Когда выпал снег

— Экстренное сообщение, товарищи! — хмуря густые брови, провозгласил Юрий Степанович, стоя за трибуной. Из зрительного зала на него взирали несколько десятков глаз. Событие вселенского масштаба — среди сотрудников Народного комиссариата иностранных дел выявили правонарушение, поймали за хвост врага советского народа. В воздухе висело неприятное напряжение. Сегодня Лавров, а кто завтра? До сего дня подобные происшествия были редкостью, даже исключением, а впереди назревал Большой террор, о котором советский человек, разумеется, знать никак не мог. Работники центрального аппарата и дипломаты НКИД будут расстреливаться массово, а «списки смерти» — регулярно пополняться. Но в тот осенний день никому и в голову не пришло, что это — начало длинного кровавого пути. Большинство сочли происходящее чрезвычайным происшествием. Заместитель Народного комиссара иностранных дел СССР, Юрий Степанович Чичиков, буквально подрагивал от гнева и возмущения, сообщая сотрудникам о том, что утром в стенах комиссариата был арестован Лавров. — Наши бравые коллеги из НКВД во всём, конечно же, разберутся, но предлагаю и нам, людям, которые работали бок о бок с врагом и предателем, сказать о нём несколько слов. Быть может, у кого-нибудь есть подозрения, касательно него? Замечали что-нибудь странное, товарищи? Стояла гробовая тишина, из-за чего было слышно, как скребутся в окна голые ветви деревьев. Никто ни в чём не подозревал Лаврова, а если бы и подозревали, то ничего бы не сказали. Кому были нужны проблемы? — А за что его арестовали? — вдруг раздался несмелый голос. — Хороший вопрос! — пылко воскликнул Юрий Степанович и снова нахмурился. — Наше ведомство, как и прочие, готовило газету. Думаю, вы и так в курсе, объяснять не надо. Главным редактором выпуска был назначен Лавров. Вчера газета появилась на стене комиссариата, товарищи Голубкин и Азакян, профукали контрреволюцию на полотне бумаги. Вы только послушайте, какие стихи Лавров опубликовал: «Под Крестами будешь стоять и своею слезою горячею новогодний лёд прожигать. Там тюремный тополь качается, и ни звука — а сколько там неповинных жизней кончается…». Послышался недовольный и осуждающий гул. Кто-то даже ахнул. Меньшиков потёр переносицу, на несколько секунд прикрыв глаза. Он ведь сразу сказал: «Я бы убрал». — Это не просто плевок в наш комиссариат, в лицо его руководству! — кричал Чичиков. — Это попытка унизить советский народ и подвиг красноармейцев! Эти стихи — горечь и тоска по арестованным «белым»! Вы только представьте всю мощь этой хитрой попытки очернить нашу историю! Когда Меньшиков в числе прочих выходил из актового зала, его окликнул мужчина в штатском. Отведя Олега в сторону, он показал ему документы и произнёс: — Капитан Третьяков. Вы работали вместе с Лавровым, мы хотели бы задать вам пару вопросов. Они прошли в один из кабинетов, где за столом уже сидел тучный краснолицый тип. Увидев Меньшикова, он тепло ему улыбнулся. Олега это не очень удивило — его дядя был героем Гражданской войны, кавалером ордена Красного знамени и ордена Красной Звезды, заместителем Народного комиссара внутренних дел. Его должность первого ранга была почти что самой высокой, выше числился только Маршал Советского Союза, Генеральный комиссар госбезопасности. Поэтому к Олегу априори был кредит доверия, к которому он был достаточно равнодушен. — Присаживайтесь, — улыбнулся краснолицый. — Меня зовут Эдуард Андреевич Завьялов. Я бы хотел задать вам пару вопросов, касательно товарища Лаврова. Вы ведь работали в одном кабинете? Меньшиков сел и ответил: — Да. — Не замечали ли вы чего-нибудь странного за своим коллегой? Переписки, отлучки с