Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, не стало моё существованье для тебя. ©
Меньшиков проснулся и испытал какое-то странное смятение чувств. По потолку ползли призрачные тени. Повернув голову направо, Олег увидел Сергея. Тот не спал. Он лежал, сложив руки на груди, и очень медленно моргал. Его почти что лунная бледность напрягла брюнета. — Серёжа, что с тобой? — тихо спросил он, кладя ладонь поверх руки супруга. Та была ледяной. Олег сразу прикинул, сколько им придётся ждать врача. Здесь, в дачном посёлке, его не было. — Я умираю, — прошептал Сергей. — Что? — выдохнул мужчина, ощущая, как сжимается сердце. — Дай мне спокойно умереть… — Безруков закрыл глаза. Меньшиков рванул к двери, но та оказалась заперта. Ужас, липкий и холодный ужас охватил Олега. Он словно чувствовал, что смерть действительно притаилась в этой комнате, что она готова забрать Серёженьку. И тот уже никогда не вернётся, потому что оттуда никогда не возвращаются. Мужчина вернулся к кровати, сел рядом с Сергеем и начал покрывать хаотичными и страстными поцелуями его лицо и грудь. Безруков приоткрыл глаза и простонал: — Ну отпусти же ты меня… Из-за тебя я не могу уйти… Сергей выглядел очень болезненным и ослабленным, Меньшиков чувствовал, что стоит ему хоть на миг перестать касаться любимого, как тот умрёт. И это был самый жуткий кошмар из возможных. — Почему ты не отпустишь меня? — с трудом спросил Сергей. Он взмок, волосы липли к его горячему лбу. — Да я… я жить без тебя не могу, а ты говоришь «отпусти», — эти слова дались Олегу очень тяжело, каждое из них он вместе с мясом отдирал от сердца, сжимая холодную ладонь поэта в своих руках. — Найдёшь другого, — еле шевеля языком, ответил Сергей. — Мне никто не нужен, — глядя в лицо мужа покрасневшими глазами, твёрдо ответил брюнет. — Но я ведь тебя не люблю, — сглотнув, Безруков провёл кончиком языка по губам, тяжело дыша. Меньшикову казалось, что его сердце несколько раз ударили молотком для отбивки мяса. Это были запрещённые слова, которые всегда выворачивали душу наизнанку и причиняли обжигающую боль. Но сейчас, когда любимый был на грани смерти, Олег не испытал ярости. Только боль. — Знаю, что не любишь. Просто будь. Не люби, ненавидь, просто оставайся рядом. Моей любви хватит на двоих, и ещё останется… знак бесконечность, — прошептал Меньшиков, прижимая ладонь Сергея к своему сердцу и невольно жмурясь от мучений. Он открыл глаза и резко сел. Лишь через несколько мгновений Олег понял, что это был просто кошмарный сон, но душа ныла и кричала, а на глазах блестели слёзы. Меньшиков проморгался и повернул голову, чтобы посмотреть на Серёжу, но того не оказалось в кровати. За окнами стояла густая и беспроглядная ночь, и к боли примешалась тревога. Меньшиков встал, накинул халат и, быстро подпоясавшись, вышел из спальни. Он застал Безрукова в комнате отдыха на втором этаже. Сергей сидел на полу под окном и ревел, размазывая слёзы по лицу. — Что случилось? — спросил Олег, опускаясь на корточки перед мужем. — Мне… приснился… цирк, — с трудом произнёс тот, давясь слезами. — Бедные животные… Ненавижу цирки… — Это просто кошмар, — испытав некоторое облегчение, ответил Меньшиков и коснулся волос Серёжи. — Это всё ты виноват… — вдруг перестав реветь, тихо заявил Сергей. — Ты мне сломал жизнь… — Только не начинай, — предостерегающе произнёс Олег. — А ты останови меня, — с вызовом выплюнул Безруков и резко встал. Он хотел было выйти из комнаты, но Меньшиков схватил его за руку, развернул