Тёплые пальцы коснулись щеки. Это было трепетное и воздушное прикосновение, словно бабочка села. Олег вздрогнул, неотрывно глядя на Серёжу, который сидел на краю кровати и смотрел на него так участливо и тепло, что мужчина ощутил прилив чистого и безудержного счастья.
Вся та боль, которая терзала Меньшикова с момента знакомства с Безруковым, и которая с каждым днём становилась только сильнее, начала таять, оставляя после себя в душе что-то сладкое и хлипкое.
— Серёжа… — прошептал Олег, в тёмных глазах которого отразились самые разные эмоции и блестели невыплаканные слёзы. Он никогда не ревел, но в эти секунды ему страшно хотелось разрыдаться.
— Ничего не говори, — шёпотом ответил Сергей. Наклонившись, он провёл пальцами по скуле мужа, очерчивая её.
— Ты такой… такой… — прошелестел Меньшиков и задохнулся от переизбытка эмоций. Сердце сжималось в груди и заходилось в бешеном стуке.
— Какой? — улыбнулся Серёжа самой открытой из своих улыбок.
Его серо-голубые глаза, обычно такие отстранённые и холодные, были наполнены теплотой и участием. Так смотрят только на самых дорогих людей.
— Нежный, — голос Олега дрогнул. Сам он судорожно вздохнул, поражаясь сухости, воцарившейся во рту.
— Просто я люблю тебя… — прошептал Сергей, продолжая нежно касаться кончиками пальцев щеки Меньшикова.
Тот содрогнулся, ощущая, как перед глазами начинает кружиться тёмная комната, и бледное лицо Серёжи становится призрачным. Олег испытал прилив энергии и сил, его тело словно налилось новой жизнью. Организм, уже законсервированный в отвергнутости, ставший переносчиком больной и истерзанной души, оживился и сразу же помолодел. Хотелось летать, петь, кричать от счастья. Впервые за долгое время Олег задышал легко, полной грудью, и ничего не сдавливало дыхания. Мужчина даже забыл, что так бывает. Он забыл, что бывает не больно.
Серёжа его любит!
Почти теряя сознание от переизбытка ощущений, Меньшиков подался вперёд, хватаясь за рубашку Сергея.
— Я всё для тебя сделаю… всё… клянусь… — эти слова были осознанными, как и всё, что говорил Олег.
Будучи человеком, никогда не дающим пустых обещаний и не роняющим случайных признаний, он давно, почти что с самой их первой встречи знал, что пойдёт на всё, если потребуется. И страх или неуверенность никогда не окажутся сильнее всепоглощающей любви.
— Ну что ты? Что ты… — казалось, Серёжа немного смутился, выглядя при этом очень довольным.
Олег нашёл руки Сергея и сплёл свои пальцы с его, неровно дыша. Ему хотелось встать и сделать что-то безумное, радостное и смешное, но он чувствовал, что не сможет подняться с кровати, и от переизбытка счастья сознание просто отключится.
— Олег…
Меньшикова будто ударило разрядом тока — никогда ещё Серёженька не называл его по имени.
— Что? — еле шевеля пересохшими губами, спросил он.
— Почему ты никогда не говоришь, что любишь меня? — Сергей наклонился к лицу Олега и потёрся кончиком носа о его нос.
Меньшиков сильнее сжал пальцы Безрукова своими, желая удержать его как можно ближе к себе, не дать отстраниться.
Мужчина знал, что стоит ему сказать три заветных слова, как он останется полностью беззащитным. Пусть его любовь была очевидной, но для Олега, который никогда не разбрасывался словами, подобное признание было равносильно собственноручному отбрасыванию в сторону картонного щита. Да, он не защитит от боли и отчаяния, он хрупкий, ведь это всего лишь картон, но сам факт его наличия оставляет хотя бы иллюзию того, что ты не до конца обнажён, что твоя душа пусть чуть-чуть, но прикрыта.
