте, тётенька, я вам помогу, — обаятельно улыбнувшись, Безруков свернул рукописи и сунул их в карман пиджака, после чего схватил одну стопку и побежал вниз по лестнице. — Ой, спасибо, милок! Там у крыльца грузовик! — крикнула ему вслед удивлённая женщина. Бегал Серёжа прытко, возвращался, перепрыгивая через две ступеньки, хватал очередную стопку и тащил в машину. Когда с этим было покончено, он получил три поцелуя в щёки и остался стоять возле зеркала совершенно довольным. Из восторженного помутнения его выдернул голос Улицкого. — Может, повеситься? — Рехнулся? — похлопав Андрея по плечу, он задумчиво добавил: — Поехали ко мне. Ну не оставлять же товарища в таком состоянии? Они сидели за столом, ели жареную курицу и гречку, когда домой вернулся Олег. Расстёгивая манжеты рубашки, он остановился в дверном проёме. То, что у них гости, мужчина понял по наличию чужого пальто на крючке в коридоре. — Здравствуйте, — сказал Андрей, посмотрев на Меньшикова. Тот чуть кивнул и почти не слышно ответил тем же. Внимательный взгляд замер на Сергее, который едва не подавился тем, что было во рту, и отложил вилку. — На минутку, — вкрадчиво сказал Олег и ушёл. Безруков встал и поплёлся на выход. Меньшиков ждал его на кухне, сидя за кухонным столом и приникнув затылком к стене. — Чего? — спросил Серёжа. — Это кто? — Мой друг, поэт Андрей Улицкий. — И зачем ты его привёл? Олег говорил странно, почти не размыкая губ, но при этом не казался ни рассерженным, ни нервным. Сергей подумал, что совершенно его не понимает. — Ну… в общем… — Серёжа почесал в затылке, решая, соврать или сказать правду. — Я тебя слушаю, — размеренно произнёс Олег и легко прикусил большой палец, поднеся руку к лицу. В такой позе и замер. — К нему приезжали… те самые. Подозревают за самиздат. Он хочет покончить с собой, пока не пришли арестовать… — прошептал Безруков и покосился на дверь так, словно в любой момент на кухню мог войти чекист. Меньшиков молчал, не моргая глядя на Сергея, а после вдруг ухмыльнулся. И эта ухмылка показалась Серёже жестокой, на грани оскала. — Ты привёл того, кто подозревается в контрреволюции, к нам домой? Безруков покраснел. А ведь точно! И почему он не подумал об этом? — Пусть уходит, — добавил Олег, когда молчание затянулось. — Н-нет, пожалуйста… Вдруг он самоубьётся? — голос поэта звучал жалко. — Пусть. Уходит. — Но… — Или мне его выгнать самостоятельно? — как бы между прочим спросил Олег и посмотрел на циферблат наручных часов. Сергей развернулся и хотел было выйти, как вдруг рванул к Меньшикову и опустился на корточки подле него. Отпускать Улицкого было до того страшно, что поэт не очень отдавал себе отчёт в том, что он делает. — Пожалуйста, пусть он останется до утра. Утром всё не будет казаться ему таким мрачным, я к нему кого-нибудь приставлю, чтоб один не был. Пожалуйста, — сделав акцент на последнем слове, Сергей накрыл руку Меньшикова своей. Легко, почти не касаясь, но этого было достаточно, чтобы сердце брюнета ёкнуло. Он сверлил Безрукова взглядом несколько долгих минут, а потом жёстко произнёс: — Только до утра. Сергей просиял, широко улыбнувшись. Он уже выходил из кухни, когда услышал: — И познакомишь меня со своими друзьями. Безруков безропотно закивал и ушёл к другу. Довольный, как подросток, получивший позволение погулять с друзьями до поздней ночи. Меньшиков поднёс к лицу ладонь, которой только что касался Серёжа, и потёр между собой пальцы, пытаясь запомнить это прикосновение. …Утром Андрей ушёл. Сергей позвонил Шорохову и попросил его присмотреть за другом. Олег листал газету и пил кофе, а Безруков сидел в той комнате, что изначально была его спальней, и правил стихи, когда к ним нагрянул Борис. Сергей вышел в гостиную и тут же внутренне сжался от пронзительного и будто бы угрожающего взгляда. Генерал сел за стол и, отказавшись от кофе, выдал новость: — Завтра переезжаете в новую квартиру на Котельнической. Велели тебе передать ключи. Поздравляю. На стол легла связка. — Мило, — ухмыльнулся Олег и взял их. — Спасибо. — Несравнимый комфорт. Завтра в десять похороны Юрия, ждём обоих, — на последнем слове Борис пристально посмотрел на Сергея. Взгляд скользнул ниже: — А ты почему кольцо не носишь? Серёжа покраснел в ушах и спрятал руки за спину. — Дом на Коте… Тот самый? Огроменный? — не веря своим ушам, спросил Безруков. — Да-да, высота сто семьдесят шесть метров, тридцать два этажа, — крякнул генерал. — Ну ничего себе! — присвистнул Сергей. — Считайте свадебным подарком, — дядя Боря снова смерил поэта колючим взглядом. Олег подбросил ключи и, ловко поймав их, улыбнулся. Широко, открыто, так, что на щеках проступили едва заметные ямочки. Безруков в очередной раз поразился, поскольку таким его супруг бывал только среди родных, вне дачного дома поэт его в таком состоянии никогда не видел.  — Козя мечтал в ней жить. Разозлится, небось, — сказал он и рассмеялся. — Козя не заслужил, совсем отрёкся от того, что происходит в стране, — ворчливо сказал Борис, но тоже улыбнулся. Раздался телефонный звонок, Меньшиков легко поднялся и, продолжая улыбаться, вышел в коридор. Сергей стоял, не веря своим глазам. — Алло? — Лавров арестован, — услышал Олег хриплый голос своего начальника. Вернувшись в гостиную в глубокой задумчивости, уже без тени улыбки, он сказал, что ему нужно съездить в комиссариат. Пожав Борису руку, брюнет ушёл, а Серёжа испытал иррациональное желание вцепиться ему в брючину и попросить не оставлять наедине со своим дядюшкой. — Ну, Сергей, так почему кольцо-то не носишь? — спросил генерал, буравя поэта тяжёлым взглядом. — Вы сами должны понимать… — тихо произнёс Безруков. — Что я должен понимать? — ухмыльнулся дядя Боря. — Вы заставили меня выйти замуж, я этого не желал. — Иногда приходится делать то, что не хочется, Серёженька, — назидательно сказал мужчина и потёр перстень на безымянном пальце. — Я «белую» братию бил с семнадцатого года, бил бы и сейчас. Для того, чтобы стать великой державой, России пришлось пережить революцию. А революция — это кровь и боль. Понимаешь? Не всё всегда праздник и счастье. — Не понимаю, при чём… — Понимаешь, ты же литератор, — ухмыльнулся генерал. — Мне, в сущности, всё равно, что ты недоволен. Мой племянник захотел именно тебя… но ведь дело даже не в этом. Он тебя любит, а это такая редкость. Уж поверь мне, человеку, который видел всё, что только можно. Любит он тебя, значит, тебе остаётся только смириться и быть достойным мужем. Пройдёт время, и ты тоже его полюбишь. Буржуи только так и жили, и ничего. — Но… — Чтобы кольцо не снимал. А теперь мне пора. Подумай над тем, что я сказал, — с расстановкой сказал Борис, потёр усы и, медленно встав, вышел из гостиной.