Знаешь ли Ты, что такое горе? Его переплыть — всё равно что море, его перейти — всё равно что пустыню, а о нём говорят словами пустыми, А я без Тебя как лодка без вёсел, как птица без крыльев, как растенье без корня… Знаешь ли Ты, что такое горе? ©
Меньшиков просидел в тёмной комнате очень долго, потеряв счёт времени и выпав из жизни. Ему казалось, что стоит пошевелиться, как внутренности разорвутся. В голове, словно листья на воде, проплывали странные образы, разобрать которые не представлялось возможным, но Меньшиков понимал, что все они только о Серёже. Когда гробовую тишину квартиры нарушил телефонный звонок, Олег даже не пошевелился, но звонивший был таким настойчивым, что до ужаса перепуганный Иван взял трубку. У двери раздался шорох, и на пороге нарисовался силуэт старика. — Ваш дядя хочет с вами поговорить, — его голос звучал тихо и жалко. Олег убрал руки от лица и, встав, тяжёлым шагом направился в коридор. Когда он проходил мимо Ивана, старик заметил, что сосуды на белках брюнета полопались и те сделались красными. — Алло, — прошелестел Меньшиков, приложив трубку к уху. — Мне звонил Ваня, рассказал, что случилось, — напряжённо произнёс генерал. — Я проверил больницы и морги, его нигде нет. Боюсь, он сбежал. Олег сильнее сжал трубку. В темноте коридора его бледное лицо казалось призрачным. — Ничего, мы найдём его. Это всего лишь вопрос времени. Меньшиков положил трубку на рычаг и выдвинул верхний ящик комода. Вытащив верёвку, он направился в спальню. — Что вы задумали?! Нельзя… Грех! Одумайтесь! — засуетился Иван, бросившись следом за мужчиной. Не обращая на него никакого внимания, Олег сел на кровать и начал привязывать свою левую руку к железному изголовью кровати. Иван осёкся, замирая в дверном проёме. — Подойди, — приказал ему Меньшиков спустя пару минут. Старик медленно приблизился к кровати. — Эту, — тряхнув правой рукой, мужчина лёг на живот и уткнулся лицом в мягкую подушку, тут же ощущая страшную дрожь, охватившую тело — наволочка Серёжи Иван растерялся, но смог немного успокоиться, и привязал к изголовью вторую руку Олега. Ему хотелось спросить, зачем это нужно, но вид Меньшикова и без того внушал липкий ужас. — Уходи, — велел брюнет. Из-за того, что лицо было вжато в подушку, его голос звучал глухо и невнятно. Иван хотел было предложить какую-то помощь, но передумал. Открыл рот, помедлил, закрыл его и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Олег не знал, сколько прошло времени, когда в комнату вошёл кто-то сильный и стремительный, что было понятно по тяжести и твёрдости его шагов. Так ходят только военные; так ходит только его дядя. — Олежа, как ты? — голос генерала был полон такой всеобъятной заботы, такой теплоты, какая бывает только у любящих родителей в отношении ещё совсем маленьких детей. Меньшиков лежал, не шевелясь и, как могло показаться, даже не дыша. Борис Леонидович в ужасе смотрел на руки племянника, что были привязаны к изголовью кровати, на эти бледные кисти, безвольно свисающие вниз. Промокнув лоб платком, дядя взялся за спинку стула и поставил его возле кровати. Медленно сев, он подался вперёд, с тревогой взирая на тёмный затылок Олега. — Я уже дал указания, его будут искать везде. Нужно просто подождать, потерпеть. Слышишь? Меньшиков слегка пошевелил правой, согнутой в колене, ногой. Генерал судорожно выдохнул и снова промокнул лицо платком. Никогда ещё он не был так эмоционален в отношении Олега, никогда ещё так за него не волновался. Ему бы хотелось, чтобы тот кричал, неистовствовал, трясся от гнева… Что угодно, только не этот ещё живой