Меньшиков знал, что слово «люблю» не передаст всю силу и весь трепет его любви. Он не хотел думать о том, что столь сильная, готовая всё стерпеть и жить вопреки отверженности, любовь, встречается крайне редко. Раз в сто, а то и тысячу лет. Если бы мужчина начал думать об этом, он бы упрекнул себя в том, что пытается оценить размеры своего чувства, а оно в этом не нуждалось. Олег с самого первого дня был готов к тому, что ему придётся нести весь этот груз одному, он был готов, что Сергей не ответит взаимностью на его чувства, и это никак не влияло на абсолютность и силу его любви. Большинство безответно влюблённых рано или поздно отчаиваются. Они находят другой объект любви или просто освобождаются от чувства, они устают от безответности. Олег знал, что никогда не устанет, что эту любовь он пронесёт до последнего вздоха. И это была его трагедия, и это делало его безмерную любовь той, что случается раз в сто, а то и тысячу лет.
— Любишь меня? — шёпот Серёжи был таким ласковым, таким пленительным.
— Люблю. Как же я тебя люблю, — тихо ответил Меньшиков, ощущая, как из груди что-то вырывается и мечется в воздухе, словно прекрасная ночная бабочка с красными крыльями.
Олег вздрогнул и распахнул глаза. Сердце стучало, как стучат старые напольные часы с маятником. Меньшикову редко снились яркие сны, которые при пробуждении душат и не дают покоя. Но в эти секунды, только-только вырвавшись из вуали прекрасного, лучшего в жизни сна, мужчина в полной мере ощутил безнадёжность.
Это был всего лишь сон. Прекрасная ночная фантазия. Потаённое желание души, решившее найти своё кинематографическое отражение в мозгу.
Олег медленно повернул голову и посмотрел на спящего Сергея. Тот лежал, уткнувшись лицом в подушку, левая его рука свисала к полу. Меньшикову стало невыносимо больно. Боль преследовала его постоянно, сидела в душе ежеминутно, иногда становясь острее, но то, что происходило сейчас, было равносильно крушению надежды. Какой реалистичный сон! Но почему это всего лишь сон?! Если бы Меньшиков был хотя бы немного сентиментальнее, он бы разрыдался.
Щека хранила нежное прикосновение пальцев, шёпот Сергея, обволакивающий и тёплый, грел душу, а глаза, наполненные любовью… Ну как теперь забыть этот взгляд?
Олег повернулся на бок и приник лбом к плечу Безрукова, а после коснулся его сухими губами. Мужчина сам не заметил, как из его рта вырвался тихий хрип. Встав, он прошёл в ванную. Меньшиков долго умывался холодной водой, ударяя себя по щекам, прогоняя из головы сладкий, невыносимо желанный, лучший из возможных, сон.
…Когда спустя несколько часов Олег сидел за столом и, застёгивая китель, делал глоток кофе, на кухню влетел Сергей. После вчерашних безумств он был особенно неспокоен, глаза блестели, руки не находили покоя. Но это беспокойство было суетливым, а не агрессивным — «воспитательные» меры на время утихомирили готового на всё ради мести, поэта.
— И что? Я всерьёз должен сидеть дома с утра до вечера? У меня скоро выступления! Я не могу их пропустить! — заголосил он, нависая над столом.
— Ты не умеешь вести себя пристойно, поэтому будешь сидеть дома, — мельком глянув на Сергея, ответил Олег.
— Я не умею?! Да я… да я… слушай, мне на улицу надо! Я не могу торчать тут весь день!
— Не терпится увидеть Антона? — холодно улыбнулся Меньшиков. Сердце болезненно сжалось.
Безруков поджал губы, ничего не ответив.
— Впредь Иван будет внимательнее. Тебе больше не удастся его обмануть.
— Это нарушение моих гражданских прав! Ты не имеешь права так со мной обращаться! — вопил Сергей. — Мало тебе того, что жизнь мне поломал, так ещё и глумишься теперь! Я такой же гражданин СССР, как и ты! Почему тебе всё можно, а мне — ничего?!
— Всё? — спокойно спросил брюнет, когда Безруков замолчал.
— Всё, — буркнул тот, явно стушевавшись от такой мирной реакции.
— Я рад, что ты выговорился.
