Люби меня! Застенчиво, боязно люби, словно мы повенчаны богом и людьми. Люби меня бесстрашно, грубо, зло. Крути меня бесстрастно, как весло. Люби меня по-отчески, воспитывай, лепи, — как в хорошем очерке, правильно люби… Усмехайся тонко, защищайся стойко, злись, гордись, глупи… Люби меня только. Только люби! ©
Головная боль была настолько сильной, что сковывала затылок; казалось, по глазам кто-то водил наждачной бумагой, а под кожей полыхал огонь. Сергей плохо понимал, что происходит. Его вывели из самолёта и повели в сторону двух чёрных автомобилей, горящие фары которых рассекали полумрак ночи. Сперва Безруков увидел хмурого Бориса Леонидовича, потом взгляд скользнул на стоящего рядом мужчину, и души коснулся леденящий ужас. Олег смотрел на Сергея не моргая, пристально, и в этом тёмном взгляде, пробирающем до костей, было так много эмоций… — Мне поехать с тобой? — спросил генерал, обращаясь к племяннику, который наблюдал за тем, как Безрукова садят в его машину. — Нет, — Олег повернулся к дяде и протянул ему руку. — Спасибо. — Не за что, — слегка улыбнулся Борис Леонидович. — Кажется, его трясёт. Если нужны лекарства — скажи. — Да, конечно. Меньшиков сел за руль, громко хлопнул дверцей, и машина медленно поехала на Котельническую. Мужчина посматривал на Серёжу, который, откинувшись головой на спинку, закрыл глаза. Его лихорадило. Олег испытывал смесь самых разных эмоций. Он злился на Сергея, был безумно рад его видеть, испытывал волнение, касаемо его самочувствия. Ему хотелось избить Серёжу, зацеловать его, наорать, трахнуть. От всего этого просто голова шла кругом. Напоминая тёплое тесто, Безруков совершенно не противился, когда Меньшиков, взяв его за локоть, повёл в подъезд. Стоило им переступить порог квартиры, как в коридоре возник Иван, который в эту ночь не сомкнул глаз, тоже ожидая возвращения Сергея. — Приготовь жаропонижающее. Завтра с утра вызови врача, — велел Олег, снимая с Безрукова пальто, а затем грязные ботинки. — Конечно… — закивал старик и ринулся на кухню. Олег завёл мужа в спальню и уложил на кровать. Снимая с Серёжи несвежие брюки и рубашку, он частью своего сознания понимал, что поступает плохо, но ничего не мог с собой поделать — откровенно любовался Безруковым, жадно рассматривая его тело. Не удержавшись, он, отбросив рубашку супруга, начал поглаживать его по горячей груди. Сергей медленно моргал, глядя на Олега мутным взглядом. — Нет… — прошептал он севшим голосом. — Серёжа-Серёжа… Что же ты творишь? Неужели ты правда думаешь, что можешь от меня сбежать? — тихо произнёс Меньшиков, наклоняясь к Безрукову так, что его волосы коснулись лба болящего. — Чем быстрее ты смиришься, тем лучше для нас обоих… Сергей закрыл глаза и сморщился так, словно ему внезапно стало очень больно. Олег положил палец на щёку мужа и нежно погладил её, неотрывно любуясь влажным лицом Безрукова. Дверь приоткрылась, и в комнату вошёл Иван. Меньшиков отпрянул от Сергея, убрал волосы назад одним движением руки, и бесстрастно сказал: — Приготовь свежую одежду. Я сам его переодену. В ту ночь Меньшиков так и не уснул. Он лежал рядом с Серёжей и любовался им, касался губами горячего лица, волос, груди, словно убеждая себя в том, что тот настоящий, а не очередная больная фантазия. Утром пришёл врач. Олег не смог оставить его наедине с супругом, и просидел рядом, ревниво наблюдая за тем, как обожаемого Серёжу касаются чужие руки. «Так надо. Это просто осмотр», — убеждал себя Меньшиков, но чёртова ревность всё равно царапала сердце. Доктор прописал Безрукову антибиотики, и Олег сразу же