Когда выпал снег

— Отстань! — Сергей вырвался и вышел из ванной. — Не скажу тебе ничего! — Ты меня плохо слышишь? — Меньшиков нагнал Безрукова и сжал его плечо, заставляя повернуться. — Подрался на улице! — взволнованно ответил поэт. — С кем? — Не знаю. Незнакомец набросился. — Прям вот взял и набросился? Незнакомец средь бела дня? — дёрнув углом губ, спросил брюнет, всматриваясь в лихорадочно блестящие глаза Сергея, в которых схлестнулись страх, раздражительность и растерянность. Безруков промолчал, отведя взгляд в стену. — Хорошо, я выясню правду своими силами, — холодно ответил Олег и, отпустив мужа, направился в ванную. Открыв аптечку, он принялся искать мазь от синяков и ушибов. Поэт нервно затеребил рукав рубашки, кусая губы. Мартынов, конечно, был редкостной мразью, Сергей не любил его ещё с двадцать девятого года, когда впервые увидел. Их знакомство сразу не заладилось. Матвей и раньше обожал поддевать Серёжу, а за спиной распространял о нём гнусные сплетни, но вот так, как сегодня — ещё никогда. Соблазн отомстить ему был велик, но не таким ведь образом… Безруков хотел было пройти в комнату, как взгляд случайно зацепился за торчащую из кармана пальто корочку. Сергей вздрогнул. Он понял, что это, ещё за секунду до того, как взял документ и вытащил его. — Что ты там делаешь? — спросил Олег, держа в одной руке банку с мазью, в другой пучок ваты. — Так ты теперь… ты теперь… чекист? — медленно обернувшись, в ужасе спросил Безруков. Его начало знобить. — Да, — спокойно ответил Меньшиков. — Капитан. — Боже… — Идём в комнату, я обработаю твои боевые ранения. Сергей сунул удостоверение обратно в карман пальто и прошёл в гостиную. Косясь на Олега, он сел на диван и сложил ладони на коленях, как прилежный ученик. Меньшиков опустился рядом и, обмакнув вату в мазь, начал осторожно смазывать фингал и ссадину на лице супруга. — Если я скажу, кто это мне рожу раскрасил, пообещаешь ничего ему не делать? — нарушая напряжённое молчание, спросил Безруков. Олег стиснул зубы, ничего не ответив. Мысль, что какая-то сволочь набросилась на Сергея, рождала в душе густой, как речной осенний туман, гнев. — Опозоришь меня. Будто я маленький, пошёл папке нажаловался, и тот побежал разбираться… — с какой-то обидой в голосе сказал Серёжа, будто это уже произошло. — За что он на тебя набросился? — закончив процедуру, Меньшиков закрыл банку с мазью и, встав, поставил её на стол. — Ненавидит он меня. Завидует. Потому что я талантливый, и известен только благодаря своему таланту, а он — бездарность, — экспрессивно отозвался Сергей и откинулся на спинку дивана. Олег повернулся к мужу и в очередной раз залюбовался им. Меньшиков поражался, как этому человеку удаётся быть таким непосредственным и вместе с тем самовлюблённым. Безусловно, его поэтический дар был неоспорим, и он получил свою заслуженную славу ещё при жизни, но далеко не каждый творец адекватно оценивает свои возможности и таланты. Несмотря на свою полную отрешённость от жизни, Сергей совершенно реалистично оценивал себя и всё, что было связано с поэзией. Меньшиков не знал, о ком говорит Безруков, но испытал нестерпимое желание начистить морду этому завистнику. — Я сам по себе, а не чей-то придаток, — добавил Сергей и потрогал фингал. — А такие, как он — придатки… — Он должен ответить за то, что сделал, — сухо сказал Олег. — Только посмей, — Безруков перевёл на мужчину опасный взгляд. — Кто меня остановит? — ухмыльнувшись, Меньшиков пошёл в коридор. Поэт обогнал брюнета и перекрыл ему дорогу, раскинув руки: — Если ты это сделаешь, я тебе больше никогда ничего не расскажу! — Я и без твоих рассказов всё узнаю, — ухмыльнулся мужчина, останавливаясь. — Ах, да! Ты ведь теперь энкавэдэшник у нас… — пробормотал Сергей. — Именно. Серёжа затравленно смотрел на то, как Олег натягивает пальто с лютым и пугающим выражением лица. Нужно было как-то остановить мужчину, всеми правдами