Когда выпал снег

Однажды июньским днём тысяча девятьсот двадцатого года, Олег и его друг Егор Панфилов оказались на территории заброшенной усадьбы графа Шадринского. Пахло васильками, травяной гвоздикой, жёлтой кубышкой и землёй, накалившейся от яркого солнца. Большой двухэтажный дом из белого камня, прилегающая к нему башня и просторный запущенный сад — всё хранило в себе память отгремевшей эпохи, когда у парадного въезда останавливались экипажи, и из них выходили изысканно одетые барышни в сопровождении своих галантных кавалеров. Было странно думать, что дуб, касающийся ветвистой лапой окна на втором этаже, был посажен ещё задолго до того, как последний слуга графа Шадринского сбежал из усадьбы. Стоило зайти внутрь особняка, пройтись под скрип половиц по пустым, давно разграбленным комнатам, как начинало казаться, что ты не один в этом тихом и тоскливом доме. Создавалось впечатление, что кто-то прохаживается по второму этажу и наблюдает за тобой из темноты многочисленных коридоров. Олег и Егор попали в усадьбу совершенно случайно. Они тогда отдыхали в санатории «Слава», и, когда у молодых людей появилось нестерпимое желание сменить обстановку, они решили изучить окрестности. Выйдя с территории санатория, друзья миновали небольшой лесок, покинутое село в десять домов, и после ходьбы по пустырю, под палящим солнцем, оказались в усадьбе. Внешне основное строение, а именно дом, отчасти сохранил своё величие. Внутри же всё было куда печальней. Гражданская война ещё вовсю шагала по России, голод и бедность толкали людей на поиски лучшей доли, а иногда и лёгких денег. Всё, что имело хоть какую-то ценность, было вытащено из дома. И, как оказалось, ценность имело всё. На тот момент власти ещё не получили контроль над объектом, им было не до того. Поэтому проникать внутрь можно было без каких-либо проблем. Искатели наживы выволокли не только оставшуюся мебель, но даже поснимали с петель некоторые двери. День был таким солнечным, ярко-зелёная трава слепила, и страшно хотелось пить. Панфилов, безумно влюблённый в биологию, увидел на лужайке возле особняка жёлтую, белую и синюю бабочек, и пришёл в такой восторг, что забыл обо всём на свете. Пока Егор был погружён в изучение этих дивных существ, Меньшиков решил пойти дальше. Узкая дорожка, петляющая между домиков для слуг, конюшни, хозяйственных помещений, неожиданно повела вниз. Как выяснилось, усадьба располагалась на крутой возвышенности. Олег легко спустился по дороге вниз и оказался в совершенно другом мире. Старый, внушающий грусть, погост, заброшенное чёрное здание с пустыми глазницами окон и заколоченная церквушка с подкосившимся тёмным крестом — всё это открылось взору столь неожиданно, что Меньшиков замер. Тяжело дыша и жмурясь от яркого солнца, он рассматривал мрачный пейзаж, удивляясь контрасту, свидетелем которого стал. Даже июньский денёк, такой юный, весёлый и пылкий, не мог рассеять тоскливость пейзажа, в котором царила только смерть. Олег медленно прошёл на территорию погоста и, трогая тёплые могильные плиты и кресты, глубоко вдохнул знойный летний воздух. Подобные места располагают к размышлениям и честности с самим собой. Бывают совершенно обычные дни, которые отчего-то особенно сильно врезаются в память. Случайно обнаруженный старый дом, печальное кладбище, всеми забытая церквушка — казалось бы, что особенного? Что такого, чтобы запомнить всё это? А Олег почему-то запомнил. Именно тогда он, ещё совсем молодой парень, принял несколько важных решений, просто прохаживаясь между могил. Во-первых, он решил, что поможет Казимиру