послал за ними Ивана. Когда врач ушёл, Меньшиков, облачённый в чёрный свитер, контрастирующий с его бледным лицом, но прекрасно сочетающийся с карими глазами и чёрными волосами, лёг рядом с Сергеем и долго наблюдал за тем, как тот спит. Иногда он потирался кончиком носа о плечо поэта, втягивал аромат его разгорячённой кожи, а потом снова замирал, откровенно любуясь и наслаждаясь. Меньшиков то впадал в сладостное спокойствие, чувствуя родное тепло Серёжи, то тяжело дышал, ощущая, как сильно потряхивает от простой мысли: «Он сбежал!». Вечером позвонил Борис Леонидович, и Олегу пришлось покинуть спальню. Брюнет ощутил такую признательность к дяде (ведь если бы не он, Сергея бы ещё искали очень долго), что впервые за последнее время заговорил о деле. — Я помню, что должен дожать Неволиных. Займусь этим. — Если ты ещё не в норме, то я подожду, — мягко сказал генерал. — Спасибо за понимание. И что повозился. — Родные люди должны помогать друг другу, на то они и родные. Ты ведь сам всё это знаешь. Меньшиков вернулся в спальню, и с замиранием сердца обнаружил, что Сергей не спит. Он довольно осознанно смотрел в потолок, дыша неожиданно ровно, без хрипа. Брюнет подошёл к кровати и замер. Безруков перевёл взгляд на мужа и сморгнул так, словно хотел прогнать видение. — Тебе лучше? — спросил Олег. Сергей молча взирал на мужчину, и по его взгляду было невозможно понять, что он чувствует и о чём думает. Меньшиков судорожно выдохнул и сглотнул. Серо-голубой взгляд пленил, приковывал к месту и лишал всяческого рассудка. Исчезновение Серёжи убило Олега, оставив в живых, и этот болезненный парадокс увеличил и желание, и страхи. Меньшиков осторожно убрал с Сергея одеяло и, опустившись на корточки, начал медленно расстёгивать пуговицы на его пижаме. Безруков вздрогнул и, словно выйдя из оцепенения, положил ледяные ладони на руки Олега. Он был ослаблен из-за болезни, потому попытка оттолкнуть супруга вышла жалкой. Лихорадочно блестя глазами, Меньшиков расстегнул верх пижамы поэта и развёл ткань в стороны, оголяя его грудь, после чего ловким движением руки стащил с Серёжи штаны. С наслаждением рассматривая крепкое тело Сергея, Олег ощутил, как в брюках становится болезненно тесно. Не глядя в светлые глаза, в которых застыла немая мольба не делать этого, Меньшикова навалился на мужа и вплёл все пальцы в его влажные волосы. Шерсть свитера тёрлась о голую грудь Сергея, который ощущал сильную ломоту в теле и нестерпимый жар. Олег, не касаясь губами губ любимого, медленно ввёл язык в его раскалённый рот. Он не целовал Безрукова, а терзал его язык своим так же сильно и невыносимо, как и любил его. Чувства, которые притихли во время возвращения Серёжи, начали прорываться наружу, и спустя несколько минут Меньшиков уже насиловал рот Сергея языком и губами, крепко сжимая его подбородок. Безруков горел, он был болен, особенно мягок и горяч в своей болезни, что рождало в голове Олега просто безумные фантазии. — Знаю всё, что ты хочешь мне сказать. Я соскучился по твоему голосу, — прошептал Меньшиков, оставляя рот Серёжи в покое. Его губы были смачно перемазаны слюной, которая даже стекала по подбородку. Брюнет развёл ноги Безрукова в стороны и, плюнув на пальцы, стал потихоньку растягивать его анус. Сергей закряхтел, невольно сжимая дырку и медленно мотая головой. Он видел Меньшикова словно сквозь пелену тумана, и тот был не простым человеком, а демоном с безумными чёрными глазами, в которых мелькали красные искры. И чей-то шёпот, звучащий сперва тихо, постепенно становился всё громче и громче. — Нельзя этого