рабочего места? — Нет, ничего такого. — Дело очень серьёзное, — взяв карандаш в пальцы-сардельки, Эдуард Андреевич задумчиво повертел его. — В последнее время он переводил переговоры с испанцами и англичанами. Видимо, ноги растут оттуда… Впрочем, это мысли вслух. Меньшиков пожал протянутую руку и хотел было уйти, как вдруг выдал: — Он сказал, что это стихотворение о красногвардейцах. — Неудивительно. Это была попытка очень тонкой антисоветской агитации, — ответил комиссар и натянуто улыбнулся. Олег хотел сказать, что ему кажется, что Лавров искренне в это верил, но не стал. Жизнь научила его тому, что не стоит говорить то, в чём не уверен, особенно в непростом деле построения коммунизма. Опирайся на факты и только на них. Меньшиков хорошо разбирался в людях и был убеждён, что Лавров не был врагом, но фактов у него не было, а эмоции к делу не пришьёшь. Вечером они с Сергеем и Софьей собирали вещи. Выяснилось, что женщина была переведена Борисом Леонидовичем в другую семью. Безруков не понял смысла в подобном шаге, но всё выяснилось в восемь утра следующего дня, когда они приехали по своему новому адресу. Высотка на Котельнической всегда привлекала внимание москвичей. Выстроенная совсем недавно, она, словно белокаменный символ эпохи, тянулась в небо и поражала величием и размахом. Совмещение элементов барокко, неоготики, ар-деко, постконструктивизма и классицизма превращали это грандиозное строение в настоящее произведение искусства. Снаружи дом был облицован гранитом и керамикой, а внутри — мрамором, цветными металлами и деревом. Комплекс включал в себя несколько этажей и задумывался как «город в городе». Войдя в парадные двери, Сергей просто очумел. Холл напоминал музей, стены и высоченный потолок украшала различная роспись, так или иначе воспевающая советский строй. Безруков подумал, что потеряться в таком огромном доме — раз плюнуть. Заходя в лифт следом за Олегом, Серёжа заметил барельеф на стене. Подсказка для таких, как он. Они вышли на двадцать шестом, самом последнем этаже, выше находились технические. Меньшиков свернул в холл и открыл самую правую, находящуюся у окна, дверь. Квартира оказалась ошеломляющей не меньше, чем сам дом. Пять огромных комнат с высокими потолками, с доминированием в интерьере белого цвета, широкими дверями с витражными стёклами и «сталинскими» светильниками в коридоре — всё казалось Сергею величественным и вместе с тем праздным, словно попал на парад в честь Дня труда. Как в типичных домах дореволюционной России, рядом с ванной комнатой имелась дверь, ведущая на чёрную лестницу. Кухня была облицована белоснежным кафелем, имелись встроенные шкафчики и техника, а также мусоропровод. Сергей долго бродил по квартире, трогая новую дубовую мебель, стены, двери, кафель, и не мог отойти от потрясения. Из этого состояния его вырвал старческий голос. Безруков выглянул из комнаты и увидел пожилого мужчину, который обнимался с Меньшиковым. — Сергей, познакомься, это Иван. Он будет помогать нам по хозяйству, — выпуская старика из объятий, сказал Олег. — Здравствуйте, — ответил тот. — А что Софья? — Борис Леонидович захотел, чтобы я помогал вам. Некогда я работал в доме родителей Олега Евгеньевича, — отозвался Иван и улыбнулся. Это был благообразный человек с седыми бородой и бакенбардами. Он больше походил на мелкого мещанина дореволюционной поры, чем на помощника по хозяйству. Безрукову всё это показалось очень странным, но он промолчал. — Мы будем вечером, надеюсь, к этому времени наши вещи будут на своих местах, — похлопав Ивана по плечу, Меньшиков прошёл в спальню. — Грузчики приедут через час. — Конечно, не волнуйтесь. Сергей молча взирал на