Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудил тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. ©
Утром Меньшиков действительно явился. И действительно принёс белый костюм и бледно-голубую рубашку Серёжи. Тот насуплено лежал на кровати, барабаня кончиками пальцев по груди. Давеча Лихачёв посчитал, что поэт достаточно стабилен для того, чтобы лечиться без ежечасного присмотра со стороны медсестёр. Увидев Олега, Безруков замер и перестал двигать пальцами. Мужчина выглядел эффектно: чёрное пальто, такие же чёрные брюки и не менее чёрная рубашка, на ногах — сапоги такого же цвета. — Ты уже проснулся… Молодец, — улыбнулся капитан и протянул Сергею свёрток с его сегодняшним нарядом. Тот медленно сел и осторожно, словно в нём могла быть бомба, взял этот самый свёрток. Рассмотрев одежду, он изогнул бровь и спросил: — Почему это я в светлом, а ты в тёмном? Олег склонил голову набок и выразительно посмотрел на Безрукова: — Боюсь, ответ тебе не понравится… Сергей несколько секунд смотрел на супруга, хлопая ресницами, а потом вздрогнул — дошло. Нахмурился и покраснел. Ему, конечно, хотелось взбунтоваться в отношении всего происходящего, но ночью, ворочаясь в кровати и глядя на серебристый диск луны, Безруков вдруг понял, что может из очередного безумного поступка Меньшикова выцыганить пользу. И решил не откладывать в долгий ящик — пошёл в атаку. — Ты же понимаешь, что я считаю твою затею бредом? — спесиво поинтересовался Сергей, поджимая губы и глядя на Олега сквозь полуопущенные ресницы. — Априори. — И понимаешь, что я могу устроить бунт? Буду орать на всю больницу, буду бросаться в окно, видеть гномов и фей… Всё, лишь бы Лихачёв поверил в обострившийся психоз и изолировал меня от тебя. Жаль, что не навсегда, но тем не менее, — негромко говорил Серёжа, видя, как лицо Олега приобретает ожесточённое выражение. Упиваясь этим. — Допустим, — глухо ответил брюнет. — А могу пойти с тобой в церковь спокойно, так, будто ты меня не принуждал. Тебе ведь такой вариант понравится чуточку больше, правда? — Безруков самодовольно улыбнулся. Меньшиков ничего не ответил, прожигая поэта тяжёлым взглядом. — Я могу это устроить, но взамен на кое-что… — На что? — словно не спросил, а каркнул чекист. — Договоришься с Лихачёвым, чтобы меня отпустили домой. Я тут уже больше месяца. Мне надоело. Я стабилен, галлюцинаций нет. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Меньшиков и сам был бы рад, если бы любимого выписали как можно скорее, но его здоровье не могло не волновать капитана. Испытывая противоречие, он нашёл в себе силы быстро сдавить ему горло и решить: «Поговорю с Лихачёвым. Если тот будет категорически против выписки, оставлю Серёжу здесь. Побесится и успокоится». — Договорились, — сказал он вслух. — Одевайся. Безруков подозрительно прищурился, но ничего не ответил. Взял голубую рубашку: — Отвернись. — Можно подумать, я там что-то не видел, — ухмыльнулся Олег, но спорить не стал, и, скрипя сапогами, отошёл к окну. Рассматривая грустный заснеженный парк, он испытывал томление и привычную боль. Мысль о том, что теперь их связь приобретёт сакральный смысл, будоражила сознание и заставляла кровь кипеть, как хорошее густое вино. Когда звуки стали тише, капитан обернулся и увидел Сергея «при полном параде». Ему чертовски шли белый костюм и небесного цвета рубашка. Меньшиков откровенно залюбовался, слегка приподняв подбородок, как делают, чтобы получше что-либо рассмотреть. — Пальто где? — спросил Серёжа, глядя в сторону, ибо выносить прямой взгляд брюнета было крайне тяжело. — Идём. Они вышли из палаты. Снаружи ждала медсестра, держа серое драповое пальто, которое принёс с собой Олег. Меньшиков помог Безрукову его надеть, проявив джентльменство, как кавалер перед дамой. Поэта это смутило и разозлило одновременно, но он пообещал себе не артачиться сегодня, чтобы муженёк не решил оставить его в «дурдоме». Покинув больницу, мужчины сели в поджидающий их служебный автомобиль. Сергей смотрел в окно с такой жадностью, будто прожил последние полгода на чужбине, и вдруг вернулся в родные места. В какой-то степени он себя так и