Когда выпал снег

Олег долго сидел в машине и курил, глядя на дом. Он испытывал такую сильную, тёмную и тяжёлую ярость, что требовало приложить немало усилий, чтобы… Чтобы что? Меньшиков сам не знал. Он не хотел думать о том, на что был готов в таком состоянии. Он не хотел знать, на что способен. Руки подрагивали, пепел падал на пальто, и Олег слегка морщился от этого. Слова Казимира заполнили собой весь разум. Это были болезненные, унизительные и горькие слова. Но самое страшное — они были правдивыми. Почему правду так больно слушать? Правду, с которой ты давно знаком, с которой, казалось бы, даже смирился? Когда ты слышишь то, что и так знал, ты ощущаешь, как безжалостно наступают на твою мозоль, и поэтому неистовствуешь, или же дело в отсутствии смирения? Может быть, тебе просто кажется, что ты смирился, а на самом деле никогда не согласишься с этой чёртовой правдой? Олег не знал. Ему было известно только одно — нужно переварить услышанное, более-менее успокоиться, и ехать к Серёже. Думать о Казимире не хотелось, но мужчина ощутил, что отношение к брату изменилось. Стремительно, грозно, обжигающе, буквально по щелчку. Приехав в своё «тайное место», Меньшиков отыскал Жукова, который сидел в каморке, сделанной из какого-то хозяйственного помещения. Получив отчёт о том, как себя вёл Безруков, Олег направился в сторону дома. Прежде, чем открыть дверь, он заглянул в окно. Сергей лежал на кровати, глядя в потолок. Услышав звук открывающегося замка, поэт резко сел и тут же застонал — боль в заднице была ещё вполне ощутимой. Меньшиков закрыл за собой дверь и посмотрел в колдовские серо-голубые глаза. Как же он соскучился по ним… — Ты подумал над своим поведением? — тихо спросил Олег. — Подумал, — глухо отозвался Сергей. — Не хочу здесь быть. — И до чего ты додумался? К каким выводам пришёл? — заведя руки за спину, Меньшиков медленно перекатился с пятки на носок. — Что не смогу сбежать, и даже не стоит пытаться, — ответил Безруков так, словно это был зазубренный текст. Олег видел в любимых глазах страх, растерянность, отстранённость и то, что Сергей рад его видеть. Возможно, «рад» — не совсем то слово, но, безусловно, поэт испытал облегчение, когда в этом жутком доме появился Меньшиков. И сердце брюнета невольно забилось быстрее. — Ночью здесь безобразно. Страшно, — добавил Серёжа и рассеянно посмотрел в пол. Его волосы были забавно взлохмачены, и Олегу до дрожи в пальцах захотелось их погладить. — Я рад, что ты понял. И смирился, — сказал Меньшиков, не сводя маниакально блестящего взгляда с Безрукова. — Поехали домой. Кажется, Сергей ещё никогда так не радовался фразе «поехали домой». Да и до этого момента не считал шикарную квартиру своим домом. Облегченно взглянув на супруга, он встал и начал натягивать мятый пиджак. Меньшиков заметил на столе листок и взял его в руки. Это оказалось стихотворение, которое ночью нашептал Безрукову Гринёв. Дочитав стих, Олег посмотрел на Сергея, который немного покраснел в ушах, но не стал возмущаться по поводу того, что мужчина без спроса прочёл его творение. — Ты гениален… — прошептал Меньшиков. — Спасибо, — Серёжа уставился на свои манжеты и принялся взволнованно их застёгивать. Олег медленно подошёл к любимому. Половицы поскрипывали под его идеально начищенными ботинками. Сердце Сергея пустилось вскачь, поскольку близость Меньшикова, как показывала практика, не сулила ему ничего хорошего. Брюнет резко, крепко и властно обнял Серёжу. Обнял в охапку, как дети обнимают любимых плюшевых медведей. Уткнувшись носом в лохматые волосы поэта, он с удовольствием