Когда выпал снег

Олег почувствовал, что что-то случилось, за секунду до того, как в полутёмной квартире раздался звонок. Капитан не спал. Он лежал на спине и смотрел в окно, за которыми серели одинокие и тоскливые предрассветные сумерки. Без Сергея кровать опустела, опустела вся квартира и весь дом. Теперь Меньшиков со всей ясностью почувствовал, что вечно недовольный Серёжа каким-то чудесным образом наполнял это жилище жизнью. Без него всё стало предельно будничным и прямолинейным: прямые линии потолка, окна, шкафа, кровати. Обои стали бледнее. Все эти вещи не имели никакой красоты, они были словно начерчены с линейкой и начисто лишены души. Спать не хотелось. Жуков звонил полтора часа назад и сказал, что Сергей уснул, всё в порядке. Волноваться было не о чем, и Олег не волновался. То, что происходило в душе, было совсем иной природы. Это можно было сравнить с купанием в море после дождя, когда на поверхности вода приятная, тёплая, а ноги утопают в нижних ледяных потоках. Меньшиков никогда не задавался вопросами по типу: «За что мне всё это?». В его голове априори не могла всплыть подобная формулировка. Он никогда не жалел себя, и не потому что считал это слабостью, а потому что просто не умел быть слабым. Все знакомые считали его полностью завершённой и самодостаточной личностью, которой не надо лишний раз самоутверждаться. Но это не было результатом душевного труда — Меньшиков просто был таким, не прилагая никаких усилий. Он был от рождения наделён большой жизненной энергией и его силы восстанавливались самостоятельно, поэтому Олег никогда не говорил: «Я устал». И даже сейчас, находясь в безнадёжном положении, имея полное понимание, что Сергей всегда будет холоден к нему, мужчина не собирался ничего менять и прекращать движение вперёд. Вот только отсутствие Безрукова приносило дискомфорт на физическом уровне. Словно Меньшиков мог более-менее нормально жить, только если тот рядом, под боком. Июнь, 1919 год. Встреча с приятелями Казимира произошла в небольшом кафе на Арбате. Новая интеллигенция очень любила это заведение с тёмно-коричневой вывеской, чёрными круглыми столиками и роялем посреди зала. Иногда здесь собирались поэты, художники, актёры. Обсуждали последние события в мире искусства, политику, восторгались революцией и думали, какие же перспективы открываются молодому поколению с приходом Советской власти. Если бы Козя не был сыном легендарной личности, то его вряд ли вообще замечали в кругу сверстников. Он не входил в когорту тех, кого считают недостойными и всячески унижают, в то же время он не имел ничего, чем мог бы привлечь внимание. Незапоминающийся, несколько угловатый внешне Казимир был начисто лишён харизмы. Он казался тем человеком, которому всегда было нужно стать чьей-то частью, с кем-либо слиться. Он неловко и несмело поддерживал шутки, но сам никогда не острил. В Козе не было той отличительной и особенной черты, которая могла бы сделать его яркой, пусть и не всем приятной личностью. Многие считали, что ему идеально подходит слово «никакой». Если Казимиром интересовались, то только в качестве сына великого человека, который пишет историю родной страны. В глубине души Козя не был лишён амбиций, поэтому он решил, что пора пустить в ход своё второе оружие — двоюродного брата. Он гордился Олегом, восхищался его умением быть в меру обаятельным, харизматичным и циничным. У него горели глаза, он был настолько «живым», что рядом с ним даже донельзя флегматичный Козя становился активнее. Казимир был убеждён, что при должном рвении его брат способен заполучить сердце практически любого человека. Разве это могло не восхищать? Когда у Казимира случилась несчастная первая любовь, Олег превратился в толстую вязаную жилетку. Козя днями и ночами плакал в неё, проклиная судьбу и Вареньку. Варвара