к себе и грубо поцеловал, до боли кусая его нижнюю губу. Сергей вспыхнул и оттолкнул мужчину, но тот снова схватил его, сей раз на плечи, и прижал спиной к стене, опасно блестя глазами. Безруков ухмыльнулся и дёрнул головой, пытаясь убрать чёлку с глаз. — Как ты прекрасен… — прошелестел Олег, поглаживая бёдра поэта. — Господи, ты находишь прекрасным то, что должно тебя отторгать! — раздражённо ответил Сергей. — Меня ничто не может отторгать, если речь о тебе, — шепнул мужчина и с трепетом поцеловал запястье поэта. — Идём в кровать, иначе всех перебудим. Безруков ничего не ответил, лишь небрежно оттолкнул мужа и вышел из комнаты. Меньшиков пошёл следом, буравя мрачным взглядом спину поэта. Когда они уже лежали в постели, Олег вдруг заговорил: — Вспомнил твой стих «Мне снилось: мы умерли оба». Не знаю, почему. — Мне его Гринёв нашептал, — вздрогнув, пробормотал Сергей. — Кто? — Друг. Тот, который повесился. Но приходил ко мне. Меньшиков нахмурился и посмотрел на Безрукова, который лежал, недовольно повернувшись к нему спиной. Олег, конечно, знал, что Серёжа по своей натуре очень странный человек, но его несколько обеспокоили эти слова супруга. К тому же, он прекрасно помнил тот кошмар, что читался в глазах Сергея, когда Меньшиков застал его в невменяемом состоянии, в спальне с открытым окном. Брюнет не выдержал и поцеловал макушку Серёжи, вдохнул аромат его волос и блаженно прикрыл глаза. Безруков недовольно зашипел и дёрнул головой. Олег положил ладонь на бок поэта, на что тот отреагировал ледяным тоном: — Убери, иначе лягу спать на пол! — Ты? На пол? Ну, тогда завтра пойдёт фиолетовый дождь, — тихо рассмеялся Меньшиков. Серёжа был недоволен, что ему никак не удавалось осадить или уколоть треклятого муженька. Поджав губы, он закрыл глаза и постарался поскорее уснуть.***
Сергей оделся и проверил, на месте ли картины Олега — вчера он спрятал их в карман брюк. После этого поэт посмотрел на своё отражение, попытался привести волосы в порядок и спустился на первый этаж. За столом сидели Борис Леонидович, Анастасия Сергеевна и Таня. Олег восседал на диване и листал «Избранное» Гюго на французском языке. Его мозг ощущал дефицит в тренировке, и в такие моменты мужчина всегда брался за чтение. Не успел Сергей сесть за стол, как в дверь настойчиво постучали. «Кого ещё принесло?» — недовольно подумал он, ощущая себя разбитым после полубезумной ночи, жуткие сны которой оставили на душе свой осадок. Июнь, 1919 год. Высокие зелёные сосны покачивались из стороны в сторону, словно маятник, отмеряя время всего живого. Олег лежал на спине, слегка раскинув руки и развернув ладони к высокому нежно-голубому небу. Такое небо, лёгкое, как крем, и хрупкое, как хрусталь, бывает только летом. Запах озера и трав ласкал ноздри, а время текло и текло, солнце то пряталось за взбитыми сливками облаков, то выглядывало, озаряя окрестности лимонным светом. Со стороны озера послышался громкий смех и Меньшиков медленно сел, по привычке убирая назад волосы, лезшие в глаза. У кромки ярко-синей воды стояли Ирина и Наталья Эдуардовна. Они громко переговаривались и активно жестикулировали. Женщины были хорошими подругами. Так уж сложилось, что жёны братьев Меньшиковых очень полюбили семейную дачу и с радостью на ней обосновались, не высказывая никаких претензий супругам на тему «Хочу жить в городе». Более того, они бы не переехали в столицу ни за какие коврижки, ибо что может заменить прекрасное озеро, свежий воздух и прохладный шумный