выучить английский язык. Тот давно просил брата: «Пожалуйста, побудь моим учителем! Ты так ловко владеешь тремя языками, я тоже хочу!». Меньшиков объяснял, что учитель из него скверный, а языки он пока ещё не знает в совершенстве, он только учится, но тщетно. Во-вторых, Олег решил устроиться на неполный рабочий день каким-нибудь архивариусом или секретарём. Он не нуждался в деньгах, но испытывал лёгкий стыд за то, что не трудился, как большинство его сограждан. Впоследствии Меньшиков почти пожалел о том, что схватился за работу, поскольку в университете была такая колоссальная нагрузка, что даже в перерыв в конторе Сахарова он зазубривал тексты на английском, французском и испанском. Иногда даже не вникая в суть, лишь бы отточить произношение и сдать устный зачёт. Приняв эти решения и пообещав себе не сворачивать с пути, как бы ни было сложно, он пошёл дальше, и вскоре вышел к небольшому кирпичному домику, в котором явно кто-то жил. Попасть внутрь ему удалось многим позже, лишь в свой второй приезд весной двадцать восьмого года. Тогда Олег обнаружил, что неведомый человек уже давно покинул своё жилище, и почему-то загорелся идеей отреставрировать домик. Но это, увы, было не в его компетенции. До поры. …Машина проезжала мимо усадьбы Шадринского, которая стояла заколоченной, и производила гнетущее впечатление. Меньшиков свернул с основной дороги и поехал по узкой, той самой, что однажды вывела его к погосту. Теперь на могильных плитах и крестах лежал снег, голые ветки деревьев, напоминая серые кости, тянулись к грозному ноябрьскому небу. Заколоченная церквушка и заброшенный дом без оконных стёкол практически не изменились. — Зачем мы здесь? — спросил Безруков, когда автомобиль остановился возле не так давно отреставрированного кирпичного дома, пригодного для затворнического проживания. Ничего не ответив, Олег вышел из машины, обошёл её и открыл дверцу со стороны Сергея. Тот вылез, не имея ни малейшего желания этого делать. Ещё только подъезжая к этому странному дому, Безруков заметил кресты и могильные плиты, жуткий дом с пустыми глазницами окон и возвышающуюся на холме маленькую церковь. Когда-то она была белой, а теперь почернела, и православный крест печально накренился, готовый в любой момент рухнуть на землю. Меньшиков достал из кармана пальто связку ключей, немного повозился с замком, и жестом пригласил Сергея первым войти внутрь. Прежде, чем закрыть за собой дверь, мужчина обвёл взглядом окрестности, погружающиеся в беспросветные ноябрьские сумерки. — Что это за место? — спрятав руки в карманы пальто, напряжённо спросил Серёжа, встревоженно глядя на супруга. — Дом. Неплохой, правда? — брюнет зажёг керосиновую лампу и поставил её на стол. Интерьер был скромен, но в доме было всё необходимое. Сергей ничего не ответил. — Электричества здесь нет, правда. Но оно тебе не понадобится, — добавил Олег и, подойдя к недавно покрашенной белой двери, пнул её. — А тут сортир. Безруков опешил: — Мне не понадобится? В смысле? Меньшиков убрал связку в карман, взял стул и поставил его посередине комнаты. — Снимай пальто и садись. — Зачем? — Делай, что я говорю. Безруков нехотя подчинился. Опустившись на стул, он ощутил себя ужасно глупо. Олег сел на кровать и широко расставил ноги, переводя на Сергея тяжёлый взгляд: — Рассказывай, как ты сбежал? Кто тебе помог? — Никто… Я случайно попал в вагон вместе с пионерами. Или кем там они были… — сбивчиво ответил Серёжа, ощущая обострение тревоги. — Прям так и случайно? — прищурился брюнет. — Случайно. Это был подарок судьбы. — Довольно глупый подарок, хочу заметить, — иронично отозвался Олег. — Понимаешь ли, дорогой мой, моя цель — вбить тебе в голову, что ты никуда не денешься, и даже не стоит пытаться. Это абсолютно лишние телодвижения.  — Не хочу это слушать! — воскликнул Сергей и вплёл пальцы в волосы, болезненно жмурясь. — Тебе придётся меня слушать. Всю свою жизнь. — Нет… — Тебе нужно чаще пользоваться мозгом. Это очень полезная штука, Серёженька. Безруков прикрыл глаза, тяжело дыша. Меньшиков смотрел на него какое-то время, потом встал и, подойдя к поэту, сжал его запястье. — Вставай. Подведя Сергея к еле тёплой трубе, он привязал к ней его руки веревкой, которую достал из кармана пальто. — Опять? Не надо… — простонал Серёжа, сокрушённо взирая на мужчину. Ничего не ответив, Меньшиков расправился с ремнём мужа и стянул вниз его брюки вместе с бельём. Безруков в панике задёргался: — Ты же только вчера! Нет… — Ты так боишься. Это даже заводит, — прошептал Олег и, не снимая пальто, вытащил из своих брюк ремень. Поглаживая ладонью, обтянутой кожей перчаток, напряжённый зад Сергея, он чуть ли не подрагивал от удовольствия. Огладив ягодицы, Меньшиков свернул пополам ремень и с силой ударил им Безрукова по заднице. Тот зажмурился и ахнул от боли. — Мне всё больше кажется, что тебе нравится это. Иначе ты бы не устраивал то, что устраиваешь, — с придыханием сказал Олег и снова шлёпнул мужа ремнём по ягодицам, на которых тут же проступила вторая розовая полоса. — Ай! Больно! Хватит! — заорал Сергей, дёргаясь и пытаясь вырвать руки из пут верёвок. — Я всё понял! — Врёшь! — и снова шлепок, более сильный и болезненный. — Не вру! — взревел Безруков. Меньшиков замахнулся, и с силой ударил зад Сергея ремнём, потом ещё и ещё, игнорируя его вопли. Когда ягодицы стали пунцовыми, а Серёжа уже истекал слезами от нестерпимого жара на коже, Олег остановился. — Я всё понял… Хватит… — процедил сквозь зубы отшлёпанный Сергей, прижимаясь лбом к трубе. — Да ничего ты не понял, — вздохнув, тихо ответил Меньшиков. — Я это осознаю, и даю тебе время. Когда он касался зада мужа кончиками пальцев, тот резко вздрагивал. Вернув ремень в брюки, Олег натянул на Сергея бельё со штанами. Подойдя к столу, он взял нож и перерезал им верёвки, освобождая Серёжу. Тот схватился за зад и, попятился назад, злобно и обиженно глядя на Меньшикова. — Посмотри, какой красивый вид открывается из окон, — спокойно сказал тот, решив забрать нож с собой. Безруков сглотнул и, не убирая ладоней с задницы, подошёл к окну. Первым ужасным открытием оказалась решётка, а следующим — жуткий пейзаж. Кресты, могилы, заброшенный дом и заколоченная церковь… У Сергея начала стыть в жилах кровь. — Я уезжаю, а ты остаёшься здесь. В одиночестве, — сказал Олег ничего не выражающим тоном и направился к двери. — У тебя будет время обо всём подумать. — Стой! Нет! — забыв о боли, Безруков бросился к Олегу и схватил его за грудки, преграждая путь. — Я не останусь здесь один! — Придётся. — Нет… — Пусть это станет для тебя уроком, — задумчиво ответил брюнет и приласкал щёку Сергея. Отстранив супруга в сторону, Олег вышел из дома и закрыл дверь. Он слышал, как беснуется Безруков, колотя кулаками по деревянной поверхности, и сердце его, конечно же, дрогнуло. Хотелось бросить всю эту воспитательную методику, прижать Серёжу к себе и прогнать все его страхи, защитить от всего мира, но какой-то другой человек, сидящий внутри, убеждал, что всё правильно, и нельзя, нельзя показывать свои слабости, давать этому человеку власть над собой. Уже подходя к машине, Меньшиков заметил на перчатке влагу. Это были слёзы Сергея.