Спиркина — его одногруппница, словоохотливая девица с большим апломбом и ровно такой степенью распущенности, чтобы привлекать внимание тех, кто готов выложить неплохие деньги для того, чтобы обеспечить бедной студентке беспечное существование. Казимир писал ей тайные письма, а Варя гадала, кем может быть этот несчастный воздыхатель. Когда Козя, приняв на душу немного креплёного, подкараулил девушку возле её дома с букетом ромашек и признался в любви, Варвара изменилась в лице. Сперва она будто бы испугалась услышанного, а потом залилась громким смехом и сказала: — Да ты с ума сошёл! Никогда! Непонятно, что означало «Никогда», ведь Козя сказал: «Это я писал тебе письма. Я тебя люблю». А потом она пошла дальше, гордо вскинув голову. На следующий день Казимир встретил её, флиртующую с каким-то господином лет сорока. Он недвусмысленно держал её за талию и похабно улыбался. «Развратница!» — подумал Казимир, словно до этого у него не было возможности понять, что Спиркина ищет того, кто создаст ей хорошие условия, а не любовь до гроба. Героем революции был не он, а его отец. — Главное, девочки — хорошо устроиться в жизни, — всегда говорила она подругам, да так громко, что слышали все, включая Козю. — Любовь что? Болезнь. Сегодня ты всё для него, а завтра он с другой. От любви одни беды, девочки. Лучше уж спокойная жизнь по расчёту. — По-буржуйски мыслишь, — проворчала Галя Дмитриева, поправляя очки. Варвара лишь ухмыльнулась и отмахнулась. Впереди были годы НЭПа, которые принесли не только деньги некоторым особо прытким, а также сексуальную революцию, благодаря которой свободная любовь стала символом эпохи. И гражданка Спиркина прекрасно вписалась в эту современную картину жизни. Она покинула университет после первого курса, работала в шляпном магазинчике, а потом уехала с очередным немолодым спонсором-нэпманом на юг. Там её следы и затерялись. Прокрастинация и нежелание идти наперекор чему-либо развили в Казимире стойкую пассивность в отношениях с людьми. Он бы никогда не стал бороться за любовь, поэтому моментально создал из Вари настоящую предательницу, хотя изначально знал, что она совершенно не его поля ягода. Олег давал брату выговориться и по возможности отвлекал его. Энергичность Меньшикова была топливом, которым подпитывался откровенно ноющий Козя. В тот вечер компания душевно приняла Олега. Как и предполагал Казимир, брат смог обаять собравшихся, и теперь Козя полагал, что несколько возвысился в глазах товарищей. Он также думал, что в будущем сможет найти новую любовь, а рядом будет Меньшиков, который не даст свиданию свалиться в пропасть. Но вскоре он понял, что этот вариант не годится — рядом с Олегом Казимир проигрывал настолько, что все девушки обращали внимание только на его брата, но не на него. — А что это? — спросил Серёжа, держа отца за руку и глядя на кафе с коричневой вывеской, на которой была изображена золотистая чашка. — Кафе. Хочешь зайти? — улыбнулся Виталий. — Интересно… Мужчина завёл мальчика в заведение, в нос ударил запах кофе. Безруков-старший подошёл к витрине, за стеклом которой лежали рогалики в шоколадной глазури, пышки, булочки, пирожное. Пока Серёжа, имеющий по обыкновению сосредоточенное и не по годам грустное выражение лица, рассматривал выпечку, Виталий обвёл взглядом зал. Знакомый точёный профиль, чёрные волосы и такой же чёрный свитер, фирменная улыбка… Мужчина сразу же узнал Олега, племянника своего старого друга. Тот сидел в компании четырёх парней и что-то вещал. — Пап, купи мне рогалик, — сказал Серёжа и подёргал отца за рукав. Тот, невольно улыбаясь Меньшикову, который его даже не видел, достал из кармана деньги и купил сыну лакомство. Они вышли из зала в ту же секунду, когда Олег посмотрел на дверь. В тот вечер он так и не увидел свою будущую судьбу.