и неправдами, и Безруков, сам того не осознавая, воспользовался той властью, которую имел над Меньшиковым. Порывисто подойдя к брюнету, он суетливо обнял его за плечи. — Ну не надо, а? Стыдоба же… — сказал Сергей и погладил щёку Олега тёплой и сухой ладонью. — Давай до следующего раза? Если повторится — сделаешь, что задумал! А сейчас не надо. Меньшиков обмяк и опустил плечи. От нежных прикосновений супруга всё тело будто наливалось тёплым мёдом. Сразу отпало желание спорить и идти против воли любимого. Хотелось просто обнять его и утянуть в постель, чтобы целовать и обнимать со всей нежностью, на которую был способен. — Как его зовут? — прошептал Меньшиков. — Матвей Мартынов, — нехотя ответил Безруков. Мужчина потянулся к губам Сергея и впился в них жарким поцелуем, больше ласковым, нежели требовательным. Ладони поэта остались лежать на щеках Олега; он вздрогнул и напрягся, но разрывать поцелуй не стал. Понимание, что Меньшиков, кажется, передумал идти уничтожать Мартынова, сделало его чуть более покладистым. Когда Олег разорвал поцелуй, на его щеках проступил румянец, дыхание было несколько неровным. Хотелось жадно стиснуть Сергея в объятиях и никуда его не отпускать. Никогда. — Договорились? Ну вот и отлично, — отстранившись, слегка ухмыльнулся Безруков.

***

В субботу у Шорохова был день рождения и Серёжа, конечно, не мог пропустить такое событие. Он стоял у зеркала и застёгивал пуговицы нового бежевого пиджака, когда в комнату вошёл Меньшиков и сообщил, что на праздник они идут вместе. Безруков тут же вспыхнул, и хотел было высказать всё, что он думает по этому поводу, как вспомнил удостоверение мужчины. Всё принимало просто отвратительные обороты. Если раньше чекистом был только Борис Леонидович, то теперь вдобавок и проклятый муж. Сергей ощутил себя ещё более несвободным и потерянным. Он понимал, что его бы в любом случае нашли, учитывая высокое положение генерала Меньшикова, но теперь, кажется, померк даже последний лучик надежды. Безруков ничего не ответил, смерив брюнета убийственным взглядом. На дне рождения Василия собрались многие литераторы, которых Сергей, конечно же, знал. Поэт с улыбкой здоровался с ними, обменивался нейтральными новостями, при этом неустанно чувствуя напряжение этих людей. Некоторые пугливо косились на Меньшикова, который сидел в кресле и курил, наблюдая за мужем. Богемный мир — большое болото, сплетни в которых распространяются со скоростью света. Сперва литературная Москва содрогнулась от новости, что супруг Безрукова превратил в фарш знакомого Сергея, потом, что поэт без вести пропал, и его разыскивают по всему городу. Интерес к Серёже смешивался со страхом перед его семьёй, что было вполне оправдано — времена наступали вороньи, чёрные. Именно поэтому ужин выдался несколько напряжённым, хотя художник Славинов и его муза поэтесса Соколовская всеми силами пытались поддерживать живую беседу, шутили и говорили об искусстве. Меньшиков молча слушал разговоры, не вмешиваясь в них. Благо, собравшимся хватило ума не поднимать политические вопросы. Рука Олега по-собственнически лежала на спинке стула Сергея, а тяжёлый взгляд блуждал по гостям. Меньшикову априори не нравились эти люди, он прекрасно знал о нравах, царящих в богемном мире, и одна только мысль, что его Серёжа может стать «жертвой» чар кого-то из этих людей, заставляла сердце болезненно сжиматься. После горячего второго начались танцы. Олег потушил сигарету в пепельнице, поглядывая на дверь — несколько минут назад Безруков вышел в уборную. — А вы, стало быть, стоите на страже безопасности нашей страны? — с улыбкой спросил сидящий справа от Меньшикова мужчина в очках. — Точно так. — Это достойно уважения, если не восхищения! — Вы давно знаете Сергея? — помолчав, спросил Олег и посмотрел в глаза собеседника. — Около трёх лет. Он выдающийся поэт, — с благоговением ответил мужчина. Ещё какое-то время Меньшиков слушал