В дверь позвонили, и послышался чуть взволнованный голос Ивана. Через мгновение он заглянул на кухню и сказал, что к ним пожаловал некто Листовский. Безруков залился краской, а Олег побледнел. Медленно, словно чудище, поднимающееся из пены морской, чекист встал из-за стола и направился к двери. Сергей только и успел что отшатнуться. Правда, мгновенно взяв себя в руки, ринулся следом за Олегом.
— Привет, Серёжа, — сказал блондин, переводя встревоженный взгляд с поэта на его мужа. — И вам здравствуйте.
— Я чувствовал, что вы обделены умом, но что настолько, чтобы прийти в этот дом ещё раз — не думал, — сухо произнёс Меньшиков, останавливаясь и скрещивая руки на груди.
Скульптор вздрогнул. Его взгляд остановился на петлице капитана, на лице отразился лёгкий ужас.
— Ты зачем пришёл-то? — тихо спросил высунувшийся из-за угла Серёжа.
— Я хотел… сказать… твоему мужу, что… готов бороться за тебя, — с трудом промолвил Антон, нервно облизывая губы.
Олег рассмеялся нехорошим смехом, напоминающим карканье. Внутри него снова разжигалось пламя ярости и неуправляемой ревности. Сколько же сил ему потребовалось вчера, чтобы не вылезти из машины и не разобраться с Безруковым и Листовским!
— Вам смешно? — непонимающе спросил Антон.
— Ещё как! Если вы считаете, что у вас есть хотя бы один шанс из миллиарда — вы ещё больший дурак, чем я думал, — насмешливо отозвался Меньшиков.
— Сергею с вами плохо, именно поэтому он сбегал. А вы набрасываетесь на людей, которые рядом с ним… Не надо быть умником, чтобы понять, что происходит в ваших отношениях…
Олег стремительно подошёл к Листовскому, схватил его за грудки и грубо припечатал спиной к стене. Сергей вздрогнул.
— Не смей даже пытаться рассуждать о наших отношениях, — процедил сквозь зубы Меньшиков, вперив в глаза Антона тяжёлый взгляд. — Ты за километр не подойдёшь к моей семье, прыщ. Ты полный кретин. Иди отсюда, тогда у тебя будет возможность подохнуть более достойно, а не как мелкому подонку, которому я всажу пулю в сердце.
Безруков потрясённо молчал.
Листовский тоже был шокирован.
Сморгнув, он прошептал:
— Да как вы смеете так со мной… Я вызываю вас… на дуэль!
Меньшиков расхохотался, и небрежно, унизительно, хлёстко хлопнул его по щеке.
— На дуэль? Ты это серьёзно?
— Вполне, — промямлил Листовский.
— Слыхал, Серёжа? — посмотрев на мужа, иронично произнёс брюнет. — Ты у нас будешь Натальей Гончаровой, а? Или Ольгой Лариной?
Уши Сергея стали пунцовыми.
— Или трусите? — с хрипотцой прошептал Листовский.
— О, глупый-глупый… И откуда вы такие берётесь? — повернувшись к Антону, Олег отпустил его и холодно добавил: — Сегодня в семь. Ленинские горы.
— Ты рехнулся? — прошептал Сергей.
— Прекрасно. Посмотрим, кто из нас мелкий подонок, — выплюнул Антон и порывисто вышел из квартиры, почти выбежал.
Меньшиков поправил волосы перед зеркалом, дабы причёска была по уставу, и, сев на стул, начал натягивать свои форменные сапоги.
— Ты же не будешь стреляться с ним? — встревоженно спросил Серёжа. — Шутил же?
— Отнюдь.
— Это бред!
— Твой поклонник жаждет поиграть в девятнадцатый век. Как я мог ему отказать? — ухмыльнулся Олег.
— Мог! Ты умеешь отказывать… Неплохо умеешь! — язвительно ответил Безруков. — Ты ведь его убьёшь…
— Ну уж явно не он меня, — кивнул брюнет и встал. — Меня ещё в тринадцать лет научил стрелять дядя Боря. Кстати, я же сказал, что ты принцесса… И был прав. Как обычно.
— Ты мерзавец, — затравленно глядя на мужа, отозвался Серёжа.