***

Телефонный звонок рассёк ночную тишину. Меньшиков, который почуял опасность за мгновение до этого звука, быстро встал с кровати и вышел в коридор. Не зажигая свет, мужчина поднял трубку. — Алло? — Товарищ капитан… — голос Жукова звенел и дрожал. У Олега мгновенно пересохло во рту. — Ваш муж… он вскрыл себе вены… Я обнаружил его несколько минут назад в ванной, на коленях, с руками в воде. Он потерял очень много крови. Я вызвал скорую и оказал первую помощь… Мир разбился на тысячу кусков. Меньшикову стало плохо настолько, что захотелось отшвырнуть трубку. Его охватил озноб, голова закружилась. — Он… жив? — только и смог вымолвить Олег подрагивающим голосом. — Пока да, — ответил Жуков. — Пусть везут его в Кремлёвскую больницу. Я еду туда, — каждое слово причиняло мужчине боль. — Будет сделано. Бросив трубку на рычаг, Олег пошёл в комнату, ничего не видя перед собой. Иван спрашивал, что случилось, но Меньшиков не отвечал. Он даже не понимал слов, не мог разобрать речь старика. Капитан не помнил, как добрался до больницы. Стоило отдать должное карете скорой помощи — они доставили Безрукова за считанные минуты. В пустынном коридоре, пропахшем медикаментами, Олега встретил седовласый заведующий хирургическим отделением. Весь персонал больницы уже был в курсе, кто именно к ним доставлен и какое должно быть отношение к пациенту. — Не волнуйтесь, — сказал мужчина успокаивающим голосом. — Вашему супругу сейчас делают переливание крови, после этого зашьют вены. Это займёт какое-то время. Присядьте. — Он будет жить, — не спросил, а гаркнул невменяемый Меньшиков. Заведующий мягко подвёл мужчину к лавочке у стены и заставил сесть. — Мы будем держать вас в курсе, — добавил он и ушёл. Олег упёрся локтями в колени и вплёл пальцы в волосы. Он сидел так довольно долго, ощущая такую мощную душевную боль, что хотелось взять скальпель и вырезать чёртово сердце. Потом к нему снова подошёл заведующий и сказал, что всё прошло успешно, Сергея спасло то, что его быстро нашли и оказали правильную первую помощь. Мужчина настаивал, чтобы Олег поехал домой и поспал, но тот наотрез отказался. Он просидел ни живой, ни мёртвый, до обеда, а потом позвонил дяде и сообщил, что не сможет выйти на службу. Скрывать от генерала причину не было смысла, и когда тот спросил, почему, Олег ответил правду. Вечером бледного и болезненного капитана пригласил на беседу заведующий, Антон Леонидович. — Вы, должно быть, понимаете, что все, кто совершили попытку самоубийства, обязаны пройти принудительное лечение в психиатрическом отделении? — осторожно спросил доктор. — Сергей должен лечь в психушку? — голос Олега был подёрнут хрипотцой. — У нас имеется психиатрическое отделение. Есть всё необходимое, новейшие препараты. Сами знаете — наша больница самая лучшая в стране. Товарищу Безрукову необходимо остаться для лечения, профессор Возрождённый займётся им и поставит на ноги. Это профессионал большого масштаба. Олег немного помолчал, переваривая услышанное, затем спросил: — А что с венами? Они заживут? — Думаю, с этим всё будет в порядке. В данном случае очень важно установить причину, почему это случилось. Вы не знаете? — Я оставил его одного, без присмотра, — упавшим голосом произнёс Меньшиков. — Он очень необычный. Не как все. Понимаете? — Да, — задумчиво ответил заведующий. — Боюсь, вашего супруга натолкнуло на это действие некое психическое расстройство. Его и будет изучать профессор Возрождённый. Травма головы могла спровоц… — Травма головы? — напрягся Олег. Его пальцы будто приняли электрический ток. — У Сергея Витальевича сильный ушиб головы, кровавая корка под волосами. Либо его ударили, либо он упал. Но лично я склоняюсь к первому варианту. — Почему? — неотрывно глядя в глаза врача, спросил Меньшиков. — Во сне Сергей Витальевич не раз повторял: «Мартынов, не по голове, сука! Больно». Меньшиков медленно прикрыл глаза. Ярость, холодная, тёмная, грязная, как осеннее болото, поднялась из недр души и медленно заполнила собой всё существо мужчины. Его потряхивало. Губы стали почти белыми. — Поезжайте домой, — мягко сказал заведующий. — Он всё равно спит. А завтра утром им займётся Возрождённый. Приезжайте часикам к двум. Меньшиков приоткрыл налившиеся кровью глаза, едва заметно кивнул и вышел из кабинета. Он приехал домой и переоделся в форму. Не хотелось ни есть, ни спать. Все физиологические потребности отключились. Иван видел ужасающее состояние Меньшикова и не лез к нему с вопросами. Капитан приехал в НКВД, вызвал Жукова и поблагодарил его за оперативную работу, а также уточнил детали, но мужчина не сказал ничего нового. Тогда Олег отпустил его и позвонил лейтенанту Крылову. — Езжай по этому