дифирамбы, которые пел Безрукову этот незнакомец в очках, а потом вышел в коридор, ощущая нарастающую тревогу. Олег заглянул в ванную комнату, но она была пуста. Из полутёмной кухни донёсся шорох, и Меньшиков стремительно направился на шум. Увиденное стало равносильно пуле, пущенной в район солнечного сплетения. Безруков стоял у стены, точнее, его прижимал к ней какой-то тип, расположив ладони по обе стороны от головы Серёжи. Что-то негромко шепча, он заставлял Сергея кряхтеть и глупо ухмыляться. Руки Меньшикова похолодели, в солнечном сплетении стало больно, сердце обливалось кровью. Мужчина резко схватил незнакомца за плечо, развернул к себе, и с размаху треснул его кулаком в лицо. Тот ахнул и пошатнулся, закрывая нос ладонью. — Ты что творишь?! — воскликнул Сергей, округляя глаза. — Это ты что творишь, мать твою?! — выпалил озверевший Олег. Он напоминал быка, перед которым махали красной тряпкой. Грубо схватив неизвестного нахала за шкирку, Меньшиков продолжил жестокое избиение. Несчастный пытался дать отпор, но у него ничего не получалось — ярость нападающего была слишком сильной. На пол со стола полетела посуда, что-то разбилось. На грохот прибежали гости и столпились в дверном проёме, не решаясь вмешиваться в потасовку. Сергей, во все глаза наблюдая за происходящим, неожиданно пришёл в движение. Схватив Меньшикова за плечи, он постарался отодрать его от приятеля. Олег, резко развернувшись, ударил того по лицу. Ахнув, Безруков упал на пол и схватился за нос, из которого потекла кровь. Глаза Меньшикова горели страшным огнём, зрачки были расширены, грудь быстро вздымалась, волосы спадали на лицо. Не помня себя от ревности, мужчина встал, схватил со стола нож и замер, крепко сжимая его рукоять. Лежащий на полу тип тихо стонал, слегка шевеля ногой. Его лицо и грудь были залиты кровью. Олег сморгнул и посмотрел на нож в своей руке, после чего подошёл к Сергею, заставляя столпившихся у двери дружно отшатнуться назад. — Больше никаких гостей. Никогда, — прохрипел Меньшиков, свободной рукой хватая мужа и ставя его на ноги. Когда он вытаскивал поэта из кухни, зеваки поспешно расступились, боясь, что обезумевший чекист засадит нож кому-нибудь в грудь. Сергей, вытирая кровь и сплёвывая её, резко дёрнулся, вырываясь из хватки. — Никуда не пойду! Сам проваливай! Ты псих! Лечись! — заорал он, ощущая, как страх превращается в злость. — Закрой рот! — рявкнул Олег, с силой сжимая ткань рубашки на груди мужа в кулак. — А ты заткни меня! Ну попробуй! — Что же ты за человек? Ни на минуту нельзя оставить… как начинаешь вилять хвостом… — Меньшиков произнёс это негромко, с какой-то ужасающей мрачностью. Переведя на Сергея тёмный взгляд, полный боли и ярости, он приподнял руку, в которой был зажат нож. Серёжа осёкся. Быстро проведя ладонью по лицу, он перепачкал кровью всю левую щёку, и сделал шаг назад. Кто-то из гостей испуганно ахнул. Меньшиков медленно двинулся на Безрукова, и тот буквально забежал в гостиную, а из неё ворвался в первую попавшуюся комнату. Он хотел было закрыть за собой дверь, но Олег с силой ударил по ней кулаком и вошёл внутрь. Отлетевший назад Сергей в ужасе смотрел на озверевшего муженька. Находясь в состоянии, близкой к панике, он подлетел к окну и распахнул его. Хотелось сигануть в него, но лететь вниз пришлось бы немало. Раздался хлопок закрывающейся двери, и Безруков резко обернулся. Олег запер дверь на замок, положил нож на журнальный столик и, пристально глядя на Сергея, начал снимать чёрный пиджак. — Даже не смей приближаться! — взволнованно воскликнул Серёжа, снова вытирая лицо, но на сей раз рукавом пиджака, тем самым пачкая светлую ткань кровью. — Ну что ты мне можешь сделать? — снисходительно прошептал Меньшиков и ухмыльнулся. — Пожалеешь, — Сергей схватил с прикроватной тумбочки небольшой ночник и поднял над головой. Олег расправился с рубашкой, оставаясь в одних брюках. Попытки Серёжи