труп на кровати, не жалующийся, ничего не просящий, связавший себя. — Я найду его. Очень скоро, — прошептал Борис Леонидович и, протянув руку, погладил мужчину по спине. Он посидел в тёмной комнате, по стенам которой опасливо ползали призрачные тени, ещё какое-то время, а потом тихо вышел. Уже переступая порог квартиры, он мрачно посмотрел на Ивана и сказал: — Жизнью за него отвечаешь. Во рту стоял привкус железа. Меньшиков медленно повернул голову в сторону, приоткрыл глаза и по ним полоснуло острой болью. Олег вжимал себя в кровать с такой силой, словно сидящая в нём любовь была чудовищем, которого можно было попытаться задавить или задушить. В агонизирующем сознании всплывали туманные воспоминания. Синий бант Серёжи. Болячка на его щеке. Запах его кожи. Обветренные губы, такие колючие и шершавые. И голос, приятный, негромкий, по-мужски мелодичный. Запястья давно затекли и онемели, но Меньшиков не мог об этом знать. Он не чувствовал своего тела, он был одной сплошной болью, которая заполнила каждую клетку организма, вытесняя любые физические ощущения. Олег вернул голову в исходное положение и, уткнувшись в подушку, сжал её в зубах, словно намеревался откусить.***
Сергей находился в возбуждённом и воодушевлённом состоянии. Он зачарованно смотрел в окно, краем уха слушая разговоры ребят и их педагогов. Из этих бесед он понял, что этот поезд едет каким-то спецрейсом, участвуя в неких испытаниях, оттого и следует по столь странному маршруту. А ещё Безруков понял, что ему придётся сойти в Краснодаре, вместе с этими юными геологами. Размышляя об этом, Сергей полез в карманы пальто, чтобы впервые за свою поездку оценить собственную материальную обеспеченность. Удалось наскрести всего тридцать рублей, два из которых он потратил на пирожки, продающиеся на одной из станций. В общем, в Краснодар Серёжа прибыл с двадцатью восемью рублями в кармане и счастливой улыбкой на устах. В городе было неожиданно тепло и сыро, снег растаял, а светло-серое, тяжёлое, словно осенний дым, небо, грозно свисало над землёй. Безруков поспрашивал у прохожих, как пройти в ближайшую гостиницу, отыскал её, и лишь узнав цены на суточное проживание, ощутил лёгкую пощёчину. Сев на лавочку и достав из кармана сигареты, он впервые задумался над тем, что денег-то катастрофически мало. Как выжить в такой ситуации? Затянувшись, Сергей откинулся на спинку лавочки и посмотрел в небо. И тут его осенила вторая тревожная мысль. Он ведь знаменит. Он — один из самых ярких поэтов современности, его стихи регулярно публикуются в альманахах и периодике. Какова вероятность того, что его никто не узнает? А когда узнают, то… Дальше думать не хотелось — становилось страшно. Сергей перестал улыбаться. Жуя сигарету, он пытался зажечь одну спичку, потом вторую, но руки не слушались. Душой медленно, но верно овладевала тревога. Радость от неожиданной свободы начала сменяться болезненным волнением. И очередная ужасная мысль озарила поэта, когда тот брёл под начавшимся дождём, ощущая першение в горле. Он ведь московский поэт! Даже если представить, что ему каким-то сказочным образом удастся добыть деньги и документы, то как он сможет жить, отказавшись от своего публичного творчества, от славы? Безруков жил своими стихами и литературой, он не отказался бы от всего этого даже под дулом пистолета. И жить под чужим именем, не публикуясь, не выступая на концертах, он не согласился бы ни за какие деньги мира. Опомнившись, Сергей остановился прямо посреди улицы. Его начала бить дрожь. Оглядевшись, он увидел на одном из одноэтажных зданий потрёпанную вывеску «Рюмочная», и, не думая, направился туда. Выливая в себя очередную порцию вина, Серёжа в полной мере ощутил своё бессилие. Он не мог принять решение, не мог понять, что делать дальше. Вернуться в лапы мужа-маньяка? Но разве не сбежать было мечтой Безрукова? Остаться здесь и ждать, когда его найдут и вернут в адово пекло? А если не вернут, то как жить без стихов, без привычной жизни и славы? Любой из вариантов казался Серёже неудобным, душащим, лишающим чего-то важного. И алкоголь не помог разуму проясниться. Просидев в рюмочной несколько часов, Безруков вывалился на улицу. Уже темнело, улицы окутывал туман, дождь прекратился. Краснодар — это не Москва, хорошо освещённая даже вечерами. Это довольно тихий провинциальный город с тёмными недружелюбными улочками и переулками. Сергей корил себя, что выпил слишком много, и в итоге остался на одной из лавочек в старом сквере, где, после нетрезвого бормотания, уснул в сидячем положении. — Алкашня паршивая! Развалятся тут, и трава не расти! Серёжа распахнул глаза, слишком резко вырываясь из пучины снов. Он увидел угол серого каменного дома, ощутил запах дождя и острую боль в горле. Где-то поблизости кто-то подметал землю, и шуршание метлы резануло по нервам. Безруков приподнялся на локтях и увидел старика, облачённого в серый костюм и чёрный фартук. Он стоял рядом с соседней лавкой и, подметая, косился на Сергея, ворча: — Напьются до потери пульса, а потом скандалят… Стёкла бьют… Серёжа принял сидячее положение. Во рту за ночь образовалась пустыня Сахара, голова гудела, тело болело от неудобного положения во время сна. Безруков хотел было достать сигареты, как вдруг с ужасом ощутил, что карманы его пальто опустели. Вскочив, он принялся выворачивать их. Ни денег, ни сигарет, ни спичек. Ахнув, поэт заметил, что и наручные часы исчезли. — Блять! — в сердцах выкрикнул он. — Ну и орут, конечно. Все пьянчуги шумят, все, — бормотал дворник, не прекращая работать. — Обокрали… Что же мне теперь делать? — выпалил Безруков и пнул скамейку. Ему стало до ужаса жаль себя. — А нечего валяться на улице ночами! — прикрикнул старик. — Ты там метёшь? — нервно спросил Сергей, недобро щурясь. — Мету. — Вот и мети. — Я и мету! Безруков развернулся и пошёл прочь. Пройдя несколько метров, он рухнул на другую скамейку и упёрся локтями в колени, вплетая пальцы в волосы. Ему начало казаться, что начался дождь, но не здесь, а где-то чуть поодаль. Да, так может шуметь только дождь! Сергей убрал руки от головы и осмотрелся. Никакого дождя. Утро было сухим, ясным и солнечным. И в эту секунду поэта охватило уже знакомое и жуткое ощущение нереальности происходящего. «Я это или не я? Сплю? Может, мне всё это кажется?» — подумал Серёжа, вздрагивая. До чего же страшно и тоскливо ему стало, до чего же темно, словно кто-то выключил свет. Снова. Безруков почувствовал маниакальное, просто нестерпимое желание увидеть своё отражение. Но где на улице можно найти зеркало? «Витрина… Нужно найти витрину», — трясясь от страха, подумал поэт. Порывисто поднявшись, он вышел из сквера и оказался на довольно оживлённой улице. Добравшись до ближайшего магазина, Сергей упёрся ладонями в холодную витрину и увидел своего двойника, едва различимого, призрачного. Безруков прищурился и подался вперёд, почти что касаясь холодного стекла лицом, и в это мгновение двойник в зыбком отражении улыбнулся ему. Ахнув, Серёжа отпрянул назад, оступился, и сел на зад, неотрывно глядя на витрину. — Товарищ, с вами всё в порядке? — раздался строгий голос. Безруков задрал голову и увидел возвышающегося над собой милиционера. Сергей