делать! Ты отдашься дьяволу и уже никогда не очистишься! Сергей впервые разобрал голос невидимого незнакомца. В ужасе распахнув глаза, он приподнял голову и начал в страхе рассматривать комнату, чёрную, страшную, неуютную, с двигающимися стенами. Безруков ощущал тёплое дыхание на своей коже и чувствовал пальцы демона внутри себя. Нужно было спасать свои тело и душу, но сил не было, и Сергей в ужасе ощутил, как в анус проникает член. Уронив голову на подушку, он с силой вцепился в плечи Олега, глядя на него совершенно безумным взглядом. — Не надо, я не верю в Бога… Не надо меня… — почти беззвучно пробормотал Безруков. Меньшиков как-то странно ухмыльнулся и, войдя в любимого целиком, уткнулся лицом в его горячую грудь. Рвано дыша, он, властно оглаживая бока мужа, начал медленно двигать бёдрами. Сергей тихо и протяжно застонал, впиваясь короткими ногтями в плечи брюнета сквозь свитер и ощущая, что и без того безумный жар становится просто невыносимым. Олег переложил ладони на ноги Серёжи, сжал их над коленями и, покрывая исступленными, безумными поцелуями грудь поэта, начал ускоряться, всё быстрее трахая узкую дырочку. Безруков терзал свитер Меньшикова, жмурясь и болезненно постанывая. Скорость толчков становилась всё сильнее, кровать ритмично скрипела… — Пожалуйста… Серёжа… — хрипло прошептал Олег, ощущая сладостные спазмы начинающегося оргазма. Замерев, он громко застонал, и начал изливаться в анус Серёжи, не переставая быстро зацеловывать его влажную грудь. Тот размяк и всхлипнул, понимая, что победить демона не удалось. Голос затих, в анусе было мокро, тело будто бы налилось свинцом. Сергей был горячим и ещё более раскалённым, чем до соития. Меньшиков, жмурясь, тычился лицом в грудь поэта так, словно хотел утонуть в ней, влажные руки блуждали по бокам Безрукова. Олег сделал ещё один медленный и глубокий толчок, потом ещё один, и блаженно замер. Истекая потом от жара Сергея и собственного шерстяного свитера, он приподнял голову и пристально посмотрел на синяк, что остался на шее Серёжи после укуса. Потянулся к нему и с наслаждением облизал.***
Ирина вылила грязную воду из ведра в унитаз и принялась стирать половую тряпку. В это мгновение кто-то настойчиво позвонил в дверь. Три нервных, резких звонка. Неволина бросила тряпку в ванну и, наспех вытерев руки о фартук, пошла открывать. Пришедшим оказался мужчина в сером пальто, с чёрными волосами, зачёсанными назад так, что на лоб спадали только две пряди. У него был пронзительный и чересчур серьёзный взгляд карих глаз. Ирина подумала, что у обычных людей таких глаз не бывает. Это заставило женщину очень напрячься. — Добрый день. Здесь проживают Светлана и Екатерина Неволины? — спросил незнакомец приятным и хорошо поставленным голосом. У него был запоминающийся тембр. — Добрый день, — немного растерялась женщина. — Д-да, они живут здесь. А вы по какому вопросу? — Антон Архипов. Я являюсь председателем комитета комсомола, — мужчина предъявил удостоверение. — Ваши дочери подавали заявление на вступление в комсомольцы. Мне бы хотелось провести с ними очное собеседование, после которого, в случае успеха, они будут приглашены на второй этап собеседования с членами комитета и представителем райкома. — Ох, конечно! Проходите, пожалуйста, — с явным облегчением произнесла Ирина и отошла в сторону, жестом приглашая гостя войти. — Они придут из школы с минуты на минуту. Может быть, чашку чая? — Не откажусь. Меньшиков и Неволина сидели за кухонным столом, когда хлопнула дверь, и из коридора донеслись голоса сестёр. Ирина отставила чашку и