— Тогда выйди. Я должен одеться, — сказал Безруков и посмотрел в потолок.
Меньшиков ещё раз поцеловал колено поэта и встал. Подобрав ремень, мужчина вернул его на нужное место, взял чемодан и пальто Серёжи, и вышел из комнаты. Иван, увидев энкавэдэшника, чуть не рухнул в обморок — жуткие звуки, доносящиеся из спальни племянника, до чёртиков его напугали, а Олег выглядел так, словно только что вышел из бани.
— Я… хотел… как там Се… — промямлил Иван Дмитриевич, не в силах и двух слов связать.
— Жить будет, — негромко ответил Меньшиков.
И они вместе прошли в гостиную.
Безруков потёр переносицу и чертыхнулся: всё тело саднило после побоев, а промежность ныла благодаря ремню. Завтра будет ещё хуже — он прекрасно это понимал. Тем не менее, в голове было пусто, оттого и трезво, и та сладкая парочка больше не стояла перед глазами. Сергей медленно встал, открыл шкаф и достал оттуда свежие бежевые брюки на подтяжках и синюю рубашку. Большую часть вещей он забрал, но кое-что осталось. И сейчас очень даже пригодилось, поскольку надевать ту же одежду, в которой он сюда пришёл, совсем не хотелось. К тому же, Олег почти разодрал её.
Сергей провёл ладонью по дверце шкафа. Определённо, с этим местом было что-то связано, но сейчас поэт не мог оставаться здесь. Душа требовала смены обстановки, да и виселица на трубе не располагала к посиделкам в этой комнате. Безруков подошёл к столу, достал из ящика нож для резки бумаги, после чего забрался на столешницу и зачарованно провёл кончиками пальцев по петле.
«Он правда смог бы меня повесить? Возможно…», — мелькнуло в голове.
Эта мысль воодушевляла, пугала и причиняла боль. Сергей улыбнулся, ощущая, как дрожат губы. Он срезал петлю и спрыгнул со стола. Через две минуты поэт возник в гостиной и бросил верёвку на диван. Иван привстал и тут же рухнул обратно в кресло, внимательно и тревожно глядя на племянника, который выглядел очень странно. Бледный, с окровавленным лицом, притихший, с синяками под глазами, резкий в движениях…
— Там рвота на кровати. Пусть постирают, — небрежно сказал Сергей и, сев на корточки, принялся засовывать свои вещи в чемодан.
— Д-да… Хорошо… — с трудом произнёс Иван. — Серёжа… У тебя кровь на лице.
Безруков ничего не сказал. Исподлобья посмотрев на дядю, он вышел и скрылся в ванной. Пока Сергея не было, ни Иван, ни Олег не нарушили молчания. Меньшиков пальцами зачесал назад волосы, встал, поправил китель, и заметил кровь на ремне. Это вызвало в его душе всплеск самых разных эмоций.
Когда Серёжа вернулся с вымытым лицом и мокрыми руками, и принялся надевать пальто, Олег вышел с чемоданом супруга в коридор.
По дороге домой они остановились в трёх магазинах. В одном Безруков купил кожано-меховой мотоциклетный шлем, что был нынче в моде. Точнее, не «купил», а выбрал, поскольку платил за всё Меньшиков. Потом они зашли в кулинарию, где Сергей, как одержимый, навыбирал конфет, зефира, пастилы и три торта.
— Какое пирожное будешь? — спросил Олег.
— Всё! — с нотками недовольства ответил Серёжа.
— Покупаю всё, — сказал брюнет, обращаясь к продавцу.
Безруков поражённо посмотрел на мужа. Он был в шоке, что тот действительно готов купить всё, что Сергею взбредёт в голову. Кашлянув в кулак, он обратился к продавцу и сказал, что нужно всего лишь пять штук.
Последним местом была книжная лавка, где Безруков затарился книгами, тетрадями, блокнотами и прочей канцелярией. Прогулка по магазинам улучшила настроение Серёжи, по крайней мере, в душе возникли какие-то эмоции, немного заполняя пустоту.
Когда машина подъезжала к дому, Сергей вспомнил о письме. Понимания, что Олегу придётся тащить все покупки, он сиганул в подъезд первым и, пока тот справлялся с коробками и пакетами, проверил почтовый ящик. Письма не было. Значит, его забрали… Аристарх? Но как он узнал, где искать конверт? Или это сделал Иван?