***

Остаться вдали от цивилизации, в глухом месте, почти что на кладбище, да ещё и при свете одной-единственной керосиновой лампы — удовольствие очень сомнительное. Безруков истерил довольно долго, пока не устал от слёз и оров. Он понял, что Олег оставил его здесь, что он не шутил и не запугивал. Тогда, приняв своё полное бессилие, Серёжа замер, лёжа на кровати на животе. Одна рука свисала к полу, другая была вытянута вдоль тела. Где-то поблизости, во мраке ночи, закричала ночная птица, да так громко, что Безруков вздрогнул. Ему было страшно даже пошевелиться. В какой-то момент Сергей явственно почувствовал, что кто-то стоит у окна и наблюдает за ним. — Я не боюсь… Пошли вы все… Нечего пялиться… — пробормотал он и закрыл глаза, понимая, что обманывает самого себя. Он боялся. Ещё как. Кто-то постучал в дверь. И Серёжа подумал, что это не Олег. У того были ключи, ему бы не понадобилось стучаться. Стук повторился. Безруков медленно встал на колени, которые провалились в матрас. Неотрывно глядя на дверь, он нервно стирал с глаз остатки слёз. Ну кого? Кого могло принести в такое время?! Кто бродит в подобных местах ночами?! Сергей был уверен, что тот, кто стоит по ту сторону двери, уйдёт, не дождавшись ответа, но неожиданно щёлкнул замок, и та отворилась. В проём брызнул ослепляющий белый свет. Безруков схватился за свои подтяжки и во все глаза уставился на свечение. Несколько долгих мгновений обильно сочился свет, а потом неожиданно на пороге возник чёрный силуэт. Сергей с замиранием сердца наблюдал за тем, как в комнату проходит какой-то человек. — Не бойся. Это я, — раздался знакомый и вместе с тем забытый голос. Пришелец сделал ещё несколько шагов, и Сергей в ужасе распахнул глаза — это был Никита. Он бы непременно перекрестился, если бы не паралич, сковавший тело. Гринёв остановился в метре от кровати и улыбнулся грустной и тёплой улыбкой. Безруков засмотрелся на белоснежную полупрозрачную кожу старого друга. Безусловно, это было то самое проявление чертовщины, о котором он давеча писал в своём дневнике. — Серёжа… — Ты же умер, — прошептал Сергей, судорожно сжимая подтяжки. — Умер, Серёжа, умер. — Но как ты здесь? — Я должен был тебя увидеть… — Как там? — сглотнув, шёпотом спросил Сергей. — Холодно, — улыбка медленно сползла с лица Гринёва. — Никита… Никита… Но как это возможно? Как возможно, что ты здесь? — Иногда умершие навещают живых. — Ты пришёл сказать мне что-то важное? — Я знаю, что ты озаботился тайной моей смерти… Безруков снова сглотнул. Он испытывал ужас и вместе с тем какой-то светлый трепет, который был вызван неожиданным пониманием, что смерть — это не конец. Значит, там есть что-то… Значит, за любой разлукой рано или поздно последует встреча… — Ты ведь не мог покончить с собой, — шепнул Сергей. — Ты так верил в Бога. — Меня убили, Серёжа, — прошептал Никита в ответ. — Кто? Почему? — воскликнул Безруков. — Ещё рано. Всему своё время, — мягко отозвался Гринёв. — Но как же… — Я скажу тебе кое-что, а ты запиши, родненький. Запиши, хорошо? Обязательно запиши… — прошелестел Никита и наклонился к Сергею. Того обдало запахом ладана и инфернальным холодом. Гринёв потянулся к уху Безрукова, и зашептал…