в ужасе указал на стекло, на котором белой краской было написано «Пуговицы. Сумки. Ткани». — Что-что? — удивился совсем ещё молодой служитель порядка, озадаченно поправляя фуражку. Серёжа сморгнул и ошалело огляделся. Вокруг уже столпились зеваки, глядя на поэта с таким большим интересом, что тому сделалось ещё хуже. — Я просто оступился, всё в порядке… — пробормотал Безруков, вставая. — Уверены? — Ага. Сергей подумал, что будь на месте этого юнца более опытный милиционер, поездочки в отделение было бы не избежать. Сунув руки в карманы и втянув голову в плечи, как мокрый и злой воробей, Безруков вернулся в сквер. Припав плечом к дереву, он тихо рассмеялся. Этот смех был полон серой безнадёжности и тревоги. «Что со мной происходит?! Что?!». Трижды ударив себя виском о ствол, не сильно, но ощутимо, он забормотал: — Возьми на радость из моих ладоней Немного солнца и немного мёда, Как нам велели пчёлы Персефоны. Не отвязать неприкреплённой лодки, Не услыхать в меха обутой тени, Не превозмочь в дремучей жизни страха. Нам остаются только поцелуи, Мохнатые, как маленькие пчёлы, Что умирают, вылетев из улья. Они шуршат в прозрачных дебрях ночи, Их родина — дремучий лес Тайгета, Их пища — время, медуница, мята. Возьми ж на радость дикий мой подарок, Невзрачное сухое ожерелье Из мёртвых пчёл, мёд превративших в солнце. — Сынок, ты не болен случаем? — прозвучал поблизости уже знакомый голос. Сергей вздрогнул и обернулся. Всё тот же ворчливый дворник подозрительно смотрел на молодого человека, прижимая рукоять метлы к груди. — Не уверен, — с хрипотцой ответил Серёжа. — Ты как тут очутился-то? — Выпил, и уснул на лавке. — А домой чего не идёшь? — Нет у меня дома. — Совсем? — Совсем. Старик потёр подбородок. Какое-то время он молчал, а потом вытащил из кармана рабочих штанов пачку сигарет: — Будешь? Безруков быстро кивнул и подошёл к дворнику. Он думал, что стоит докурить, как на душе станет светлее, и чёрное облако иррационального ужаса, ощущение нереальности этой жизни рассеятся, но нет. Не помогло. — На бандюгу ты не похож, — с прищуром затягиваясь, заметил старик. — Не бандюга я, — вздохнув, пробормотал Сергей, косясь в сторону голых деревьев. Ему показалось, что за ними мелькнула чья-то тень. — Как звать? — Серёжа. — А я Фрол. Будем знакомы. — Будем. — Ты это… хочешь у меня переночевать? Живу я один, не стеснишь. Составишь старому компанию. Сергей перевёл блестящий взгляд на Фрола и затянулся. Пальцы неистово дрожали. — Конечно, хочу.***
Борис Леонидович вперил в Ивана Дмитриевича злой, даже ненавидящий взгляд. Ему казалось, что именно он помог Сергею сбежать. Дружки поэта ничего не знали — это было очевидно. Генерал Меньшиков был человеком опытным и прекрасно знал литераторов. Это не бойцы, который умрут, но не сдадут близкого. Это творческие, эмоциональные и зачастую пугливую люди. Борис Леонидович устроил полноценный розыск, и вся литературная Москва уже гудела от новости, что Безруков пропал. И если бы кто-то помог ему сбежать, он бы уже всё рассказал, потому что люди Меньшикова умели наводить ужас. — Повторяю, Боря, ничего не знаю об его исчезновении! — воскликнул Иван Дмитриевич, всплеснув руками. — Я велел ему взяться за ум. Борис Леонидович разговаривал обо всём этом с другом уже не в первый раз. Он был готов самолично рыть землю, лишь бы найти Серёжу и вернуть его Олегу. — Как тогда он исчез? Без денег, документов и стишков. — Понятия не имею! — Мои ребята уже работают, расспрашивают на вокзалах людей и работников, показывая фотографию твоего ненаглядного племянничка. Мы всё равно