Безруков вернулся к лифту и вызвал его. Пока они с мужем ехали на свой поднебесный этаж, поэт пепелил взглядом стоящего напротив Олега, пытаясь понять, мог ли тот найти конверт. В конечном счёте, он решил, что нет.
Во-первых, когда бы он успел? Ведь очевидно, что чекист сорвался с места и полетел домой к Ивану, как только узнал об уходе Серёжи. Во-вторых, если бы он обнаружил письмо, то не стал бы молчать и уже пустил бы Сергея на ливер.
Этот простой анализ позволил Безрукову успокоиться.
Дома Сергей вперил взгляд в Ивана. Но тот был просто рад, что Серёжа вернулся, и ничем не выдал, что вытащил письмо. А потом он между делом сказал, что не выходил из дома и ждал их возвращения, и поэт в волнении подумал, что, выходит, письмо забрал кто-то посторонний…
Пока Меньшиков мылся, Сергей обосновался за кухонным столом и, ни в чём себе не отказывая, пожирал сладости. Пачкая кремом чашку с чаем, он время от времени запивал приторную сладость.
Войдя на кухню, Олег обдал Безрукова приятным запахом мыла и одеколона. Он был облачён в багровый халат, влажные волосы были зачёсаны назад. Налив себе кофе и не положив в него ни одной ложки сахара, мужчина сел напротив поэта. Он зачарованно смотрел, как тот обжирается сладостями. В него самого не влезло бы больше одного пирожного: Меньшиков не любил сладкое. А Серёжа при должном рвении мог бы слопать всё, что есть в кондитерской. Думая об этом, Олег невольно улыбнулся, а его сердце трепетно сжалось от прилива нежности.
— Почему ты так любишь сладкое? — спросил он, возвращая кружку на блюдце.
— Помогает успокоиться, — ответил тот с набитым ртом.
Серёжа съедал кусок торта, делая всего два укуса, а потом облизывал пальцы, настороженно поглядывая на чекиста.
Когда большая часть была съедена, Сергей, тяжело поднявшись, пошёл в спальню. Проходя мимо сидящего в коридоре Ивана, он заметил в газете, которую тот читал, знакомое лицо, и забрал издание.
«Этой ночью в Париже в автомобильной катастрофе вместе с супругом Клаусом Этне разбилась киноактриса Анна Большакова, начавшая свою карьеру в России, в 1916 году. В 1930 году ей удалось покинуть Советский Союз, она выступала с гастролями в Европе, и решила не возвращаться на Родину».
Дальше шло открытое порицание этой женщины. Ещё бы — предательница! Сергей медленно сел на кровать и посмотрел на стоящего в дверях Олега.
— У меня был с ней роман.
Меньшиков испытал прилив ревности, но спросил совершенно спокойно:
— С кем?
— Анна Большакова, — Сергей показал ему большую фотографию, которая шла под статьёй. Большие, густо накрашенные глаза, губы-«бантики», как было модно ещё в двадцатых годах, струящиеся волосы…
— Это которая сбежала в Европу, — хмыкнув, Олег лёг на кровать и сложил руки на животе.
— Да… — поэт отложил газету и тоже упал на спину.
Глядя в потолок, он вспомнил свой скоротечный роман с Анной. Та была настолько экзальтированной, что не менее экзальтированному Сергею эта связь не принесла никаких хлопот. Они как-то синхронно заинтересовались друг другом, а потом так же синхронно разлетелись в разные стороны. Никаких драм, ревности и выяснений отношений…
— Как ты расставался с людьми? — вдруг спросил Олег.
Ревность натолкнула его на мысли о бывших пассиях Сергея. Он понимал, что тот имел определённое прошлое, и теперь оно давило на Меньшикова, словно мало ему было ревности ко всему, что окружало поэта в настоящем времени! Теперь приходилось беситься и из-за прошлого… Серёжа должен был принадлежать ему с той секунды, как появился на свет.
— Что значит «как»? — прикрыв глаза, спросил Безруков.
— То и значит. Рвать связи не всегда легко.
— Я просто уходил. Молча и без объяснений. В надежде, что всё поймут и не станут насиловать меня. Но понимали не все, — ничего не выражающим голосом произнёс Сергей.