вышла встречать дочерей. — Девочки, а у нас гости. Товарищ Архипов, председатель комитета комсомола, пришёл пообщаться с вами. — Правда? — радостно взвизгнула Света и хлопнула в ладоши. Поспешно стащив с себя шарф, она бросила его на комод и стала быстро снимать ботинки. — Добрый день, — улыбнулась Катя, останавливаясь посреди коридора и глядя на Олега, сидящего на кухне. — Здравствуйте, — сказал Меньшиков и встал. — Мы так ждали, так ждали! — блестя глазами, Света остановилась рядом с сестрой и с благоговением посмотрела на гостя. Олег скупо улыбнулся и вышел в коридор. Взглянув на Ирину, он спокойно спросил: — В какой комнате я мог бы поговорить с девочками? — Думаю, здесь вам будет удобно. Это их спальня, — торопливо сказала женщина и открыла дверь в комнату дочерей. — Прошу, проходите. — Славно. Начнём с вас, Светлана, — посмотрев на девочку, Меньшиков прошёл в комнату. Света с вызовом глянула на Катю, гордясь тем, что собеседование начнётся именно с неё, и последовала за мужчиной. Ирина обняла Катю за плечи и вместе с ней прошла на кухню. Женщина была взволнована, потому что уже не надеялась, что их семье улыбнётся удача. После ареста Николая всё, на что она могла рассчитывать — косые взгляды и штамп «это семейство врага народа». И вдруг такой удивительный визит! — Мам, давай щенка заведём? — спросила Катя, останавливаясь у кухонного окна и глядя во двор. — Щенка? Можно, — рассеянно ответила Ирина и принялась мыть посуду, что осталась в раковине. — Правда? — девочка с радостью посмотрела на мать. — Правда. Нам нужен кто-то милый и добрый. — Мам… — М? — Я очень скучаю по папе, — голос Екатерины дрогнул. Она тревожно обняла себя за плечи. — Время идёт, от него никаких вестей… — Всё наладится. Там разберутся. Он ведь ни в чём не виноват, его отпустят, — напряжённо ответила Ирина, остервенело намыливая тарелку. Звучало всё это хорошо и обнадёживающе, вот только Неволина совершенно не верила в то, что говорила. Олег сел, оставив одну руку на столе, а вторую завёл за спинку стула. Света сидела на краешке своей кровати с напряжённо прямой спиной и ладонями, покладисто сложенными на коленях. Глаза горели, на губах блуждала улыбка. — Светлана, скажи, почему ты хочешь стать комсомолкой? — Я горда тем, что живу в Советском Союзе, я искренне и безгранично восхищаюсь партией большевиков, и хочу вместе со своим народом строить светлое будущее нашей великой страны! — воодушевлённо ответила Света. — Браво, — склонив голову набок, отозвался Меньшиков. — Ты и учишься хорошо, должно быть? — На четвёрки и пятёрки, — с гордостью отозвалась девочка. — И пятёрок больше. — Прекрасно… А как у тебя отношения с семьёй? С сестрой, с матерью? Светлана перестала улыбаться, её взгляд метнулся к потолку, затем вернулся к мужчине. Она пыталась понять, как лучше ответить на этот, бесспорно, каверзный вопрос. Ей было интересно, таится под ним двойное дно или нет. — По-разному. Иногда ссоримся, когда есть недопонимание. — С чем связано это недопонимание? Приведи пример. Света сглотнула и сжала пальцами колени. Что ж, пришло время выразить свою гражданскую позицию. И не стоит бояться. — Например, на тему отца, — пристально глядя в глаза Олега, ответила Неволина. — А поподробнее? — ухмыльнулся Меньшиков. — Ну, вы ведь в курсе, что моего отца арестовали, — напряжённо произнесла девочка. — Уверена, что да. И понимаю, что это может стать поводом к отказу о вступлении в комсомол, но я… я категорически осуждаю Николая Неволина. И не хочу иметь с ним ничего общего. — Ты будешь готова публично отречься от него? — помолчав, тихо