старика, а тот смотрел в ответ, улыбаясь. Ощущая прилив странного волнения, Безруков вошёл в спальню. Олег сидел на кровати и доставал чёрный костюм из чемодана, стоящем перед ним на полу. — Тебе не кажется странным, что твой дядя заменил Софью на этого человека? — нервно спросил Сергей. — А должно? — ответил Меньшиков, переводя на Безрукова вопросительный взгляд. — Мне кажется это странным. — Ты слишком подозрителен. Серёжа смерил супруга недовольным взглядом. Со вчерашнего дня он был поглощён волнением об Улицком, теперь к нему примешивалась смутная тревога и сильная впечатлённость от нового жилища. Безруков проследил за манипуляциями Олега с рубашкой и заметил чёрно-белую фотографию. Чуть ли не ахнув, он наклонился и вытащил карточку из чемодана, наплевав на приличия. — Господи… — прошептал он, ощущая, как по спине ползёт холодок. — Что тебя так потрясло? — усмехнулся Меньшиков. Встав, он начал расстёгивать свою рубашку. — Это же… — Да. На фотографии, сидя рядом и пожимая друг другу руки, были запечатлены Борис Леонидович и товарищ Сталин. Безруков, конечно, знал, что его родственничек какая-то шишка, но что всё настолько серьёзно — нет. — И кто он? Ну по должности… — выдавил Сергей, переводя на Олега встревоженный взгляд. — Заместитель Народного комиссара внутренних дел. — Это кто-то из самых главных? — сглотнув, уточнил Безруков. — Первый после самого главного, — ответил Олег, застёгивая верхнюю пуговицу рубашки. — Боже… Теперь Сергею было понятно, что любые его шаги будут известны в мельчайших деталях. И судя по тому, как вчера Борис Леонидович смотрел на Серёжу, в случае «плохого поведения» ему придётся очень несладко… — Не понимаю, что тебя так потрясло, — совершенно спокойно сказал Олег и начал снимать брюки. — Он человек, приближенный к вождю, — схватившись за горло, Сергей бросил фотографию в чемодан так, словно та была огромным пауком. — Всё так. И? Безруков смотрел на Меньшикова, как на сумасшедшего, а потом прошёлся туда-сюда. — Вот ведь ужас. Связался с вами на свою голову! И теперь не отделаешься! Только в могилу или в лагеря! Меньшиков изогнул бровь. Застегнув ремень брюк, он натянул подтяжки и провёл ладонью по волосам, зачёсанным назад. Паника Сергея не произвела на него никакого впечатления. — Ну скажи, почему именно я? Почему ты не выбрал кого-то другого? — в отчаянии выпалил Серёжа, вплетая пальцы в волосы и начиная ходить туда-сюда ещё быстрее. — Не знаю. Так получилось. — Ты мне сломал жизнь! — застонал Безруков. Если раньше в нём сидела надежда когда-то сбежать, то теперь она внезапно погибла. — Это громко сказано, — равнодушно сказал Олег. Подойдя к окну, он повернул рычаг и, когда фрамуга отъехала, закурил. Вся Москва была как на ладони. Солнце уже освещало своим холодным светом крыши домов. Синие воды реки, по-осеннему шумные и чарующие, зачарованно глядели в бледно-голубое небо. — Подумай, зачем я тебе? — Сергей подбежал к Меньшикову и тряхнул его за плечо. — Я ничего не умею, кроме как писать стихи. Я плохой муж и никогда не стану хорошим. Безруков понимал, что его слова ничего не изменят, он действовал импульсивно, на эмоциях. Фото Сталина, эта квартира в элитном доме, где живут только маститые работники НКВД и обласканные властью представители культуры и искусства — всё это вдруг предстало настоящей ловушкой. — Успокойся, — поморщившись, как от зубной боли, сказал Олег, продолжая рассматривать предрассветный пейзаж. — Я ведь никогда тебя не полюблю, ты это не понимаешь? Брюнет промолчал. — Я тебя не люблю! — выкрикнул Сергей, словно этим мог докричаться до рассудка ненавистного мужа. По сердцу Меньшикова полоснуло острой болью. Казалось бы, он