— А тебя бросали?
— Это громко сказано. Было пару раз, — усмехнулся Безруков.
— И что ты почувствовал?
— В первый раз меня очень сильно задело. Во второй я был согласен с решением… — помолчав, тихо ответил Сергей.
Меньшиков спрашивал это не из праздного любопытства. Он пытался понять, испытывал ли Серёжа хотя бы сотую доли той боли, которой подвергал его изо дня в день. Понимал ли он, какую цену имеют для любящего человека такого толка слова и поступки?
— Задело? Тебе было больно? — посмотрев на профиль Сергея, Олег чуть прищурился.
— Мне было обидно… И я, вообще, не понял, как со мной можно расстаться.
— Ясно. Просто задетое самолюбие, — усмехнулся Меньшиков.
Безруков повернул голову и открыл глаза, тут же обжигаясь о страстный карий взгляд.
— Ты пытаешься понять, не был ли я безумно влюблённым, как романтики описывают в книгах? Нет. Я не верю во всю эту чушь. Я никогда никого не любил. Ясно? — с нотками язвительности ответил Сергей.
С одной стороны, слова Безрукова почему-то ранили. Ведь они означали то же, что поэт не так давно кричал из-за запертой двери. «Я тебя не люблю!».
С другой, это немного уняло ревность к прошлому. Но стоило представить, как эти губы целовали кого-то другого, а руки касались чьего-то тела, хотелось взять револьвер и кого-нибудь пристрелить. Меньшиков не удержался и потянулся за поцелуем, но Сергей закрыл свой рот ладонью и тому пришлось целовать костяшки и пальцы любимого.
Зацеловав их, Олег отнял руку Серёжи от его лица и лёг обратно на спину, положив её себе на грудь. Он оставил ладонь супруга на своём сердце, сплетя его пальцы со своими. Как ребёнок, который не хочет засыпать, мужчина отважно боролся со сном, любовался Сергеем, который просто пялился на него, но в итоге начал проваливаться в сонное забытьё, сильнее сжимая пальцы Безрукова.
— Ты ненормальный… Совсем псих, — резюмировал поэт.
Олег грустно улыбнулся, погружаясь в сон.
Отнять руку Сергею в ту ночь не удалось — Меньшиков держал слишком крепко, хоть и спал при этом. Поэтому Серёжа вырубился, ладонью ощущая бьющееся сердце. В этом было что-то слишком интимное, что очень смущало Безрукова.
Когда зимнее утро прокралось блёклым светом в комнаты, Олег открыл глаза и с удовлетворением обнаружил ладонь Сергея на своей груди. Их пальцы были сплетены. Меньшиков на миг вообразил, что Безруков сам захотел этого, что всё было по согласию, а не Олег насильно удержал тёплую руку. От этой простой фантазии на сердце стало так тепло, что захотелось летать.
— Серёжа, — шепнул Меньшиков, глядя в лицо спящего Сергея. — Ты даже не представляешь, сколько значишь для меня. И я не уверен, что когда-то сможешь это понять. Это невыразимо… Всё заключено в тебе… Всё… Как же я ревную тебя. Ко всему. Ко всем.
Мужчина сглотнул и, продолжая прижимать ладонь любимого к груди, наклонился к Безрукову и поцеловал его в губы, смакуя их вкус и подрагивая от ощущений. Спящий Сергей ответил на поцелуй, и сердце брюнета ёкнуло, пропуская пару ударов. Конечно, тот не осознавал, что делает, но для Меньшикова даже это было настоящим счастьем.
Поглаживая язык Олега своим, Серёжа во сне потрогал свободной рукой свою грудь, касаясь соска.
Меньшиков насладился поцелуем и вобрал сосок в горячий рот. Тот тут же сделался твёрдым и набух. Олег нежно посасывал его, слегка перекатывая языком во рту, словно вишню. Безруков стонал во сне и гладил свободной рукой мужа по волосам. Меньшиков с благоговением представлял, что тот не спит и делает всё это в трезвом уме. Чистое счастье!
Олег выпустил сосок изо рта и с наслаждением рассмотрел следы от вчерашней драки. Коснулся пальцем одной ссадины от ремня, потом второй.