***

Утром Меньшиков приехал на семейную дачу. Желание увидеть Серёжу было таким сильным, что Олег испугался, что сорвёт собственный план и приедет за любимым слишком быстро. Мало того, что мужчина соскучился, так он ещё и беспокоился о Сергее, хоть и понимал, что тому ничего не угрожает — Олег приставил к дому своего человека, и тот должен был следить за Безруковым. — Пирожки с мясом, ещё тёплые. Кушайте, — нежно произнесла Зоя и улыбнулась Меньшикову, ставя на стол большую глубокую тарелку с пышными и румяными пирожочками. — Спасибо, — улыбнувшись, Олег взял пирожок и попробовал его. — Шикарно! Довольная и чуть смущённая Зоя пошла на кухню. — Что это у тебя? — спросил Казимир, замечая красноватые полосы на запястьях брата. Те остались от связывания. — Ничего, — резко одёрнув рукав пиджака, ответил Олег. — Отец сказал, что ты теперь служишь в НКВД. Мы тут все были поражены, — посмотрев в свою чашку с остывающим сладким чаем, тихо произнёс Козя. — Служу. — И как ты согласился? Ты же переводчик. — Выбор есть не всегда, — угрюмо ответил Олег и откусил от пирожка ещё немного. — Странно всё… Странно. — М? — Жизнь складывается странно, говорю. Ты — любимец моего отца, а я… второй сорт, — ухмыльнулся Казимир. — Ой, перестань, — отмахнулся Меньшиков, хотя его удивили слова брата. Раньше тот никогда не поднимал подобные темы. — Что перестать-то? Тебе и служба, и квартира в самом роскошном доме Москвы… А мне лишь снисходительный тон, — в голосе Кози звучала уязвлённость. — Ты встал не с той ноги? — терпеливо спросил Меньшиков и сделал глоток чая. — Я не стану оправдываться. Твой отец сам решит, что ему делать. — Он всегда любил тебя больше, чем меня. Я уверен, что он хотел бы, чтобы именно ты был его сыном, — мужчина встал так стремительно, что чашки, стоящие на столе, зазвенели. Подойдя к окну, он спрятал руки в карманы белых брюк и мрачно осмотрел двор. — Чем же я плох, а? — Любит он тебя. — Мы оба знаем, что это ложь, — ухмыльнувшись, Казимир обернулся к брату. — Просто я не понимаю… Почему? Чем ты его подкупил? — Вкусные пирожки. Поешь, — ответил Олег и откусил ещё немного.  — А Верочка. Верочка Щепкина? Ты помнишь её? — голос Кози подрагивал от переизбытка чувств. — Щепкина? Это подруга Инны? — помолчав, спросил Меньшиков и сделал глоток чая. — Она самая, — губы Казимира растянулись в нехорошей улыбке. — Как сейчас помню… Май, небо синее, в стаканах земляничный морс. Тебе двадцать, не больше. Ты играешь в теннис с Инной, на тебе голубая рубашка и белые брюки, ты такой стройный, такой красивый, улыбаешься широко, открыто… Ну кто устоит? А она, Верочка, сидит рядом, смотрит на тебя, и впивается ногтями правой руки в ладонь левой. До крови! Олег пристально смотрел на Козю и молчал. — А я полюбил её с первого взгляда. Эти дивные мягкие локоны, эти розовые губы, словно карандашом нарисованные… — Казимир медленно двинулся к столу, его глаза лихорадочно блестели. — Но милой Верочке, конечно, на это было плевать! Она не видела никого, кроме тебя. Они весь май прожили у нас… Весь май я должен был смотреть, как она слишком громко смеётся и невыносимо пошло шутит, лишь бы привлечь твоё внимание! Как глупо. Знаешь, Олег, в эти мгновения я тебя ненавидел. В тот май я тебя ненавидел. Да. — Если ты любил её, то зачем женился на Инне? — помолчав, негромко спросил Меньшиков и провёл указательным пальцем по ушку чашки. — Потому что Вера любила тебя, мне ничего не оставалось! А на меня она смотрела, как на пустое место. Ты шутил, и из вежливости целовал ей на прощание руку, а она грезила тобой! Как и в случае с отцом, я был лишь твоей едва различимой тенью. Вера обращалась ко мне только для того, чтобы узнать, где ты и придёшь ли к ужину. Инна просто скрасила моё одиночество. — Мне жаль, — спокойно ответил Олег, когда Казимир замолчал. — У тебя нет ни матери, ни отца, а ты куда счастливее меня! — выпалил Козя, и его обычно безжизненное серое лицо покраснело. Меньшиков резко встал, и ножки громко оцарапали пол. — Не говори то, в чём ничего не смыслишь, — отчеканил он, блеснув глазами. Послышался топот, и в комнату вбежала Таня. Увидев Олега, она радостно бросилась к нему и с чувством