адресу. Задерживай Мартынова, и в пустую камеру его. Всё понял? Положив трубку, Олег достал из кобуры револьвер и провёл по нему пальцами. Желание расстрелять всё в этом чёртовом кабинете было невероятно сильным. В душе мужчины не осталось ни одного светлого пятна. Одна только тьма, лишь потребность в крови и мести. В дверь постучали. — Кто? — злобный голос Олега был неузнаваем. — Это я, — отворив дверь, генерал вошёл в кабинет. На его лбу пролегла морщина. — Ты просил не приезжать в больницу, я не стал. Как он сейчас? — Спит. Его оставят в клинике на лечение. После попыток самоубийства домой не отпускают, — поглаживая револьвер, бесцветно ответил капитан, не моргая. — А почему он… решился на это? — тихо спросил Борис Леонидович. — Не знаю, — Олегу не хотелось говорить о травме головы и возможном психическом отклонении Серёжи. В его представлении было сказать об этом — предать Безрукова. — От меня что-нибудь требуется? — Нет, спасибо, дядя, — положив револьвер на стол, Меньшиков посмотрел в глаза генерала и заметил в них искреннюю тревогу. — Если что — обращайся… — Конечно. — Крепись, Олежа, — добавил Борис Леонидович и медленно вышел из кабинета. Капитан откинулся на спинку стула и медленно провёл ладонями по волосам, приглаживая их назад. А потом он долго сидел и тупо смотрел перед собой, позволяя душе утопать в тёмных болотных пучинах. Света больше не было. Не было даже горячей ярости. Олег превратился в одно сплошное зло, беспощадное и собранное, подпоясанное. Это была острая, ровная и всепоглощающая злость, которая имела более опасную природу, нежели ярость, которой всегда свойственно угасать. И снова стук в дверь. — Кто? — Крылов, товарищ капитан! Мартынов доставлен. — Иду. Матвей посмотрел на вошедшего человека с нескрываемым ужасом. Он просто сидел с товарищами, выпивал пиво, и вот те на — ворвались двое, повязали и увезли в чёрном автомобиле. Тот, что вошёл в камеру, был устрашающ. Молодой, с белым, словно маска, совершенно бесстрастным лицом, злыми и холодными тёмными глазами и чёрными волосами, зачёсанными назад. Весь его облик излучал подтянутость, собранность; энкавэдэшник был остр, как бритва. В структуре творился такой беспредел, что Меньшиков не считал нужным кого-либо ставить в известность о допросе и протоколировать его. Он позже всё оформит. Сейчас никакая канцелярщина не имела значения. Олег сел на стул и закинул ногу на ногу. Чёрные сапоги скрипели и блеснули, ибо были идеально начищены. Открыв папку с личным делом литератора, он заговорил: — Мартынов Матвей Геннадьевич, что же вы так неосторожны-то, а? Не боитесь вслед за многими дружками в лагерь отправиться? А к стеночке? — Да за что же? — опешил тот. Меньшиков посмотрел прямо в глаза Матвею и сухо спросил: — Ты зачем Сергея ударил? — Сергея? Какого? А… этого… Да не бил я его… — растерянно ответил Мартынов. — Так уж и не бил? — недобро улыбнулся Олег. — Может, признаешься сразу? Или хочешь увертюру?  — Богом клянусь, не понимаю, о чём вы! — воскликнул Матвей. Обычно в пытках участвовали те, что были младше по званию. Олег лишь наблюдал. Но теперь всё было иначе. Он вышел из камеры и вернулся в компании двух подчинённых. — Приложите его щекой к стене, — велел Меньшиков. Те заставили Матвея встать и, держа за руки, припечатали щекой к стене, как и требовал начальник. — Вы чего, а? — прошептал Мартынов, дрожа, как осиновый лист. — Сергея я бил… да, бил, признаюсь! — Как? — шёпотом спросил уже стоящий сзади капитан. — Пнул ботинком. — По голове? — Да, пнул ногой по голове, — тараторил литератор. — А Славка его башкой о лёд… — Какой Славка? — не моргая, бесцветно спросил Олег. — Вареев. Друг мой… Меньшиков стиснул зубы и нанёс сокрушительный удар молотком по голове Мартынова. Тот заорал нечеловеческим воплем. Олег кровожадно улыбнулся и принялся колотить череп молотком так, словно это была отбивная. Капли крови брызгали во все стороны, на лица трёх энкавэдэшников. Вопли становились всё душераздирающей. Олег сделал шаг назад и бросил молоток, когда голова мужчины уже превратилась в фарш, и в ней образовалась большая вмятина. Лейтенанты пыхтели, но продолжали держать умершего. Сколько ударов нанёс Меньшиков, сказать было уже сложно, но явно не менее тридцати. Не голова, а месиво. Зрелище было отвратительным. Олег велел оставить труп в камере. Сперва он заполнит необходимые документы, которые подтвердят, что Мартынов был убит в ходе допроса, ибо отказывался признаваться в антисоветской пропаганде. Меньшиков взял платок, протянутый подчинённым, и начал вытирать руки, зачарованно глядя на свои окровавленные пальцы. Хотелось сжать ими щёки Серёженьки и сказать: «Ты отомщён! Эта тварь мертва».