и так прекрасно знал о том, что его любовь безответна, но почему слышать эти слова было нестерпимо? Не зря кто-то сказал, что словами можно убивать. Не вынимая сигарету изо рта, Олег схватил Безрукова за волосы на затылке и резко припечатал лицом в оконное стекло. Послышался звук удара. — Знаешь, какой здесь этаж? — процедил Меньшиков сквозь зубы, продолжая сжимать волосы в кулаке. — Двадцать шестой… — тихо отозвался Сергей, ощущая кровь в горле. — Лететь придётся долго, согласен? Безруков похолодел. Олег убрал руку, буравя поэта тяжёлым взглядом. Тот повернулся к мужу. По его подбородку стекали красные струи, да и на стекле остались кровавые полосы. Сергей запрокинул голову, стирая пальцами текущую кровь. Меньшиков достал из кармана брюк платок и, сжав подбородок мужа, дёрнул его на себя, начиная стирать алую жидкость. Сигарета передвигалась из одного угла губ в другой, пепла становилось всё больше. Закончив вытирать кровь, Меньшиков выбросил сигарету в окно, сунул грязный платок в карман и выпустил дым носом, после чего подошёл к чемодану. Достав оттуда пачку ваты, мужчина вернулся с двумя кусочками и заткнул ими ноздри Сергея, стоящего с запрокинутой головой. — При носовом кровотечении нельзя закидывать голову, — сказал он как бы между прочим. — Поехали, иначе опоздаем. На похоронах дедушки Юры были только самые близкие родственники. День выдался холодным, хрустальное небо казалось неожиданно высоким, к полудню на нём появились невесомые облака, за которыми то и дело прятался диск солнца. К этому часу семейство уже находилось в дачном доме. Сергей, выходя из квартиры, нашёл кольцо в своём чемодане и с тяжёлым сердцем надел его, ибо перед глазами так и стояла та фотокарточка. Нос болел, но кровь больше не шла, поэтому ватка была выброшена. Члены семьи вспоминали Юрия, переговаривались и поминали старика, не чокаясь. Сергей заметил, что у Меньшиковых было не принято плакать и горевать. Это были вторые поминки, на которых присутствовал Безруков, и в обоих случаях в атмосфере витала лёгкая грусть и не более того. Хотя, возможно, всё дело было в том, что Юрий был старым, а отец Олега умер уже достаточно давно. Острой боли и ужаса потери не было. Но это было лишь предположением Сергея. — Вы сегодня переехали в тот самый дом? — вдруг спросил Казимир и улыбнулся двоюродному брату. Он не очень походил на Олега. У него были чуть вьющиеся каштановые волосы, серые глаза, родинка на щеке. Пожалуй, мужчина был менее «породистой» копией своего отца. Несмотря на возраст и усы, Борис Леонидович имел идеальную выправку, пропорциональное строение тела, правильные черты лица и искристые, с хитринкой, зелёные глаза. Таких принято называть «представительными», а вот Казимир постоянно сутулился, был слишком худ и смотрел как-то грустно, без задора. Словно в его ещё молодом теле жил старик. — Да. Кстати, приходите в гости, — ответил Олег, обведя взглядом всех собравшихся. — Придём, — Казимир потянулся к пачке сигарет. — Скоро зима. Я бы хотел забрать Таню в город, но с моей занятостью… — Пусть Танюша у нас остаётся, тут тепло, — улыбнулась Анастасия Сергеевна и погладила девочку по голове. Казимир ничего не понимал в воспитании детей и был человеком занятым, ввиду чего его ребёнком по большей части занимались Антонина и Анастасия Сергеевны, но жили они на даче круглый год, а зимой здесь было не так комфортно, как в квартире. В следующем году Таня должна была пойти в школу, и Казимир понятия не имел, как всё сложится. Видимо, ему предстояло перевезти к себе кого-то из родственников, чтобы присматривали за дочерью. — Не заболеет? — с сомнением спросил он. — Не заболею, пап. Не