напугать совершенно не впечатлили чекиста. Он стремительно подошёл к поэту и заехал ему кулаком в живот, после чего выхватил ночник из ослабевшей руки и вернул его на тумбочку. Повалив Безрукова на кровать, он навалился на него сверху и стал грубо раздевать. Когда Сергей пытался противиться, Меньшиков ударял его по щеке, и тогда тот падал головой на подушку. Когда Серёжа остался без одежды, Олег подошёл к креслу, на которое недавно бросил свой пиджак, полностью разделся, и достал спички с сигаретами. Закурив, мужчина вернулся к кровати. Сергей сумасшедше блестел глазами, ощущая страшную головную боль и уже знакомый неприятный гул в черепной коробке. — Мне больно, — сказал он, болезненно прищурившись и потирая место удара на животе. — О, нет, милый, ты не знаешь, что такое настоящая боль. То, что происходит с тобой — лишь её тень, — обстоятельно ответил Меньшиков и сел на кровать. Положив одну ладонь на шею супруга, он затянулся, выпустил дым в сторону и прижал горящий фильтр сигареты к его правому соску. Сергей вздрогнул и заорал. — Вот это — больно, — пояснил Олег. Безруков содрогался, пытаясь отодрать руку мужчины от своей груди. Тот подержал сигарету ещё несколько секунд, после чего оставил сосок в покое. Оскалившись, Меньшиков принялся рассматривать его. Сосок покраснел и припух. Не удержавшись, Олег потянулся к нему губами и нежно погладил языком. Сергей зашипел от боли, отчаянно жмурясь. — Ты меня просто с ума сводишь, — страстно прошептал Меньшиков, поднимая на Серёжу полубезумный взгляд. Безруков хотел накрыть свой сосок и потереть, ибо тот ужасно горел, но Олег грубо оттолкнул его кисть. Сергей рванул на другую сторону кровати, намереваясь сползти с неё, но Меньшиков мгновенно настиг его, сунув в рот сигарету и схватив поэта за волосы и плечо. Безруков так и замер на боку, жмурясь от боли в соске, носу, животе и голове. Олег выпустил волосы мужа, разжав кулак, собрал со своего стоящего колом члена смазку, и начал довольно жёстко разрабатывать анус поэта. Тот заскулил, пытаясь сжать дырку, но тут же получил новые болезненные ощущения, ввиду чего сдался, расслабил отверстие и уткнулся лицом в подушку. — Ненавижу тебя… Ненавижу… — глухо бормотал он. — В следующий раз я заменю их пистолетом, — прошептал Меньшиков, активно двигая двумя пальцами в анусе Серёжи. Говорить с зажатой в губах сигаретой было не так-то просто, но Безруков всё расслышал и вздрогнул. Олег был слишком сильно возбуждён, ничуть не меньше, чем взбешён. Вытащив пальцы, он начал вводить в желанную дырочку член. Когда тот вошёл целиком, Сергей громко застонал, а Меньшиков чуть ли не пустил слюну от ощущений. Дрожащей рукой вытащив сигарету изо рта, он сбросил пепел на плечо Безрукова, и принялся быстро двигать бёдрами. Поэт взревел от боли, из глаз потекла влага, дышать стало нечем. В этот момент притихшие гости, сидящие за стеной и ожидающие приезда скорой помощи, слушали звуки, доносящиеся из спальни, и взволнованно переглядывались. Меньшиков трахал Безрукова с каким-то болезненным отчаянием. Комнату заполнили стоны и звуки шлепков. Олег затягивался и сбрасывал пепел на кожу мужа, свободной рукой держа его за шею и чуть-чуть душа. Он сам не знал, откуда в его голове возникают все эти «воспитательные меры», он никогда бы не подумал, что способен на такое. Наслаждение от близости с любимым было таким острым, что Олег кончил довольно быстро. Сдавливая шею Сергея и по-звериному быстро имея его в зад, он с громким стоном начал заполнять его спермой. Безруков хрипел от удушья и целой гаммы болезненных ощущений, находясь на границе между явью и бредом. Кончив, Меньшиков начал покрывать нежными поцелуями влажные волосы Серёжи. Он прервался только тогда, когда пальцы обжёг бычок. Двинув бёдрами, мужчина вытащил член и встал. Было так хорошо, что перед глазами появились «круги на воде». Подойдя к столу, брюнет бросил окурок в пепельницу. Безруков