лес? Олег и Козя выросли в этих местах. Это позже, когда мальчишки пошли в школу, семьям пришлось переехать в город, но каждое лето они собирались в любимом дачном доме и наслаждались обществом друг друга. Позже, став настоящим героем Отечества, Борис Леонидович получил казённую дачу. Но она не смогла заменить семье этой дачки, построенной ещё в середине девятнадцатого века. Олег был облачён в белые брюки и такую же белоснежную рубашку, что прекрасно сочеталось с его тёмными глазами и волосами. Молодой человек потянулся к плетёной корзинке, в которой лежали яблоки, и взял то, что находилось с краю. Откусив от сочного плода, он прищурился и согнул одну ногу в колене, наблюдая за матерью и тётушкой. В воде бултыхался Казимир, что-то выкрикивая женщинам. Меньшиков склонил голову набок и откусил от яблока ещё немного, прищурив один глаз. Поднявшийся ветер надувал наполовину расстёгнутую рубашку парня, играл с его волосами. Олег сидел в расслабленной и непринуждённой позе, упираясь на ладонь вытянутой руки, отведённой назад. Он просто рассматривал пёстрый летний пейзаж, и мог бы показаться поэтом, очарованно поймавшим вдохновение, но на самом деле он не испытывал восторга. Да, он видел красивые вещи, и он хотел их запечатлеть. Но Олег не восторгался, не восхищался, он продумывал, как это будет смотреться на листе и сколько карандашных штрихов придётся сделать. Меньшиков положил недоеденное яблоко рядом с собой на подстилку из синего кашемира и взял блокнот, в середине которого находилась коробка с цветными карандашами. Олег всегда начинал с обычного грифеля, создавал разметки для будущих элементов и делал простые намётки, а после заполнял белое пространство цветами, бледными, приглушёнными; в самом конце с помощью художественного мела и растушёвки он придавал картинам осеннюю матовость. — Что рисуешь? — раздался бодрый голос. Это был Гротов. Он рухнул на подстилку рядом с Олегом, взял его недоеденное яблоко и покрутил в руке, жмурясь от солнца. Вася был из семьи обедневших дворян, правда, в ней давно не было мужчин, поэтому революция не отобрала у него ни отца, ни брата. Дача Гротовых находилась через два участка от дачи Меньшиковых. — Вот это, — Олег посмотрел на сосны, небо, обвёл взглядом озеро, и продолжил рисовать. — Ты знаешь, я сегодня признался в любви Инне… — А она что? — Сказала, что тоже меня любит, — улыбнулся Вася и блаженно растянулся на спине. — А какие у неё глаза… — Какие? — с ухмылкой глянув на друга, Олег продолжил ловко водить грифелем по листу. — Её глаза на звёзды не похожи… — Coral is far more red than her lips' red; If snow be white, why then her breasts are dun; If hairs be wires, black wires grow on her head. I have seen roses damasked, red and white, But no such roses see I in her cheeks, And in some perfumes is there more delight Than in the breath that from my mistress reeks. I love to hear her speak, yet well I know That music hath a far more pleasing sound; I grant I never saw a goddess go — My mistress when she walks treads on the ground. And yet, by heaven, I think my love as rare As any she belied with false compare*. — Точно! — рассмеялся Василий. — Только я, конечно же, декламировал на русском. — И почему я в этом не сомневался? — улыбчиво ответил Меньшиков. Какое-то время стояла прекрасная тишина, нарушаемая только шёпотом ветра. Даже голоса женщин стихли, поскольку те задремали под тёплым солнцем. Олег перестал рисовать только тогда, когда к ним подошли Ирина, Наталья