волнуйся, — улыбнувшись отцу, Таня посмотрела на Сергея и с восторгом сказала: — А я так вас ждала! — Правда? — Безруков невольно улыбнулся. — Да! Пойдёмте в лес? Я там… — Таня, оставь дядю Сергея в покое, — мягко оборвал её дед Дмитрий. — Давай сходим, — отложив вилку, Безруков промокнул губы салфеткой. Борис Леонидович довольно ухмыльнулся в усы, заметив на пальце того кольцо. — А как же пирог? Нет-нет, сперва отведайте его! Смородиновый! — торжественно произнесла Зоя, занося в комнату горячий слоёный пирог, впечатляющий своим внешним видом. Вкус и впрямь был божественный. Сергей мог бы умять кусков пять, но не хотелось прослыть обжорой в глазах других, поэтому, ограничившись одним, он, подгоняемый Таней, пошёл на улицу. Борис в очередной раз позвал племянника на частную беседу. Закурив трубку, он сел в кресло-качалку и какое-то время молчал, сосредоточенно глядя в стену. — Слышал о том, что у вас произошло. Лавров, видимо, с западными снюхался. И когда только успевают всё это делать? — выпустив дым, наконец, произнёс он. — Я ничего об этом не знаю. — Боюсь, тебе придётся помочь следствию, — пристально посмотрев в карие глаза Меньшикова, твёрдо сказал Борис Леонидович. — Каким образом? — на лице Олега не дрогнул ни один мускул. — Всю подробную информацию получишь завтра от Третьякова. Я расскажу лишь основное. Скорее всего, Лавров во время переговоров с испанцами или англичанами каким-то образом получил от них задание тонко и незаметно начать антисоветскую пропаганду. Ещё к такой дате… Ну и мразь! — помолчав, генерал посмотрел в окно. — Тебе нужно будет встретиться с иностранным представителем, с кем-то из тех делегаций, с которыми пересекался Лавров. И сыграть роль двойного агента, заменяющего нашего задержанного ублюдка. Меньшиков испытал двойственные чувства. Опять его ввязывали в работу НКВД. Он по привычке потёр циферблат часов, переваривая услышанное. — Твоё безупречное знание трёх языков, умение держаться и то, что ты мой любимый племянник — наши основные достоинства. Если именно мы с тобой оборвём эту вражескую связь, то послужим Родине. Да ещё как, — в голосе Бориса Леонидовича звучала неожиданная теплота. — Ты хочешь взять это дело под свой контроль? — уточнил Меньшиков. — Уже взял. Ну, что скажешь? Олег провёл ладонью по волосам и посмотрел дяде в глаза:  — Я согласен. Сергей и Таня ходили по лесу и собирали листья и шишки. — Я хочу сделать икебану, — пояснила девочка. Глядя на не по годам башковитую девочку, поэт невольно вспомнил собственное детство. Его родители были добрыми и мягкими людьми, особенно мать. Когда её племянник своровал у соседей килограмм груш, она потратила свои деньги на то, чтобы купить их на рынке и вернуть Агеевым «долг». Подобных историй было много. Екатерина Дмитриевна была тем человеком, который благородно простит любое предательство и даже пожалеет негодяя. Так случилось с её первой любовью. В семнадцать лет Катя влюбилась в молодого поэта, дело шло к свадьбе, но однажды девушка застала его в объятиях своей лучшей подруги Лены. Когда спустя несколько лет Катя выходила замуж за Виталия, Елена была свидетельницей со стороны невесты. Серёжа хулиганил, но делал это не слишком часто, а большая часть его проказ оставалась скрытой. Поэтому для родителей он был просто идеальным ребёнком. Особенно тесная связь у него была с отцом. Тот обожал Сергея и считал гением, учил всему, что умел сам, вот только мальчишка быстро терял интерес ко всему, кроме литературы. Екатерины и Виталия не стало летом, они отправились на теплоходе к родственникам в Суздаль, а судно потерпело крушение, не выжил никто. Серёжу без раздумий забрал к себе брат матери, Иван