— Поменьше света… Штору поправь, — сказал во сне Безруков и, крепко обняв Меньшикова, повалил мужа на спину, утыкаясь лицом в его плечо и причмокивая.
Находясь на седьмом небе от счастья, Олег лежал рядом и вдыхал аромат любимого тела, волос Серёжи, целовал его тёплую макушку. Ну и пусть тот ничего не вспомнит, когда проснётся — главное, что это было на самом деле.
***
Сергей проснулся ближе к обеду. Он лежал на боку, повернувшись к стороне Меньшикова, которого, конечно, уже не было.
Поэт встал и тут же поморщился — всё тело болело после вчерашнего. Сергей поплёлся в душ.
Когда он возвращался обратно в комнату, возле входной двери мелькнуло нечто белое и уже до боли знакомое.
Серёжа забрал письмо и, нервно кусая угол губ, скрылся в своём кабинете. Тайна, которой была окутана эта переписка, становилась для Безрукова всё темнее и глубже, всё непонятнее.
«Здравствуйте, Сергей.
Зимними вечерами я сижу у окна и смотрю на улицу, изучаю прохожих и любуюсь снегопадом. Вы когда-нибудь придумывали истории тем людям, которых видите и о которых ничего не знаете? Например, на улице или в транспорте? Это увлекательно. Можно выдумать целый мир, можно наполнить вон ту девчушку в красном берете или того лопоухого парнишку с книгами наперевес теми качествами, которыми они никогда не обладали. Можно вообразить, что их отцы были полярниками, лётчиками, артистами…
Как же безгранична фантазия человека!
Сергей, вы, наверное, хотите понять, откуда я узнал о письме в ящике… Увы, я не смогу ответить на этот вопрос. И мне сразу же хочется договориться с вами о двух вещах.
Первое. Вы не должны меня искать.
Поймите, это нарушит всю суть нашей переписки. Я хочу доверять вам, хочу, чтобы вы стали моим другом! Понимаете, другом? А разве друзей обманывают? Вы хотели найти меня, поймать с поличным. А я не хочу, чтобы вы меня находили. Мне нужна просто переписка, и ничего более.
Второе. Вы мне искренне симпатичны.
Я видел ваши глаза — вы не можете быть плохим человеком. Уверен, в вас много всего понамешано, вы не простой человек, но этим и заинтересовываете. Не ищите подвох, прошу вас! Я просто желаю стать вашим другом. Мне ужасно одиноко. И я не хочу причинять вам зло или пугать вас. Какой в этом смысл?
Чтобы вы окончательно поверили в мою искренность, я хочу открыть вам одну тайну. Пожалуй, самую сокровенную тайну. Быть может, она станет ответом на часть ваших вопросов.
Я болен. Это серьёзное и редкое заболевание. Я не такой, как все. И это не красивые слова, Сергей. Это правда.
Прерывать ли нашу переписку, решать только вам. Я пойму, если вы не захотите продолжать знакомство. Я не в первый раз пытаюсь завязать дружбу в письмах — у меня это пока ни разу не вышло.
Что касается странных явлений… О, я сталкивался с ними. Понимаю, что большинство людей не воспринимают подобное всерьёз, но не я. Когда испытываешь это на себе, скептицизм улетучивается сам собой. А почему вы спрашиваете?».
Серёжа отыскал в ящиках стола сигареты и медленно закурил. Сознание рисовало самые разные картины. Странный Аристарх представлялся карликом, человеком с тремя глазами и шестью руками, двумя головами и носом в виде хобота… Богатая фантазия Безрукова могла увести его очень и очень далеко. Соблазн открыть душу и поверить этому странному человеку был очень силён, поэтому, не удержавшись, Серёжа начал писать ответное письмо, как только выкурил очередную сигарету.
***
— Перевод готов, — лейтенант Матвейчук положил на стол Меньшикова тонкую папку.
— Можете идти.
Дождавшись, когда за подчинённым закроется дверь, Олег открыл папку и достал переведённый и расшифрованный текст.
«Аист — Буку.
Сообщаю, что по достоверным источникам, бриллианты княгини Сумароковой будут вывезены двумя дипломатами из Москвы 29 декабря 1934 года. Необходимо их перехватить.
Юрский и Савченко — имена субъектов, которые повезут груз. Их путь лежит в Берлин. Бриллианты должны быть похищены ещё на территории СССР».