его найдём, понимаешь? Поэтому, если хоть что-нибудь знаешь — скажи. — Я ничего не знаю, Боря! Зачем мне наживать проблем на свою седую голову? Борис Леонидович махнул рукой, тяжело встал и вышел из комнаты. Стоило ему приехать на службу и войти в кабинет, как поступила информация, что появился некий Владимир Гордон, который видел Безрукова незадолго до его исчезновения. Меньшиков занимал такой высокий пост, что не в его компетенции было проводить допрос такого рода свидетеля, но ему было плевать. Он направился на беседу с писателем, и уже через час имел представление, в каком направлении мог уехать Сергей. Проблема была лишь в том, что от Москвы до Сочи пролегал отнюдь не один город. Подняв трубку, Борис Леонидович жёстко произнёс: — Допроси всех сотрудников, что были в рейсе… Дав приказ, Меньшиков откинулся на спинку стула и посмотрел в окно, за которым начался снегопад. Дело оставалось за малым — выяснить, на какой станции сошёл Безруков и найти его в пункте назначения. Генерал прикинул, что это дело максимум двух дней.***
Фрол жил в резном деревянном доме, на втором этаже, к которому шла отдельная скрипучая лестница с очень крутыми ступеньками. Старик заварил чай, наполнил им железную кружку и вручил её Безрукову. Тот делал небольшие глотки, глядя в угол комнаты. — У меня есть хлеб и сало. Поешь, — сказал дворник и сунул своему гостю под нос тарелку с бутербродом. Тот взял его и начал неспешно жевать. Старику хотелось очень много спросить у Безрукова, но он видел нездоровую бледность того и маниакальный блеск в глазах, поэтому решил дать поэту выспаться. Он постелил ему в гостиной, на скрипучем диване, и ушёл к соседу выпить пиво с воблой. Сергей лежал под холодным одеялом, согнув ноги в коленях и зажав между ними ладони. Его трясло. Сознание плыло, и вскоре Безруков перестал понимать, где находится. Кожа горела, кости выворачивало, душа трепетала от страха. Он уснул и проспал почти сутки, а когда разлепил глаза, то понял, что лишился голоса и начался невыносимый жар. Фрол подходил к кровати истекающего потом и стучащего зубами поэту, давал ему хлебнуть своей настойки, и уходил. Безруков то засыпал, то просыпался, слыша чей-то голос. Слов было не разобрать, и от этого становилось ещё страшнее. — Кто ты? Замолчи! Заткнись! — стонал Сергей, мотая влажной головой. Простыня и подушка казались ему сотканными из огня. Фрол то и дело возвращался в комнату, хмурился и качал головой, думая, что позвонил бы в больницу, да ведь без документов не примут, а их у поэта не было — старик успел проверить карманы его одежды. Взгляд невольно задержался на укусе на шее поэта, и дворник вспыхнул, смутившись.***
Меньшиков стоял у зеркала и медленно водил лезвием по коже. Руки тряслись, на щеках появлялись царапины, запястья были алыми от долгого нахождения в объятиях верёвки. В носу всё ещё стоит аромат его одежды. Олег провёл несколько долгих минут, с наслаждением нюхая пиджаки и рубашки Серёжи, сиротливо висящие в шкафу и ещё не позабывшие своего хозяина. Когда от переизбытка приятного аромата закружилась голова, Меньшиков не дошёл, а добрался до ванной, и обнаружил на себе щетину. Пришлось бриться, но руки упорно не слушались. Щёки впали, и бледное лицо ничем не отличалось от лица покойника. Неотрывно глядя в своё отражение, мужчина вытер полотенцем остатки пены, после чего упёрся в раковину руками и склонил голову набок. Он сам не заметил, как ладонь сжала бритву и приложила её сперва к горлу, а потом медленно переместилась к груди, в то место, где билось сердце. Измождённый и заметно похудевший за эти