втянул их аромат, прижимая супруга к себе ещё сильнее, к самому сердцу, которое вдруг болезненно разнылось. Так они и стояли какое-то время. Сергей смотрел в окно, испытывая смятение от происходящего, напоминая самому себе мешок с овсом. Неожиданно ладони Олега легли на его щёки, и дышать стало легче. Меньшиков всматривался в любимые глаза, словно намереваясь что-то сказать, но не решаясь это сделать. Мужчина осторожно развёл в стороны ткань рубашки Серёжи и принялся поглаживать его грудь и живот. Прикосновение кожаных перчаток заставило поэта покрыться мурашками. Какое-то время Меньшиков ощупывал его, а потом наклонился, и ласково поцеловал синяк на шее. Прикрыв глаза, он начал зацеловывать ключицы и грудь Сергея, переместив руки на его спину. Безруков тихо захрипел, растерявшись. Ему стало жарко от такого напора. Вцепившись в плечо мужа, пальцами второй руки Серёжа сжал пуговицу на рукаве брюнета, и начал нервно её теребить. Поцелуи обжигали, оставляли «следы», словно на кожу капал тёплый мёд. Безруков ждал окончания этой атаки, нежной и страстной одновременно, и спустя несколько долгих минут Меньшиков, тяжело дыша, последний раз впился губами в кожу и поднял взгляд на лицо любимого. Они оба раскраснелись, только по разным причинам, и вместе с тем благодаря атаке поцелуев. — Одевайся, Серёжа, — прошептал Олег, касаясь кончиками пальцев его левого соска, который от соприкосновения с кожей перчаток тут же набух. Когда машина уже подъезжала к дому, Меньшиков вдруг спросил: — Хочешь сладкое? Сергей хотел из вредности ответить, что не хочет, но это была бы слишком вероломная ложь.  — Хочу, — тихо ответил он. И Олег остановил автомобиль около гастронома. Внутрь они вошли вместе, и Меньшиков предоставил мужу полную свободу выбора. Ощущая себя проглотом, Безруков выбрал различные сладости, утешая себя тем, что он всё это заслужил. Будет, чем заесть жуткий стресс.

***

В последний день ноября Сергей отнёс обещанный цикл в издательство. Утром ему позвонил Шорохов и предложил встретиться возле Большого. Безруков согласился. Поэтому после издательства следующим пунктом назначения был театр. Сергей остановился возле пёстрых афиш и стал ждать. Было холодно, а шапку он, как обычно, не надел. Снова заболевать совершенно не хотелось — хватило прошлого раза, и когда по истечении двадцати минут Василий так и не появился, Безруков прошёл в кассы, мраморный пол которых поражал воображение. Сделав вид, что он читает афиши и расписание премьер, Сергей смачно чихнул и тут же шмыгнул носом. Он понимал, что нужно вплотную заняться расследованием смерти Гринёва, но пока что измождённая психика была совершенно невосприимчива к новой информации. Особенно к тяжёлой. А лёгкой она никак не будет, ведь речь шла о смерти друга. — Гражданин, вы покупать билет будете или нет? — раздался резкий, очень неприятный голос. Сергей обернулся к окошку касс и увидел женское лицо с поджатыми губами и нахмуренными накрашенными бровями. — Греться будете дома! — добавила женщина с уже не скрываемым раздражением. Безруков скорчил мину и вышел на улицу. Васи не было. Решив более не тратить время на ожидание, Сергей двинулся вдоль левого бока здания Большого и увидел странную картину: прямо на снегу, прислонившись спиной к стене, сидел мужчина, и плакал. Мало ли в городе пьяниц? Серёжа понимал, что надо пройти мимо, но любопытство взяло верх, к тому же, серое пальто и меховая коричневая шапка незнакомца были вполне приличными. — Что с вами? — спросил замёрзший и красный Сергей, останавливаясь рядом с мужчиной. — А? — тот посмотрел на Безрукова взглядом, полным отчаяния. — Я погиб… Погиб. — Пропили всё? — О, нет… — А что тогда? — Вы любите танцы? — помолчав, с болью спросил незнакомец. — Ну… — Сергей задумался, любит ли их. — Я артист балета. Танцор, — воскликнул мужчина и снова посмотрел на поэта. — Сцена для меня — всё!  — И поэтому вы плачете? — изумился Серёжа. — Плачу, потому что… скорее всего, меня выпрут из… Большого… — Так вы танцуете в Большом? Здесь? — восторженно спросил Безруков и кивнул на здание. — Ну да, — шмыгнув носом, ответил тот. — А почему вас должны выпереть? — Видите ли, от нас потребовали индивидуальную программу. То есть, чтобы попасть в труппу «Гамлета», нужно показать свои авторские эпизоды. А я совершенно не умею придумывать что-то, изобретать… — А если наложить на танец стихи? — потерев холодные уши, спросил Сергей. Мужчина изумлённо уставился на поэта. Какое-то время он молчал, а потом вдруг расплылся в широкой улыбке и встал. — Да вы просто мой спаситель! Стихи, музыка и танец — гениально! Вы — гений! — Спасибо, — смущённо улыбнулся Безруков, который просто брякнул то, что пришло на ум. — Кстати, я ведь так и не сказал своего имени. Всеволод Плахов, — и незнакомец протянул Сергею руку. Серёжа ответил на рукопожатие и представился в ответ. — Тот самый?! Читал ваши стихи в газете! Они прекрасны! Спасибо за идею! Теперь мне останется найти поэта, который согласится на участие в моём выступлении… И тут голову Сергея посетила ещё одна блестящая мысль. — Может быть, мои стихи подойдут?.. Пожалуй, единственным видом «буржуйского» искусства, который молодая советская страна не распяла, стал балет. После революции власти пытались полностью отречься от него, заменив классические постановки пантомимами и эстрадной акробатикой, но совсем скоро стало понятно, что эта идея с треском провалилась. И балет выжил. Пионером, хорошо сочетающим классический балет и дух новой эпохи, можно считать «Красный мак», который был поставлен в Большом театре в тысяча девятьсот двадцать седьмом году. В тридцатые годы, под гнётом культа идеалов молодой России, на одной сцене могли сосуществовать классические сюжеты Шекспира и Пушкина, и новаторские постановки о сломанных машинах и футуристическом коммунистическом будущем. Всё это Безруков, далёкий от балета, узнал от Плахова, когда они сидели на кухне и ели блинчики Ивана, запивая их кофе. Всеволод рассказывал о жизни в театре и его движении. Чуть позже Сергей читал новому знакомому свои стихи. Именно за этим занятием Олег и застал своего супруга. Вернувшись со службы, он заметил чужое пальто на крючке, и сразу же ринулся в сторону кухни, откуда доносился до боли знакомый голос. — У нас гости? — спросил он, когда Сергей перестал декларировать. — Да, это артист Большого театра, — нервно обернувшись, ответил Безруков. — Всеволод Плахов. Танцор встал и подошёл к Меньшикову, чтобы пожать ему руку: — Рад познакомиться. — Выйди на минуту, — глядя на мужа, строго произнёс Олег. Он испытывал ревность и странное чувство собственничества в отношении их «семейного гнёздышка». Всё то время, что Безруков спускал на друзей, он мог бы потратить на Олега, и мужчину это сильно задевало. Они вышли в гостиную, и Меньшиков потребовал объяснений. Когда Сергей закончил свой рассказ о довольно странном — вполне в духе Серёженьки — знакомстве, Олег хотел было потребовать, чтобы супруг выпроводил этого человека, которого знал всего ничего, но вдруг передумал. Пусть уж лучше все эти посиделки происходят на его глазах, чем в непонятных квартирах, где может случиться всё что угодно. — Я придумаю, как