— М… Кстати, хочешь увидеть это зрелище? — спросил Олег, надевая пальто.
— Хочу, чтобы ты не делал этого!
— Но я сделаю. Так мне заехать за тобой?
— Да, — процедил Сергей, отворачиваясь.
— Не печалься, — иронично произнёс Меньшиков. — Это ведь так романтично. Вы, поэты, любите романтику. Правда?
И, не дожидаясь ответа, мужчина вышел из квартиры.
***
Меньшиков в сопровождении двух подчинённых вошёл в квартиру Неволиных. Из кухни выбежала Катя, в ужасе глядя на то, как мать растерянно пытается понять, что происходит. За её спиной возник Левицкий. Екатерина, узнав в одном из чекистов Архипова, закрыла рот ладонью, а Леонид мгновенно побледнел.
— Неволина Ирина Кирилловна? — обратился к женщине лейтенант Сухов.
— Да… А что про…
— Вы арестованы как жена «врага народа» Николая Неволина, приговорённого советским судом к высшей мере — расстрелу!
Катя пошатнулась. Из её глаз брызнули слёзы.
— Неволина Екатерина Николаевна? Вы арестованы как дочь «врага народа» Николая Неволина.
Леонид сжал плечи девочки.
— Собирайтесь! — велел Меньшиков, кивая своим «цепным псам»: — Начинайте обыск.
Заперев дверь, дабы никто не скрылся, Олег убрал ключ в карман и прошёл на кухню. Расстегнув пальто, он сел за стол и, достав из папки чернильницу, перо и бланк протокола, начал его заполнять.
— Олег, что происходит? — прошептал Левицкий, тенью возникший на пороге.
— Арест.
— Я вижу, но…
— Я нахожусь на службе и не буду давать никаких комментариев.
— Так ты теперь служишь в НКВД? — сглотнув, в ужасе прошептал Леонид.
Олег перестал писать и внимательно посмотрел на Левицкого.
— И меня ждёт эта же участь, да? — мужчина нервно сцепил пальцы в замок. — Прошу, не молчи… Я никуда не сбегу, просто хочу быть готовым…
Меньшиков не моргая смотрел в глаза друга.
— Пожалуйста! — взмолился тот. — Ради нашей многолетней дружбы… Меня тоже арестуют, да?
— Да, — ответил Олег после минутного молчания.
Левицкий прикрыл глаза и шмыгнул носом.
— Спасибо… Могу я попросить тебя об одной услуге? Последней…
Леонид посмотрел на Меньшикова. Тот слегка кивнул.
— По возможности позаботься о моём ребёнке… Он родится уже в лагере… — открыв глаза, прошептал Лёня. — Пожалуйста. Умоляю…
— Я обещаю, — ответил капитан и вернулся к заполнению протокола.
Больше они не разговаривали.
Вечером Меньшиков заехал за Безруковым. Войдя в квартиру, он застал Сергея сидящим в коридоре на стуле и грызущим заусенец.
Когда они ехали на Ленинские горы, начался снегопад. Олег вспоминал свою дружбу с Леонидом. Они познакомились десять лет назад по долгу службы: Лёня работал журналистом в газете «Ударник», для которой Меньшиков делал переводы. Они не проводили друг с другом всё свободное время, но всегда были готовы прийти на выручку. Олега удивляло, почему он не испытывает особенной боли от мысли, что Леонид теперь окажется в лагере. Ведь должен. Ведь то друг. Но нет. Максимум, что испытывал брюнет — небольшую грусть.
Неужели антисоветская деятельность автоматически делает для него из хорошего человека отрицательного героя?
Олег первым вышел из машины. Сергей стоял рядом, всё ещё тревожась и надеясь предотвратить пальбу. Шли минуты, стоять становилось всё холоднее. Когда прошло полчаса, стало ясно, что Листовский не придёт.
— Что и требовалось доказать, — ухмыльнулся Меньшиков, с прищуром рассматривая пустынные заснеженные возвышенности, заледенелую воду реки, осыпаемую чернёным серебром снега.
Безруков почувствовал себя уязвлённым.
— Что ты там говорил? У него настоящая любовь? — посмотрев на поэта, спросил Олег. — Ну, теперь, когда ты в ней убедился, мы едем домой.