спросил Олег. — Безусловно! С большой радостью! — улыбнулась Света. — Не отец он мне. — Тогда… — Меньшиков обвёл взглядом стол, взял одну из тетрадей, перо, и протянул их девочке. — Прямо сейчас? — Неволина встала и взяла протянутые предметы. — Сразу после нашего разговора. Что скажешь о сестре? Катя такая же принципиальная и честная, как ты? — Катька? — Света ухмыльнулась и села обратно. — Ей сейчас не до прекрасного советского будущего, она вступила в запретную связь. — О какой связи ты говоришь? — изогнув бровь, поинтересовался Меньшиков. — У неё роман с мужчиной примерно вашего возраста. Тайный, — криво улыбнувшись, Света положила перо и лист на колени, и убрала за ухо каштановую прядь. — Я осуждаю её. — Да что ты говоришь? Интересно… — Видела их. И не раз. Матери пока не говорила. Олег потёр подбородок и жестом указал Светлане на дверь: — Позови сестру, будь добра. Пока Олег разговаривал с Катей, Света сидела за столом в гостиной и сосредоточенно строчила отречение от отца. В комнату, поправляя серую шаль на худых плечах, вошла Ирина. — Что пишешь? — То, без чего не видать мне комсомола, как своих ушей, — прошептала Светлана и нахмурилась. — Что же это? — рассеянно спросила Ирина и опустилась в кресло. — Отрекаюсь от нашего папаши. И советую тебе сделать то же самое. Женщина замерла, словно получила пощёчину. Во все глаза глядя на дочь, она побледнела и будто бы сразу постарела. — Что ты сказала? — голос Ирины дрожал. — Что слышала, — ответила Света и с вызовом посмотрела на мать. Женщина резко поднялась и порывисто подошла к столу. Она попыталась вырвать лист, но девочка вскочила со стула и спрятала его за спиной. — Немедленно отдай, — жёстко потребовала Ирина. — Нет. Можешь и дальше лелеять память об этом предателе, но меня не заставишь! — насмешливо произнесла Света. — Дрянь, — выпалила Неволина и, замахнувшись, ударила дочь по щеке. Когда через три секунды она выбежала из гостиной, Светлана села обратно и потёрла щёку, после чего, стиснув зубы, продолжила писать.***
Сергей проснулся и вдруг ощутил, что жар прошёл. Тело больше не ломило, и разум более-менее прояснился. Безруков вышел из спальни и, пошатываясь, добрёл до ванной. Когда он, умытый, возвращался в комнату, на его пути появился Иван. — Я так рад, что вы пошли на поправку! — растроганно сказал тот и обнял поэта. Сергей замер и неуверенно обнял старика в ответ, бормоча: — Спасибо… — Я принесу вам завтрак. Вернитесь в постель, хорошо? Вы ещё слабы, — заботливо сказал Иван, отпуская поэта. — Ага. Безруков вернулся в спальню и остановился. Взгляд сфокусировался на кровати. В памяти всколыхнулись воспоминания о страшном соитии, когда демон в обличье Меньшикова, взял его, находящегося ввиду высоченной температуры, вне реалий. И опять душу сковало это мерзкое ощущение принадлежания не себе, а ему… «Теперь, когда мозги немного прояснились, я могу проанализировать то, что произошло. Я почти сбежал, почти вырвался из всего этого чёрного омута, в котором вынужден жить. Это было спонтанно, это был счастливый билет, я попал в поезд совершенно случайно. Если судьба дала мне шанс уехать и затеряться, то почему всё с треском провалилось? Я приехал в Краснодар с двадцатью восемью рублями, без паспорта и связей. И там случилось нечто ужасное. Я до сих пор не знаю, что это было. У меня возникло удушливое ощущение, будто кто-то проник в мою душу и завладел разумом. Я опять не понимал, кто я и что происходит вокруг. Будто бы вскочил с постели, не до конца проснувшись, и бродил по тёмной комнате. Всё зыбко, в тумане, в