обняла дядю, обхватив его в обруч рук. Меньшиков перевёл взгляд на девочку и слегка улыбнулся ей, потрепав по косичкам: — Привет. — Привет! Я соскучилась! — улыбчиво произнесла Таня, глядя на мужчину снизу вверх. Казимир переметнул тяжёлый, даже опасный взгляд на дочь и буквально вылетел из столовой. — Ты что-то такой грустный, дядя Олег, — чуть нахмурившись, заметила девочка. — Разве? Просто задумался, — сев обратно на стул, Меньшиков скупо улыбнулся. Он никогда не питал любви к детям, но в эту секунду с отчаянным желанием подумал, что хотел бы, чтобы у них с Серёжей был ребёнок. Увы, с физиологической точки зрения это было невозможно, но мечтать об этом Олегу никто бы не смог запретить. Он был уверен, что ребёнок бы привязал Сергея к нему, к семье, открыл бы для него некоторые семейные ценности. — А почему ты без дяди Серёжи? — спросила Таня, садясь за стол и беря пирожок. — У него дела. — Он замечательный! — Что правда, то правда, — ухмыльнулся Олег. «Как он там? Сколько я продержусь?» — подумал мужчина, бросая взгляд на наручные часы. Подорвавшись, он вышел в коридор и набрал номер Жукова, который был приставлен к Безрукову. — Как он? — Недавно проснулся, товарищ капитан. Выглядит помятым и испуганным. — Скоро буду. Вернув трубку на рычаг, Меньшиков потёр шею сзади и мельком глянул на своё отражение. Как бы он хотел растянуть этот урок на несколько дней, но не видеть Серёжу, не иметь возможности касаться его — это наказание уже для Олега. Он надевал пальто и выходил из дома, когда его окликнул Казимир. — Уже уезжаешь? — спросил мужчина, ухмыляясь. — Да, дела, — кратко ответил Меньшиков, засовывая правую руку в рукав. — Знаешь, я тут подумал… Забудь о том, что я сказал… — Хорошо, — кивнув, брюнет продолжил свой путь. — Тебя ведь тоже жизнь наказала, — ядовито произнёс Козя. Олег остановился и медленно обернулся: — Ты о чём? — Ну как же… Твой обожаемый Серёжа тебя не любит. Еле выносит. И не сложится у вас ни-че-го. Он уйдёт от тебя к кому-то другому, это всего лишь вопрос времени, — упиваясь этими словами, сказал Казимир. — Так что… мне стоит тебя пожалеть. Произнеся это, мужчина резко развернулся, стремительно поднялся на крыльцо и скрылся в доме.

***

Сергей проснулся, сонно ощупал своё тело и обнаружил на груди смятый листок. Сев, он тут же застонал от боли в заднице и развернул бумагу. На ней его почерком был написан стих: "Мне снилось: мы умерли оба, Лежим с успокоенным взглядом, Два белые, белые гроба Поставлены рядом. Когда мы сказали — довольно? Давно ли, и что это значит? Но странно, что сердцу не больно, Что сердце не плачет. Бессильные чувства так странны, Застывшие мысли так ясны, И губы твои не желанны, Хоть вечно прекрасны. Свершилось: мы умерли оба, Лежим с успокоенным взглядом, Два белые, белые гроба Поставлены рядом". Безруков вспомнил всё, что случилось ночью. Гринёв шептал ему эти строки… Или то был просто сон? Поэт встал с кровати и подошёл к столу. Оставив на нём стихотворение, он посмотрел в окно. Рассеянный солнечный свет освещал плиты и кресты, снег на могилах был смешан с жёлтой листвой, словно символ вечной смены одного сезона на другой. «Интересно, вернётся ли он сегодня? Сколько мне здесь сидеть?» — отстранённо подумал Сергей. Хотелось есть и курить, но ни еды, ни сигарет в доме обнаружено не было, тогда Безруков направился в ванную в надежде, что умывание прояснит его голову и придаст бодрости. Оставаться в этом жутком убежище ещё на одну ночь было для Серёжи подобно смерти. Он с содроганием вспоминал мистическое видение, надеясь, что Меньшиков появится как можно скорее. Понимание, что и тут он зависит от этого мужчины, удваивало чувство гадливости.