***
Сергей подошёл к окну, отворил его и жадно хлебнул холодный воздух. Посмотрев вниз, он ощутил прилив адреналина. Ноги слегка задрожали, сердце ускорило стук, эта безумная высота пугала и манила одновременно.
Поэт собрал с карниза снег и медленно вышел из комнаты. Тот таял в тёплых ладонях. Прекрасно зная, что и дверь на чёрную лестницу заперта, он подёргал ручку.
Иван готовил ужин и слушал радио, по которому передавали последние политические новости. Сергей повёл пальцем по стене, задумчиво прохаживаясь по коридору. С самого утра мозг напоминал тёплый кисель, не желая трудиться, так что о том, чтобы сочинять стихи, не могло быть и речи.
Безруков прошёл в гостиную, посмотрел на патефон… Даже музыку слушать не хотелось. Остановившись у большого зеркала, обрамлённого добротной дубовой рамой, Сергей уставился на своё отражение.
Серо-голубые глаза были подёрнуты поволокой, волосы на затылке стояли торчком, а чёлка спадала на лоб, голубая рубашка была застёгнута лишь на половину пуговиц, бежевые штаны на подтяжках сильно помялись. Серёжа протянул руку и постучал кулаком по зеркалу. Просто так, от нечего делать. И каким же был его ужас, когда через несколько секунд кто-то постучал из… зеркала. Сергей сделал шаг в сторону, нервно улыбаясь, в то время как в глазах застыл испуг.
— Мне это показалось? Ведь показалось? — пробормотал он.
Слыша лишь бешеное биение сердца, Безруков снова посмотрел в зеркало и начал приближаться к нему так, словно то была вода, в которую поэт хотел окунуться лицом.
— Супчику не желаете? — спросил Иван, заглядывая в гостиную. — Наваристый вышел.
Вздрогнув, Сергей нервно повернулся к двери и облизал губы.
— С вами всё в порядке? — озадаченно спросил старик.
— Да-да… всё хорошо… — пробормотал Серёжа.
Ещё раз взглянув на зеркало, он вышел из комнаты и остановился рядом с Иваном, задумчиво глядя в его морщинистое лицо.
— Скажите, милейший, а вы в привидений верите?
— В привидений? — удивлённо протянул старик. — Нынче в такое верить нельзя…
— Я никому не скажу.
Иван с сомнением смотрел на поэта несколько долгих мгновений, а потом вздохнул и сказал:
— Была со мной история… Давно то было, очень давно. Лет так сорок назад… Примерно…
— Расскажите! — глаза Безрукова блеснули маниакальным огнём.
— Айда на кухню, у меня там пирог — как бы не проворонить…
Иван проверил, как обстоят дела в духовке, и сел за стол, чуть морщась от боли в пояснице.
— Мне было примерно двадцать три года. И был у меня дружок, звали его Николаем, — глядя на Сергея, старик явно уносился мыслями куда-то очень далеко. — Хороший был молодой человек, образованный и уж больно любознательный. Как-то сообщил он мне, что есть в Москве один занимательный спиритический салон, мол, работает там талантливый медиум, и побывать на его сеансе — просто счастье! Я особенно во все эти вещи… ну как их назвать? Неосязаемые, что ли? Ну не верил. Хотя был крещён и справлял Пасху, так уж мать с отцом воспитали. Но Коля так пылко рассказывал о том загадочном салоне, так горячо предлагал пойти с ним, что я решился.
Старик замолчал и обвёл взглядом кухню, улыбаясь воспоминаниям.
— Что было дальше? — в нетерпении спросил Безруков.
— Находился этот салон на Арбате. Все, кто пришли в ту чёрную комнату, сели за круглый стол. Медиум, облачённый в женское платье, со спрятанным под вуалью лицом, говорил очень низким голосом. До сих пор не знаю, женщина это была иль мужчина так вырядился, — Иван потёр подбородок, переводя задумчивый взгляд на окно, залепленное причудливым снежным узором. — Все взялись за руки, образовав круг. Медиум обратилась к какой-то даме в синем платье и спросила, кого та потеряла, с кем бы хотела поговорить. Дама ответила, что недавно умер её брат, она очень скучает и хочет узнать, как ему там…
Сергей завороженно слушал старика, не в силах отвести взгляд.