Олег отложил бумагу, взял сигареты, спички, и закурил. Немного успокоившись, мужчина убрал перевод в папку и отправился к Борису Леонидовичу.
— Каков твой план? — спросил тот, изучив материал.
— Дерефи сказал, что эти документы он должен был передать журналисту Гаспарову. Завтра, в шесть вечера. Значит, нужно отправить на встречу этого француза и передать шифровку. После этого установить наблюдение за Савченко и Юрским. Двадцать девятого декабря необходимо перехватить груз.
— Хорошо, — удовлетворённо кивнул генерал. — А что с Гаспаровым?
— Узнать, кто за ним стоит, и взять всю сеть.
— Я бы хотел, чтобы ты распределил это между своими подчинёнными, а сам проследил, чтобы встреча Дерефи с Гаспаровым прошла без эксцессов.
— Хорошо.
Борис Леонидович внимательно посмотрел на племянника и улыбнулся в усы:
— Вечером тебе занесут материалы ещё одного дела. Проведи дежурное расследование, оформи по упрощёнке. Если заметишь что-то необычное и стоящее внимания — можешь раскрутить это дело и докопаться до истины.
— Хорошо.
— Может, чайку?
— Нет, спасибо, — Олег помедлил, решая, поднимать ли волнующий вопрос, но в итоге определился, что стоит попробовать. — Скажи, а я могу каким-то образом поставить человека на выполнение личного поручения? На постоянной основе.
— В принципе, да. Но по бумагам надо оформить как положено… А что случилось? — генерал чуть нахмурился.
Меньшиков хотел приставить к Безрукову Жукова. Тот уже неплохо зарекомендовал себя, карауля поэта в заброшенном доме. Олегу станет намного спокойнее, если он будет знать, что за любимым присматривают. Да и ревность требовала контроля.
— Это личное, — с трудом произнёс брюнет, ощущая сухость во рту.
— Понятно, — чуть улыбнулся дядя. — Грех не воспользоваться ресурсами, коли они есть. Даю добро.
Меньшиков был очень признателен за то, что Борис Леонидович не задавал лишних вопросов. Возможно, тот догадывался, для каких целей племяннику понадобились «свои люди», а, быть может, он вообще не желал думать на тему чужой личной жизни, уважая её приватность.
— Приезжайте в выходные на дачу, Танька по вам очень скучает, — сказал генерал в конце беседы.
Меньшиков испытал двойственные чувства. С одной стороны, ему хотелось увидеть родных, с другой, встреча с ними означала встречу и с Казимиром. Но посвящать дядю в подробности их размолвки и, вообще, в существование этой самой размолвки, Олег категорически не хотел.
— Мы будем, — чуть улыбнувшись, ответил он и встал.
Прежде, чем отправиться в подвалы НКВД на очередной допрос, Меньишков вызвал к себе Жукова и проинструктировал его насчёт слежки за Сергеем. Тот сосредоточенно кивал, запоминая информацию. Когда лейтенант ушёл, Олег испытал облегчение от понимания, что теперь Серёженька будет у него как на ладони. Не обманет, не скроется и ничего не утаит…
***
«Вы поставили меня в тупик…
Я испытал смятение.
Но, чёрт побери, в ваших словах я чувствую искренность, даже неприкрытую рану. И она, как мне кажется, кровоточит. В строчках, что вы мне написали, ощущается холодное одиночество. И я… я верю вам.
Обещаю, что больше не стану вас искать.
Вы меня заинтересовали, поэтому я готов продолжить переписку. Но не скрою, что меня до сих пор смущает, что вы знаете, кто я и где живу, а я знаю о вас только лишь имя…
Тем не менее, если ваша болезнь действительно является препятствием, то с моей стороны будет свинством требовать от вас что-либо. Вы предоставили мне выбор, я его сделал…
Это очень странная игра — придумывать судьбы и истории жизней незнакомых людей, но в этом что-то есть. Вы даже вдохновили меня.
Я обычно изучаю окна и думаю: «Интересно, кто живёт в этой квартире? А в той?». Окна — это глаза. Они видят мир и хранят тайны жильцов. В этом есть какая-то грустная романтика. Люди рождаются и умирают, поколения сменяют друг друга, а окна остаются. Ночами шепчутся со стенами…
Мне кажется, я всегда верил во что-то неземное, но не мог чётко сформулировать свои чувства. Вообще, что есть «вера»?