можно интересно всё это подать, — воодушевлённо сказал Всеволод, когда они все втроём сидели в гостиной. — Возможно, ты прочтёшь часть стиха, потом я станцую, затем закончишь произведение… — Хорошо, — ответил Сергей, сконфуженный из-за присутствия мужа. — А я пока выберу стихотворение. На том и порешили. Безруков проводил нового товарища и заглянул в гостиную. Меньшиков всё так же сидел в кресле. Увидев мужа, он жестом приказал ему подойти. — Зачем? Олег ничего не ответил. У Серёжи не было сил на борьбу. Надо было восстановиться после всего произошедшего, а потом уже можно снова начать бороться за свои права и за свободу, которая казалась всё более мнимой. Сергей видел в тёмных, как ноябрьские воды Дуная, глазах мужчины, какое-то нестерпимое, острое и болезненное чувство, которому явно нужно было дать выход. Безруков остановился возле кресла, и Меньшиков, ловко обхватив его бёдра, усадил супруга себе на колени. Сергей покраснел от стыда. — Ты прекрасно пахнешь, — прошептал Олег, поглаживая спину и бедро поэта. Откинувшись на спинку, он откровенно балдел от происходящего, и приятная тяжесть любимого была настоящей отрадой. — Буду есть ещё больше сладкого, чтобы ты больше так не делал, — сделав недовольное лицо, отозвался Сергей. — Мне нравится твой аппетит. И твоя тяжесть. Никогда не впечатляла хрупкость, тонкие запястья и выпирающие кости, — блестя глазами, как кот, смотрящий на крынку сметаны, Олег с наслаждением поглаживал бедро и спину поэта. — Значит, надо стать скелетом. Меньшиков открыто рассмеялся, его забавляла вредность любимого человека. — А там ещё болит, м? — спросил он, отсмеявшись. — Побаливает, — пробубнил поэт. Безруков просто сидел и ждал, когда это закончится, в очередной раз ощущая себя мешком с овсом. Он не понимал, что находит на Меньшикова, и его чувств. Сергей, конечно, любил себя, но в его голове никак не укладывалось, что он взаправду может стать объектом столь безумной любви. Иногда более явно, иногда на подсознании, но мозг Безрукова всегда искал подвох. И, увы, не находил его.

***

Левицкий открыл дверь, на его лице отразилось какое-то странное выражение. — Ну ты как? — спросил Олег вместо приветствия, имея в виду арест отца. — П-проходи, проходи, — поспешно сказал тот и отошёл в сторону, пропуская друга в свою обитель. Жил Леонид скромно, без уюта и лоска. Жёлтые обои всегда коробили Меньшикова, порождая в его голове довольно странные ассоциации с дурдомом, в котором он никогда не был. То, что Олег имел на руках на данный момент, никаким образом не подтверждало связь Неволиных с антисоветскими элементами. Катя любила отца, искренне верила в его невиновность и чуть ли не со слезами на глазах была готова кричать о нравственной чистоте Николая. Меньшиков прощупывал почву, не задевая больных точек в надежде, что Екатерина, как и Света, сама поднимет тему отцовского ареста. Но нет, та отвечала общими фразами, наполненными только добротой и светом. — Бывают в вашей семье ссоры? — спросил тогда Меньшиков и слегка улыбнулся. — Только по мелочам. Мы дружно живём, — ответила Катя. — Надо же… Как тебе повезло с родными. — Это правда, — улыбнулась девочка. — Вы живёте втроём? — Да, втроём. — И всегда так было? — Нет, раньше жили впятером… Была жива бабушка и… отец был, — голос Кати слегка дрогнул. — А что сейчас стало с отцом? — Вы… не знаете? — обняв себя за плечи, спросила вмиг погрустневшая Неволина. — Нет. Пока нет. — Его арестовали по чьему-то доносу. Но он… честный коммунист, я это знаю. Уверена, что во всём разберутся, — как можно твёрже произнесла Катя, по