перевалился на спину и стал дрожащими руками стряхивать с себя пепел. Меньшиков вернулся к кровати, с силой развёл ноги Сергея в стороны и, крепко сжав его член в кулаке, начал активно дрочить мужу. Тот гортанно застонал, приподнимая голову. Боль ещё не ушла, а наслаждение уже начало давать о себе знать, пробуждая возбуждение. — Ты мой, — прошептал Олег и, наклонившись к груди Сергея, вобрал в рот его уцелевший сосок. Он сосал его, втягивая глубоко в рот, слегка прикусывал зубами, ласкал его языком, как карамельную конфету. Безруков «поплыл» от происходящего. Член стоял колом и истекал, а сосок пылал от ласк. Меньшиков продолжал быстро дрочить Сергею. Осторожно сжав сосок зубами, он медленно повёл головой из стороны в сторону, даря поэту фейерверк новых ощущений. Серёжа вцепился в плечи брюнета, чувствуя приближающийся оргазм. Олег успевал потирать мокрую головку подушечкой большого пальца. Он посасывал сосок и слегка причмокнул, что получилось не запланировано, но стало последней каплей для распалённого Безрукова. Тот болезненно, мучительно застонал, жмурясь, и начал кончать. Сперма летела на живот поэта и пачкала руку Меньшикова. Олег оставил сосок в покое и влюблённо посмотрел в красное лицо бьющегося в конвульсии оргазма, Сергея. От его губ к соску поэта вела ниточка слюны, и брюнет резко втянул её в рот. Через пять минут, скрывшись в ванной, мужчина умылся ледяной водой. Ревность засела в душу слишком сильно, и даже разрядка не смогла её победить. Вспоминая увиденное на кухне, Олег склонился над унитазом. Его обильно вырвало. Когда они вместе с Сергеем выходили из спальни, поправляя одежду, на них, словно на актёров в театре, уставились десятки глаз. Безруков уже надевал пальто, уставившись в пол, как вдруг к нему подошёл Шорохов, чтобы попрощаться. — А что с…? — начал было Серёжа. — Его увезли в больницу, — шёпотом ответил Василий и мельком глянул на Олега. До дома мужчины доехали в гробовой тишине, и легли спать так же, не нарушая напряжённое молчание.

***

Сергей проснулся разбитым. Позавтракав и выпив кофе, он ушёл в свой кабинет. Угрюмо вспоминая вчерашние события и испытывая жгучий стыд перед приятелями, Серёжа сел за стол. Что о нём теперь подумают? Есть, куда ещё падать? Безруков разбирал свои тетради и книги, как вдруг наткнулся на потрёпанный дневник в зелёном переплёте. Сергею до дрожи захотелось окунуться в прошлое, в то время, когда он, как ему теперь казалось, был счастлив. Серёжа открыл дневник на середине и начал читать первую попавшуюся запись: «19 октября, 1928 год. Вчера мне исполнилось двадцать лет. Сижу в гостиной и смотрю на столик, заваленный подарками. Была и Ирина. Я оробел, не зная, что сказать. Она явно ждала объяснений. Но что я могу сделать, коли разлюбил? Ещё неделю назад казалось, что лучше и милее её на свете никого быть не может, а теперь холод один. Странный я человек, странный. Дядя говорит, что настоящая любовь бывает не только в книгах. Мол, встречаются люди, что пронесли её через всю жизнь. Я не представляю, как это возможно. Даже если сердце горит, оно обязательно погаснет. И, как показывает практика, довольно быстро. Я забыл всех, кого любил. Всё прошло без остатка. Значит, я не такой, как все? Впереди, конечно, жизнь… Длинная. Или не очень. Может, что-то изменится. Я не знаю. Сейчас я не чувствую никакой грусти, что любовь к Ирине погасла. Не люблю я отношений выяснять, как хорошо, что она ничего не спросила… Сегодня ночью случилось кое-что странное. Я проснулся в тёмной комнате. В окно заглядывала луна. Такая круглая-круглая… идеальная, огромная… никогда ещё такую не видал. Самое странное — это то, что я явственно ощутил чьё-то присутствие. Когда-то давно мой друг Володя рассказывал, что видел призрак умершей бабки, когда гостил летом в деревне. Всё начиналось с ощущения присутствия, словно в доме находился кто-то в шапке-невидимке. Ты его не