— Медиум спросила имя брата. Его звали Платоном Денисенко, как сейчас помню. Она шептала: «Платон, здесь твоя сестра… Платон, услышь призыв… Платон, расскажи о перерождении своём». Одна из свечей погасла, и медиум заговорила не своим, другим мужским голосом: «Я Платон. Я здесь. Родимая моя, Анюта, я так скучаю по тебе!». Плача, женщина в синем платье спросила, когда она умрёт, сколько ей ещё ходить по земле. И медиум ответила голосом Денисенко: «Ты умрёшь через десять дней — упадёшь с лестницы и сломаешь шею». Это ужасно испугало всех собравшихся. Признаюсь, я был под впечатлением, но позже, всё обмозговав, решил, что это просто спектакль. Но…
— Но?
— Через десять дней эта женщина умерла. Оказалось, это была вдова прокурора города, и об этой новости печатали все газеты. Сломала шею в своём особняке… Вот так…
Сергей был потрясён.
— И теперь вы верите в потустороннее? — осторожно спросил он.
— Теперь я не скептик. Жизнь мой скептицизм выбила, Серёжа, — улыбнулся Иван. — Много всякого было, много…
Безруков кивнул и ушёл в свой кабинет, находясь под большим впечатлением от услышанного. Он прилёг на диван и прикрыл глаза, желая воссоздать в голове образ той чёрной комнаты, в которой собрались любопытствующие господа и дамы, где происходило настоящее таинство.
Сергей сам не заметил, как яркие картинки унесли его сознание в дрёму. Ему снились ласточки на телеграфных проводах, дорога, петляющая меж старых деревянных домиков Москвы, запах дождя и летнее тепло пасмурного, но душного вечера. И откуда-то издалека доносился голос Гринёва. Он становился то ближе, то дальше, но неизменно преследовал Серёжу.
Он приоткрыл глаза, ещё не до конца проснувшись, и увидел потёртый белый силуэт лица. Вздрогнув, Безруков резко привстал на локтях и мотнул головой. Сердце испуганно колотилось в груди. Комната была пуста. Сергей осторожно лёг обратно, сглатывая.
— Никита… Зачем ты меня преследуешь? — шёпотом спросил он.
Возле стены возникло какое-то странное движение. Серёжа пристально смотрел в ту сторону. Сперва это напоминало какую-то рябь, а потом из обоев начало выглядывать лицо. Оно было таким же голубым, как настенное покрытие. Дырки глаз и распахнутого рта становились всё больше…
Безруков в ужасе выбежал из комнаты, врезаясь в Меньшикова.
— Там… там… лицо… — в ужасе прошептал он, хватаясь за рукава кителя Олега.
— Что? — нахмурился мужчина.
— Иди и посмотри…
Меньшиков осторожно отодвинул Безрукова в сторону и прошёл в кабинет. Обойдя комнату и не увидев ничего странного, он зажёг верхний свет. Неуютная большая комната снова показалось поэту знакомой и безопасной.
— О чём ты говорил? — спросил Олег, внимательно посмотрев на супруга.
Тот махнул рукой, мол, да что ты понимаешь? Он хотел было уйти, но в этот момент его голову посетила неплохая, как ему показалось, мысль.
— Можешь сделать для меня кое-что? — спросил Сергей и ухмыльнулся.
«Конечно, да», — мелькнуло в голове Олега. Но сказать это вслух он не мог.
— А что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Скажу только если ты пообещаешь выполнить.
— Если это связано с отменой запретов, то нет, — усмехнулся Меньшиков.
— Не связано. Совсем другое, — Сергей медленно подошёл к Олегу.
Мистические события разожгли в душе поэта интерес, а тот факт, что из Меньшикова, при желании, он вполне может вить верёвки, добавлял пикантности ситуации. Не удержавшись, Серёжа положил ладони на плечи мужчины, упиваясь своей властью. Карий взгляд был красноречивее всех слов на свете.