сути, просто повторяя слова матери. — Да, не стоит сомневаться в честности и справедливости нашего суда. Екатерина, а если бы твой отец действительно сделал что-то, направленное против нашей с тобой Родины, то ты бы отказалась от него? — понизив голос, спросил Меньшиков. Такие разговоры бессмысленно вести с большинством взрослых — они солгут, поняв, что это всего лишь провокация. Но перед Олегом была наивная и совсем молодая девчушка, которая совершенно не знала жизни и этим разительно отличалась от родной сестры. Света сразу сообразила, какой ответ от неё ждут. — Вам правду сказать? — впившись ногтями в предплечья, шёпотом ответила Катя. — Конечно. — Нет, я бы не отказалась от него. Ни за что. После этого разговора Меньшиков искренне заинтересовался семейством Неволиных. Как у одних и тех же родителей получились столь разные дети? Одно воспитание, одно окружение, один класс… Для Олега, который впервые занялся расследованием, сие было настоящим открытием. …Левицкий провёл друга на кухню и занялся приготовлением кофе. Меньшиков понимал, что тот ждёт, что Олег поднимет тему ареста его отца, и решил подыграть старому другу. — Узнавал у дяди о твоём папеньке, — сосредоточенно произнёс он. — Правда? И что он сказал? — голос мужчины дрогнул. Повернувшись к гостю, Леонид впился в него пристальным, даже жадным взглядом, забыв о турке с кофе на плите. — Ты знаком с Николаем Невольным? — помолчав, Олег лениво откинулся на спинку стула. Левицкий вздрогнул, начиная нервничать ещё сильнее. — Он был приятелем отца, они вместе… работали в консерватории… одно время. А что такое? — Ты ведь в курсе, что Николай Неволин арестован? Леонид, неотрывно глядя на друга, кивнул. — А почему, знаешь? — Нет… — Его обвиняют в связях с английской разведкой. Не слабо, да? — не столько улыбнулся, сколько оскалился Олег. — Это как-то связано с моим отцом? — тихо спросил Левицкий. — Возможно. Сейчас трудно что-либо утверждать. Леонид медленно повернулся к плите и снял турку с конфорки. Горький кофе наполнил две коричневые глиняные чашки, которые тут же отправились на стол. Меньшиков взял свою порцию и сделал небольшой глоток. — Так… и что мне теперь делать, а? — рассеянно спросил Левицкий и сел напротив Олега, обхватывая кружку обеими ладонями. — Узнай, что замышлял Неволин. Ты ведь, наверное, вхож в их дом? — Но я… — Леонид совершенно растерялся. Поднеся чашку к губам, он щедро отхлебнул из неё. Меньшиков внутренне ухмыльнулся. Забавно было наблюдать за тревогой старого друга. Конечно, при должном рвении Левицкий послужит Олегу хорошую службу и выяснит через Катю нечто интересное, то, что можно будет «пришить» к делу. — Ну? — сделав ещё один глоток кофе, спросил Меньшиков. — Это поможет отцу, да? — Скорее всего. — Тогда… Да, конечно, — почти что шёпотом ответил тот. — Я попробую…

***

Вечер первого декабря выдался синим и сказочным. Словно на винтажной матовой открытке, на землю падали большие хлопья снега, а свет уличных фонарей напоминал светлячков, освещающих путь доброму волшебнику, который обязательно спустится с тяжёлого, словно нарисованного синей гуашью, неба. — Эй, бездарь! Сергей, одуревший от того, что с ним случилось, не сразу понял, что эти слова предназначены ему. — Я уж думал, тебя в лагеря сослали! Давно пора. Нахмурившись, Безруков сбавил шаг и обернулся. К нему, ухмыляясь, приближался поэт Матвей Мартынов. Сергей, как и любой выдающийся творец, имел врагов и завистников. Этот человек с толстыми щеками и чёрной бородой был одним из представителей этих категорий людей. — Ты куда подевался-то? В запой