Эдуардовна и Козя. — Скоро обед. Идёмте в дом, ребята, — мягко сказала мать Олега, накидывая лёгкий халат без рукавов поверх купальника. — Я страшно голоден, — закивал Гротов. Меньшиков закрыл блокнот, отложил карандаши и потянулся, ещё раз посмотрев на яркие и невероятно высокие сосны. — Только подумай… Настанет время, когда ни тебя, ни меня не станет, а они так и будут стоять, — прошептал Вася. Поднявшись, он направился следом за троицей, что уже неспешно шагала в сторону дома. Меньшиков приложил ладонь ко лбу, создавая тень, и проводил взглядом родственников и друга, после чего встал и пошёл к воде. Синяя, с золотыми бликами, чистая — она так и манила. Олег остановился на горячем нежно-жёлтом песке, снял рубашку и ринулся в воду. Она приняла парня в свои охлаждающие и ласковые объятия, зашептала, запела, поглотила. Меньшиков нырнул, проплыл под водой несколько метров и, оказавшись на глубине, перевернулся на спину. Он смотрел на дивную рябь на озёрной воде, на то, как ветер гнал облака, покачивал те самые сосны, что брюнет недавно рисовал, лёжа на берегу. …Когда Олег вошёл в дом, все уже сидели за столом и пили чай. Ирина, Наталья Эдуардовна, Антонина Сергеевна с сестрой Анастасией, Борис Леонидович, Евгений Леонидович, Казимир и Василий. — А ты что такой мокрый? Купался прямо в штанах? — улыбнулась мать, с интересом посмотрев на сына. — Да. А чего мелочиться? — ответил Олег и рассмеялся. Влажные волосы липли ко лбу, а рубашка — к спине. Белые брюки облепили ноги парня, подчёркивая их стройность. Зоя выбежала из кухни, неся большое блюдо с ватрушками. Меньшиков резко наклонился и схватил одну зубами, что вызвало восторг среди собравшихся. Олег сел за стол и разжал над тарелкой зубы, позволяя ватрушке упасть. — Что там, в Москве? — спросил брюнет, посмотрев на отца. — Начинается дефицит хлеба, — покачав головой, ответил тут же погрустневший Евгений. — Ну, нас это, благо, не коснётся, — сказал Борис и поправил усы, которые носил с тридцати пяти лет и чисто «для солидности». — И всё благодаря тебе, — заметила Ирина. — Мне в институте проходу не дают, смотрят с таким восхищением, будто это я — герой революции, а не ты, — с благоговением взирая на Бориса, сказал Казимир. — Зато я могу быть спокоен — тебя не обидят, — ухмыльнулся тот и похлопал сына по плечу, а после посмотрел на Олега: — Я тебе достал пару редких экземпляров — средневековая английская поэзия. — Правда? Ну ничего себе, — широко улыбнулся Меньшиков. — Отдам, как чай допьём, — подмигнул ему дядя. — Никогда не понимал, как ты языки учишь. Это же так сложно, — хлебнув чаю, задумчиво произнёс Козя. — Сложно только поначалу, — ответил Олег, откусывая от ватрушки. — Знаешь, я хотел тебя попросить… — понизив голос, произнёс брат, наклоняясь к уху Меньшикова. — Только ты сперва согласись. — Согласиться, не зная, о чём речь? Ну ты силён! — иронично отозвался Олег. — Это не составит тебе большого труда… — Ладно. Что там у тебя? — Понимаешь, я приглашён на встречу… Знакомый позвал. Но я робею, вроде как, — поглядывая на разговаривающих отца и дядю, прошептал Козя. — Не мог бы ты составить мне компанию? Так мне будет не настолько неловко… — Можно я буду говорить только по-английски в компании твоих дружков? — улыбнувшись одним углом губ, спросил Олег. — Ну… можно… это даже экстравагантно… — сбивчиво произнёс Казимир. — Да пошутил я! — рассмеялся Меньшиков. — Ты прям сама наивность… Козя поддержал смех, явно испытывая облегчение. Брат его частенько выручал.