видишь, но чувствуешь. Я испытал нечто подобное. Клянусь, в спальне никого не было! Зримого. Неужели призрак? Стало жутко. Свет зажёг, и так и просидел до рассвета. Если в комнате кто-то и был, то он стоял у шкафа и простоял там, пока не стало светать. Потом присутствие исчезло, я лёг в постель заболевающим, мокрым и до смерти перепуганным. А наутро дядя сказал, что на мне лица нет». Меньшиков проснулся в скверном состоянии. Ревность, отравляющая душу, никуда не делась. Она отражалась в теле физической болью. Умывшись, Олег вошёл в кабинет Безрукова и мрачно остановился у него за спиной. Напрягшийся Сергей поспешно закрыл дневник. — Что у тебя с ним было? — глухо спросил Меньшиков. — С кем? — помолчав, недовольно отозвался Серёжа. — С ублюдком, с которым я вчера тебя застал. Безрукову захотелось заорать: «Ничего!», но удушливая и больная ревность мужчины злила Сергея, он не забыл всё, что произошло вчера, и не простил это. — Ревнуешь? Ревнуй, ревнуй. Он мне очень нравится, — дерзко ответил Серёжа, вставая и поворачиваясь к Олегу. По измождённому белому лицу того прошла судорога, карие глаза стали чёрными. — Он мне нравится, — повторил Безруков, получая удовольствие от причинения боли этому человеку. — Не то что ты. Меньшиков в два шага приблизился к поэту и ударил его по щеке, да так сильно, что голова Сергея взметнулась в сторону и страшно заболела шея. Серёжа пожалел, что сказал всё это, хватаясь за щёку и нерешительно глядя на лицо брюнета, на котором застыло совершенно кровавое выражение. — Что ж, спасибо за информацию. Его судьба решена, — тихо и спокойно произнёс Олег. — Постой… Что ты задумал? — выкрикнул Безруков, понимая, что совершил настоящую глупость. — Не твоё дело, — Меньшиков отвернулся и пошёл к двери. — Отныне сидишь дома. Сергей уже по привычке обогнал супруга и встал в дверном проёме, преграждая ему путь.  — Отойди, — приказал чекист. — Не трогай его! На шум вышел Иван и замер на пороге кухни, наблюдая за происходящим. Олег резко сжал шею Сергея и вывалился вместе с ним в коридор. Пригвоздив поэта к стене, он жутковато улыбнулся и зашептал: — Любой, кто будет вставать у меня на пути, будет уничтожен. Я сделаю это без малейшего сожаления. — Я не то сказал… — прошептал Безруков, сжимая запястье Олега. — Я бы вырвал тебе сердце, — медленно, с расстановкой добавил Меньшиков и отпустил Сергея.  — Ты никуда не уйдёшь, пока не объяснишь, что задумал! — взволнованно воскликнул Серёжа. — Истеричка, — схватив мужа за волосы, Олег грубо зашвырнул его в кабинет. Тот, конечно, хватался за дверь и проём, но Меньшиков победил. Заперев Безрукова, Олег убрал ключ в карман пальто и с совершенно бесстрастным лицом направился в спальню, дабы привести себя в порядок и одеться на службу. Ему казалось, что сердце кто-то беспощадно режет ножом, а в ушах стоял голос Сергея: «Он мне нравится. Не то что ты». «Я, кажется, совершил страшную ошибку. Хотел позлить его, просто позлить, а получилось, что человека подставил. Не знаю, что задумал этот чекист, страшно представить. Я попытался взять свои слова назад, но он и слушать не стал. Болото, чёртово болото… Нашёл запись в старом дневнике. Странно, оказывается, дикие видение преследовали меня ещё в двадцать восьмом. Выходит, всё началось очень давно? Возможно. Но ведь самое непонятное заключается в том, что я не знаю, где была явь, а где были эти… иллюзии? Видения? Как это назвать-то? Сейчас силюсь вспомнить, когда ранее испытывал подобное, и не могу. Но если верить дневнику, это преследует меня уже давно. Заперт. Снова домашний арест. На душе скверно, темно, тревожно… За окном всё такое белое-белое, нереально. Мне кажется, от меня всё ещё пахнет пеплом. После вчерашнего. Сейчас мне хочется стать птицей и вылететь в форточку. Сейчас мне кажется, что я в тёмном туннеле, и где-то вдали шумит море, зовёт. Сейчас зыбко. А что будет дальше, я не знаю. 4 декабря, 1934 год».