уходил? — насмешливый тон был полон скрытой ненависти. Когда Матвей приблизился, Сергей уловил запах алкоголя. Но, стоит заметить, Мартынов не был пьян, выпил он явно немного, однако, достаточно, чтобы обычно скрываемые мысли начали формироваться в слова и слетать с губ. — Отдыхать уезжал. Некогда мне, — огрызнулся Безруков и хотел продолжить путь, но Матвей резко схватил его за плечо и заставил обернуться. — Не уходи и жопой не поворачивайся, когда я с тобой разговариваю! — оскалившись, выпалил он. — Да пошёл ты! — оттолкнув поэта, крикнул Сергей, начиная заводиться. — Да ты больной на всю голову, сука! — засмеялся Мартынов нехорошим, очень колючим смехом. — Тебя в изоляции надо держать, бездарь! — Пасть закрой! — выкрикнул Сергей и заехал Матвею кулаком в лицо. Тот отшатнулся, на мгновение замер, и со всей отчаянной ненавистью накинулся на Безрукова. Он был тяжелее и больше Серёжи, поэтому тому неплохо досталось, но Сергею удалось ещё пару раз врезать противнику. Их разняли прохожие. — Сдохнешь в забвении, падла! — орал Мартынов, стирая кровь с лица. — Бездарность! «Здрасьте, приехали… Подрался на улице! Сто лет этого не делал. Руки до сих пор трясутся от злости. Да и морда болит, чего уж там. Отделал он меня неплохо, но и я вмазал пару раз. Никогда толком драться не умел. Зачем мне это уметь? День прошёл тихо и сонно. Ближе к вечеру я решил попробовать пробраться в квартиру Никиты, не очень-то надеясь на успех. Пришёл я к нему, значит, открывает мне его сестра Соня. — А я уже уборку сделала, все личные вещи брата по коробкам разложила, — сказала она. — Ты что-то конкретное ищешь? Я ответил, что нет, и попросил допуск до коробок. Она разрешила. Долго я копался в его вещах, и ничего, кроме набросков новых стихов и старых газет, не нашёл. Но Соня снабдила меня ценной информацией. — Никита вёл дневник, он мне не раз это говорил. Когда я приехала сюда, чтобы заняться похоронами, то никакого дневника не нашла. Это странно. Что, если убийцам зачем-то понадобился его дневник? Но что такого мог знать Гринёв? Мне кажется, помочь мне в этом может только один человек. Тот, чьё имя я здесь не пишу. Раз уж я посажен в эту клетку, как диковинное животное, то, может, хоть пользу извлечь из своего положения? Но как вспомню прошлый раз, когда хотел помощи в деле Андрея, жутко становится. Ещё одного такого раза я не переживу… Сам на него накинулся… Стыдоба. Надо подумать. А кто сукой назвал? Падлой? Мартынов Матвейка. Всегда мне завидовал. Потому что я талант, меня любят, а он — пустота. Никто. 1 декабря, 1934 год». Поставив точку, Сергей встал и снова прошёл в ванную, чтобы в очередной раз умыться ледяной водой. Фингал под глазом и ссадина на щеке нещадно ныли. Он хотел написать в дневник гораздо больше, но боль заставляла крепко сжимать зубы и отключала мозг. Безруков никогда не мог спокойно выносить физическую боль… Ко всему прочему, Сергея подташнивало, а перед глазами пролетали едва различие пушинки, и где-то в глубине сознания снова зарождалось чувство отрешённости от реалий. Серёжа начал бояться, что то станет разрастаться и завладеет им, как уже бывало. «Он мне по голове дал раза два… Вот, в чём дело», — думал Безруков, умываясь. Череп действительно побаливал. — Кто это сделал? Стальной голос заставил Сергея встрепенуться и вскинуть голову. Он увидел в отражении Олега. Тот стоял за его спиной, и на лице мужчины застыло такое лютое выражение, что Безрукову стало не по себе. Сжав плечи Серёжи, Меньшиков развернул его к себе. — Кто это сделал? — повторил мужчина тише и оттого почему-то страшнее.