Это в какой-то мере сублимация жизни. Это то эфемерное, за что пытается ухватиться наша душа. Вера алогична, ей не нужны доказательства. Ты либо веришь, либо нет. Вера абсолютна, а если нет абсолюта, то это не вера. Это суррогат.
Я всегда относился настороженно к верующим людям, которые пытаются указать на то, что атеисты живут неправильно, пытаются их «перевоспитать». В этом нет любви к ближнему, в этом есть скрытая агрессия, попытка навязать свою волю, веру. Но как можно навязать то, что является лишь эфемерностью? Навязывание оказывает влияние на мозг, а вера — это духовные материал, мозг его не воспримет. Так почему бы не оставить в покое неверующего? Никогда этого не понимал…
Пишу это для того, чтобы вы поняли, что я не из тех, кто верит в Бога, фей, гномов и так далее. Я никогда не верил ни во что, кроме искусства. Вот оно — вечно. Если, конечно, настоящее, а не суррогат и не способ получения денег. Весь смысл заключается в искусстве. В нём вся жизнь.
И каково же было моё удивление, когда не так давно я начал замечать, что со мной происходят какие-то странные метаморфозы. Я слышу и вижу то, что не слышат и не видят другие. И, судя по моим дневникам, это продолжается достаточно давно, вот только мозг вытеснил большую часть воспоминаний.
Моя вера — это вера души, та самая, о которой я писал выше. Она настоящая. Это не попытка проанализировать и отыскать ответы. Я понимаю, что это иррационально, и поэтому верю душой, а не головой!
Быть может, вы посчитаете меня больным? Тогда напишите мне об этом. Вы хотели искренности, откровенности. Получите! Но ответьте той же монетой. Мне нужно ваше честное и откровенное мнение, какова вероятность того, что я просто рехнулся и меня преследуют иллюзии? Вы пишете, что с вами случалось нечто странное.
Расскажите!
Я ужасно этого хочу. Вы разожгли этими строками мой живой интерес.
Сейчас написал столько откровений, и сам удивился.
Всё же, проще раскрывать подобные вещи, когда не видишь глаз человека, когда общаешься не столько с человеком, сколько с неким образом.
Сиди вы напротив меня, я бы ни за что не признался, что меня терзают странные и страшные видения. А так… всё меняет изначальный смысл и кажется немного другим, иллюзорным.
Это хорошо».
Безруков перечитал письмо и слегка улыбнулся. Его серо-голубые глаза нездорово блестели, пальцы слегка подрагивали. Поэт убрал послание в конверт, встал и вышел в коридор. Подойдя к двери, он погладил её ладонью, после чего сел на корточки и просунул письмо в щель. После этого поэт заглянул в гостиную и застал там Ивана. Тот читал синий томик Пушкина, медленно перелистывая страницы.
— Вы сегодня какой-то не такой, — заметил старик, с интересом взглянув на Сергея.
— Какой же? — медлительно спросил тот.
— Не знаю… Молчаливый, тихий, задумчивый…
— Возможно, — Безруков подошёл к окну и не увидел за ним ничего, кроме белых крупиц, спешащих с небес на землю. — Снег падает, чтобы растаять, он красив, пока не заканчивает свой путь. Трагично и жизненно, не правда ли?
Иван как-то странно посмотрел на поэта и склонил голову набок.
— Серёжа…
Сергей повернулся к нему и моргнул.
— Вы самый странный человек, которого я когда-либо видел. А жизнь я прожил долгую, очень даже долгую…
— Чем же я странен?
— Всем, — улыбнулся Иван. — Вы необыкновенный, и судьба ваша тоже необыкновенная. Возможно, так и должно было быть.
Безруков отвернулся к окну и провёл пальцем по подоконнику. Сердце билось чуть быстрее обычного, состояние лёгкой воодушевлённости смешивалось с осенней меланхолией, когда хочется говорить негромко, держать тёплую руку в ладони, пить чай с гвоздикой и читать грустные стихи.
— Может, пойдёте прогуляться? — осторожно спросил Иван.
— Нет, не хочется, — спокойно ответил Сергей и направился на выход из комнаты, приглаживая ладонью чёлку ко лбу.