несколько дней, Олег вдруг улыбнулся. Улыбка вышла безумной и устрашающей. Даже не улыбка, а оскал. Где-то в глубине квартиры зазвонил телефон. Да, Меньшиков не помнил, где именно находится телефонный аппарат. Бросив бритву в раковину, мужчина вышел из ванной и обвёл равнодушным взглядом коридор. Телефон, как и прежде, стоял на комоде. Иван притаился в дверном проёме кухне, глядя на брюнета как на сумасшедшего, который в любой момент мог наброситься на него с топором. На какое-то время в квартире воцарилась тишина, а потом телефон снова зазвонил, и Меньшиков поднял трубку. — Алло, — голос был ледяным. — Мы его нашли, — раздалось на том конце. Олег вздрогнул. Медленно вернув трубку на рычаг, он обхватил телефон обеими руками и уставился на своё отражение. Так продолжалось несколько долгих мгновений, а потом Меньшиков припал лбом к гладкой зеркальной поверхности и закрыл глаза. Его кадык дрогнул. Иван перекрестился, не решаясь что-либо спросить. С того момента, как Олег приказал приковать себя к кровати, он не произнёс ни единого слова.***
Было темно. За окном, в стёкла которого отчаянно стучался град, мелькал уличный фонарь. Фрол уже готовился ко сну, озабоченно думая о человеке, лежащем в соседней комнате. Дворник приобрёл самое простое жаропонижающее и заставил Безрукова, находящегося в бреду, принять его, но лучше тому не становилось. И что, спрашивается, с ним делать дальше? А если помрёт? И вдруг кто-то постучал в дверь. Фрол, давно живущий отшельником, и встречающийся только со старым товарищем-соседом, да и то не позднее семи и только на его территории, очень удивился. Даже не представляя, кого могло принести в такое время, старик подошёл к двери. — Кто? — неуверенно спросил он, кладя морщинистую руку на ручку. — Капитан Соловьёв. Открывайте. Дворник сглотнул и отворил дверь. Чья-то грубая рука тут же отпихнула его, заставляя прижаться спиной к стене. По квартире разбрелись четверо человек в тёмных пальто и высоких сапогах. — Это он? — спросил один мужчина у напарника, останавливаясь рядом с беспокойно спящим поэтом. Его коллега вытащил из кармана фотографию и задумчиво посмотрел на Безрукова. — Одно лицо. Да, точно он. Указание было простое — доставить сбежавшего домой. Применять какое-либо физическое воздействие запретили, поэтому мужчины, стараясь действовать как можно более осторожно, разбудили Сергея, и принялись его одевать. — Старый, так у него температура под сорок! — хмуро воскликнул один из молодчиков. — У него документов не было, врач бы не пришёл… — промямлил Фрол. Энкавэдэшники переглянулись, без слов понимая друг друга. И через двадцать минут в машину осторожно усаживали Безрукова и грубо запихивали плачущего старика. Сергей то вырывался из забытья, то снова проваливался в него. Он понимал, что его везут в машине и что вокруг слишком темно, но не соображал, кто эти люди и что происходит. И только где-то на глубинах измождённого и воспалённого сознания чей-то голос продолжал что-то тревожно шептать. Сергея доставили на аэровокзал и усадили в самолёт, который полетел спецрейсом в Москву. Словно поэт был старинной драгоценностью, к нему приставили двух охранников и врача, который был буквально выдернут из постели. Доставить родственника столь великого человека, как Борис Меньшиков, нужно было с полным комфортом, чтобы головы не полетели с плеч. Доктор поставил истекающему потом Сергею необходимые уколы и опустился на сидение неподалёку, охраняя сон своего пациента, который был рваным, тревожным и немного безумным. Менее чем через три часа Серёжа должен был оказаться в Москве.