полутьме… И голос. Я слышал голос. Сколько дней я пролежал в кровати, в доме какого-то старика? Да и был ли старик? Ничего не знаю. Ни в чём не уверен. А недавно этот человек снова напал на меня. Не могу писать детали — стыдно. Но в тот момент, когда он был во мне, я увидел, что это демон. Безумие? Возможно. Не знаю. Я запутался в своём рассудке, я не могу более ручаться за него. Но самое странное — это то, что я отчётливо услышал голос, тот же, что преследовал меня в Краснодаре. И я смог разобрать его слова. Вот только сегодня проснулся, и уже ничего не помню… Что будет дальше? Не знаю. Жар спал. Физически мне гораздо лучше, а вот в душе… Болото. Мне остаётся лишь надеяться, что я не утону в нём. Чёрт, я ушёл от того, с чего начал запись. Мой отъезд. Смог бы я прожить без славы, публикаций, концертов? Смог бы всю жизнь скрываться? Чёрт побери, нет! Стихи — моя жизни. Когда не пишу, болею. Когда бродил по городу, меня посетил стих. Постараюсь записать его, но могу не вспомнить… Получается, я всё равно бы вернулся в Москву. Получается, мне нет исхода и спасения нет. Я повязан. Обложили. Больше не чувствую себя свободным. Как же это отвратительно — чувствовать, что ты кому-то принадлежишь, что он имеет над тобой власть. Я более не хозяин своей судьбы. И как мне прикажете с этим мириться? Я никогда особо не верил в Бога. Но сейчас, записывая свои мысли, вдруг подумал, что то, что меня преследует — чертовщина. Что, если она как-то связана с Гринёвым? Может, я должен докопаться до истинных причин его гибели, и это тёмное наваждение пройдёт? Не знаю… Ничего не знаю. Мысли скачут. Хочется объяснений, вот только у кого их просить? Я ужасно одинок, никому до меня нет дела! Мне ведь тоже никто не нужен, по большому счёту. На всех плевать. Даже на дядюшку. Нет, на него в первую очередь. Никогда не забуду тот день, когда он заставил меня сесть за стол в гостиной и с умным видом сообщил: — Я долго пытался до тебя достучаться. Ты неуправляемый. Тобой очень заинтересован Олег, племянник моего доброго друга Бориса. Это безмерно хорошая семья, со статусом в обществе и репутацией. Нужно ли тебе напоминать о его звании? В общем, через неделю ты будешь выдан за его племянника. — Выдан? Как это? — улыбнулся я тогда, опять не веря в серьёзность дяди. — Замуж. — Смешно, — мой хохот звучал искренне, без тени нервозности. Я тогда ещё даже не мог вообразить, что меня ждёт. Сижу, смотрю в окно. На землю тихо падает снег. Белый-белый, какой-то совершенно сказочный. А небо словно сигаретный дым. Я потерял голову. Плакать хочется. 27 ноября, 1934 год». Послышались шаги, и Безруков поспешно накрыл ладонью лист дневника. Макушку опалило горячее дыхание, и неожиданно крепкая рука в чёрной кожаной перчатке сжала его плечо. — Серёжа… Или мне теперь называть тебя Серёней? — ухмыляясь, спросил Олег. — Иван сказал, что тебе лучше. — Мне лучше, — сердце поэта ёкнуло и забилось быстрее. Быть спокойным рядом с этим человеком — огромный труд. — Ну и славно. Значит, сегодня я покажу тебе кое-что. Одевайся, — ухмылка не сползала с лица брюнета. Он вплёл пальцы второй руки в волосы любимого и слегка потянул их. — Что покажешь? — прошептал Безруков, боясь даже представить, что его супружник может иметь в виду. — Нужно отвечать за свои поступки, Серёженька. И ты должен ответить. Ну не трясись, ты же крепкий и большой мальчик, — иронично прошептал Меньшиков и слегка прикусил мочку уха Сергея. Безруков вздрогнул. Через минуту Олег разжал зубы и, убрав руки, вышел из комнаты, по пути сухо бросая: — Через пять минут в машине.