Ларин. Ларин был человеком деятельным, настоящим карьеристом. Получив блестящее образование, он стал работать в области науки, и в тридцатом году получил звание профессора. Денег у Ивана Дмитриевича было много, и, никогда не знавший нужды Сергей, охотно ими пользовался. В юношестве он познал азартные игры, и пропал. Когда карманные деньги были проиграны, он транжирил у дядюшки ещё, всё желая отыграться, вот только везло ему нечасто. Если бы он знал, чем закончится такое поведение… Сергею хотелось верить, что он смог бы вовремя взяться за голову. Когда они с Таней вернулись к дому, глазам Серёжи предстала воистину странная картина: Олег и Козя играли в мяч. Оба были разгорячены, смеялись, из их ртов вылетали облачка пара. Меньшиков был в чёрном свитере, спортивных коричневых брюках и перчатках вратаря. Его волосы трепал ветер и непокорные пряди лезли в глаза. И снова вместо задумчивого и сосредоточенного мужчины с зорким и пристальным взглядом Сергей увидел задорного парня, который улыбался более чем обаятельно, а на его щеках были заметны ямочки. — Ой, как вы много набрали! — радостно произнесла Антонина Сергеевна, подходя к Безрукову и Тане. Тот протянул ей корзинку с шишками и листьями. — Я выиграл! — радостно рассмеялся Олег, в последний раз поймав мяч. — Ну ты и шустр, — хохотнул Козя и, тяжело дыша, подошёл к брату, чтобы пожать ему руку. Когда Безруков и Меньшиков возвращались домой, было уже совсем темно. Олег остановил машину возле гастронома и скрылся в нём. Вернулся он с коробкой конфет. Молча протянув её Сергею, он был уверен, что тот примет её, поскольку явно любит сладкое. И не прогадал. Серёжа открыл коробку ещё в машине и, жуя конфеты, стал выглядеть чуть менее недовольным и напряжённым. В квартире было тепло и уютно, приятно горел золотистый электрический свет. Меньшиков тут же попал под внимание старика Ивана, который принялся объяснять, что и куда он убрал. Пока они были заняты «экскурсией» по квартире, Сергей сунул в рот последнюю конфету и набрал номер Шорохова. Несмотря на ужас, ввиду открывшихся фактов о Борисе, поэт не забыл об Андрее, судьба которого была ему очень небезразлична. — Алло? — раздался голос Васи. — Привет. Это я. Как там Андрей? — приложив ладонь ко рту, прошептал Безруков. — Он со мной. А ты чего шепчешь? — Да так… — А, ну я понял… — Он не пытался руки на себя наложить? — Нет. Андрей просит трубку, даю ему. Послышался треск и умиротворённый голос Василия сменился другим, более звонким и тревожным. — Серёня, ты можешь приехать? — Сейчас? — Можно завтра. — Конечно. А что стряслось? — Это не телефонный разговор, — напряжённо ответил Улицкий. — Хорошо, завтра приеду. С утра. Безруков в тревоге положил трубку, снял пальто и ботинки и, потирая обручальное кольцо, прошёл в гостиную. Он стоял у окна и смотрел на тёмную Москву, когда ощутил чьё-то присутствие. Обернувшись, он нос к носу столкнулся с Меньшиковым. Тот молча смотрел ему в глаза несколько долгих минут, а потом улыбнулся, подошёл к патефону и поставил пластинку. Комнату заполнили мелодичные звуки романтичной песни. Подойдя к Сергею, Олег мягко взял его ладони в свои и, сделав три шага назад, положил одну руку Серёжи себе на плечо, вторую сжал в своей, а свободную разместил на его талии. Начиная двигаться в медленном танце, он коснулся кончиком носа лба смотрящего вниз Сергея. Музыка проникала в сердце, и такая близость Серёжи заставляла его биться быстрее и сладостно сжиматься. «Как же я тебя люблю», — подумал Олег. Но говорить это вслух он не собирался. За все дни брака Меньшиков так и не признался Сергею в любви. Слова не только убивают, иногда они делают душу ещё более уязвимой.