***

Сергей открыл глаза и увидел белоснежный потолок. Пахло спиртом и медикаментами. Поэт провёл языком по пересохшим губам. Его мутило и подташнивало. До этого он несколько раз приходил в себя, но потом всегда отключался. Серёжа попытался рассмотреть своё тело, приподнял руки, ощущая в них тупую, не слишком сильную боль, которую удавалось купировать благодаря обезболивающим препаратам. Порезы скрывали бинты. Дверь приоткрылась. В кабинет неспешно вошёл пожилой человек в белом халате. У него были густые седые волосы, усы и борода, что делало его похожим на интеллигента из прошлого века. — Сергей, здравствуйте, — улыбнулся он, присаживаясь на стул возле палаты больного. — Меня зовут Александр Романович Возрождённый, я профессор, врач-психиатр. — Здрась… А как я здесь? — голос Безрукова был посажен и напоминал свист. Сглотнув, он обвёл взглядом палату. Большая, с видом на зимний двор, правда, с решётками на окне. Кроме койки тут был стол, два стула и шкаф. — Вы порезали вены. Помните это? Сергей помнил это достаточно смутно. Словно сие случилось когда-то давно, в детстве, и подробности уже стёрлись. — Помню… — А почему вы это сделали, Сергей? — мягко спросил профессор. — Мне сказал Гринёв… Позвал за собой. Вроде, — помолчав, невнятно ответил Серёжа. — Кто такой Гринёв? — Никита… Друг мой… — еле шевеля губами, отвечал Безруков. — Я дам вам воды, — сказал Возрождённый. Встав, он подошёл к столу, плеснул из графина воды в стакан и вернулся к Сергею. Бережно приподняв его голову, заставил попить. Серёже сразу стало лучше, во рту больше не было ощущения жаркой пустыни. — Ваш друг велел вам покончить с собой? — сев на стул, Возрождённый сжал стакан. — Да. Хотел, чтобы мы были вместе. — Как это? Он мёртв? — Ну да… Профессор какое-то время молчал, а потом спросил: — Как вы думаете, это был действительно ваш друг или злая шутка воображения? — Я не знаю, — прошептал Безруков. — Иногда всё это так реально. Не отличишь, явь или бред… — Как долго вас навещал ваш друг? — Он умер совсем недавно, и с тех пор навещал пару раз. Возрождённый посмотрел на стакан и задумчиво покрутил его: — Сейчас вас что-то беспокоит? — Руки побаливают, тошнит, в голове будто туман, — с трудом произнёс Сергей. — Что ж, пока отдыхайте, Сергей. Чуть позже мы обязательно пообщаемся детальнее. А пока спите, набирайтесь сил. Да, кстати… — психиатр встал и поставил стакан на стол. — Голова не болит?  — Вроде нет. — Вам дают несколько обезболивающих препаратов, — отозвался доктор и направился к двери. — До встречи. — До свидания. Не успела дверь закрыться, как в палату вошёл Меньшиков. Его белая кожа сливалась с белизной накинутого на плечи халата, а глаза и волосы были такого же цвета, как чёрный свитер с высоким горлом. Олег подошёл к столу, поставил на него пакет, а затем вдруг подлетел к койке и порывисто опустился на одно колено. Сергей даже не успел понять, что происходит. Меньшиков положил ладонь на ногу мужа и поглаживал её сквозь одеяло, губами касаясь перебинтованной руки. Так продолжалось несколько минут. Потом мужчина вскинул на Сергея блестящий взгляд. Безруков был бледен, под глазами образовались яркие синяки, веки покраснели, чёлка слегка липла ко лбу. И даже в таком обессиленном и болезненном состоянии он был невероятно красив и сексуален. Меньшикова затрясло. Он понимал, что его сокровища могло не стать. «Моё», — жадно подумал брюнет. Всё-всё его. И глаза эти, что вечно в поволоке, маслянистые, и губы, и щёки, и улыбка лучистая, и тело, такое податливое… Судорожно выдохнув, мужчина переложил ладонь на голую грудь Сергея, на то место, где билось сердце. Олег поцеловал чуть влажные от воды губы Серёжи, вздрагивая от переизбытка чувств. Безруков, конечно, ощутил, как того трясёт, и это было неуправляемо. Когда между глазами мужчин оставалось не больше пяти сантиметров, Олег начал бережно и очень осторожно целовать лицо поэта, это были поцелуи-бабочки, едва ощутимые, полные любви и нежности. А потом в кабинет заглянула медсестра и сказала, что Меньшикова хочет видеть доктор. Олег, не глядя на неё, поцеловал левую ключицу Сергея, затем выпрямился и направился к двери. Обернувшись у порога, он снял халат одним движением руки, и вышел.