чувствовал. Проезжая мимо кинотеатра «Армавир», Безруков невольно вспомнил ароматы коньяка, армянских сушёных вишен в сахарной пудре и трёхслойного пирожного, которые частенько царили в нём благодаря потрясающему буфету. Сергей часто посещал именно этот кинотеатр — в нём показывали все новинки, а к немым картинам подбирали великолепное музыкальное сопровождение, пианист играл, не щадя пальцев. Поэту вдруг страшно захотелось посмотреть какую-нибудь фильму. Только пробыв «в заточении» несколько недель, он понял, как ему всё это важно: и широкие проспекты с их оживлённым потоком людей, и звон весёлых трамваев, и тихие дворики. Когда автомобиль стоял на последнем светофоре, Безруков с грустным блеском в глазах проводил трамвай, летящий в белоснежную россыпь снежных звёзд. Май, 1916 год. — На Первомайской расстреляли банкира Толмачёва с женой. Ну надо же. Говорят, виноваты заговорщики. Это всё с попустительства нашей власти, — покачав головой, грустно произнесла Ирина Борисовна. Она читала газету, сидя за столом, на котором ещё не остыл завтрак. — Какой ужас, — отозвалась сидящая напротив двоюродная сестра Ирины, Мария. — Когда уже заткнут рты этим паразитам? Когда их всех уже арестуют? Уму непостижимо. Покушаться на святое — на нашу власть, на нашу страну… А ещё выворачивают всё так, будто хотят, как лучше! Олег никогда не клал сахар в чай или кофе. И сейчас не стал. Взяв кружку из потрясающего тонкого голубого фарфора, он сделал маленький глоток и вернул в блюдце. — С одной стороны, недовольства в стране можно понять — все ужасно устали от затяжной войны… — со вздохом произнесла Ирина Борисовна. — С другой, ну не кровь же проливать. — Ой, сестра, не нравятся мне твои настроения, — прищурившись, Мария покачала головой. — Ты должна иметь чёткую позицию. Либо ты за этих, либо за тех… — Съешь ещё одну, — посмотрев в тарелку сына, вдруг сказала Ирина. Возможно, чтобы сменить тему, возможно, потому что искренне хотела подкормить сына. Взяв столовые щипцы, она подцепила песочную корзиночку с фарфорового белого блюда и положила её в тарелку Олега. Корзинка была начинена двумя видами сыра и овощами — фирменное блюдо женщины. Она испекла их специально к приезду двоюродной сестры, которая жила в Риге. — Они очень вкусные, но не хочу больше, — улыбнулся Меньшиков. Встав, он поцеловал мать в висок и прошёл в свою комнату. Подойдя к книжному шкафу, молодой человек вытащил учебники, которые потребуются сегодня на учёбе, проверил наполненность чернильницы. И вдруг на пол что-то упало, тихо звякнув. Видимо, Олег задел ладонью какую-то вещь, когда доставал книги. Посмотрев вниз, он увидел серебряный крест. Меньшикова крестили при рождении, а в детстве отец даже помог мальчику выучить несколько молитв. Сев на корточки, брюнет взял крестик и задумчиво подошёл к открытому окну, из которого щедро лился аромат поздней весны. На солнце серебро блестело особенно ярко. Олег провёл подушечкой большого пальца по маленькому распятию. «Скоро всё изменится, — думал он. — Церковь, религия и попы перестанут значить хоть что-нибудь, и больше не смогут влиять на политические дела. Грядёт время отчаянных перемен. Как славно». Олег положил крест на стол, сложил учебники и чернильницу в портфель, и вышел из квартиры, слыша, что мать с тётушкой уже ведут непринуждённые беседы о бязевом костюме, что привезли в салон «Мадам Жоржетт». Меньшиков шёл прогулочным шагом, никуда не спеша. Тёплый ветер надувал его белую рубашку, как паруса, трепал нежной пятернёй чёрные волосы. В нос ударяли самые разные запахи: свежих роз, рыбы, хлеба, дивной краски для волос, по которой сходила с ума вся Москва, и плевать, что цвет получался каждый раз совершенно непредсказуемым. — Опоздать не боишься? — спросил догнавший его сокурсник Демьян Зуйкин. — Нет. Не опоздаю, — ответил Меньшиков так, словно видел, что тот гнался за ним через перекрёсток. — Слышал о банкире и его жене? — парень сбивчиво дышал из-за неожиданной пробежки. — Да. — И что думаешь? — Ничего, — посмотрев на спутника, отозвался Олег. — Что тут думать? — Поговаривают, ты увлечён идеями революции, — ухмыльнулся Зуйкин. — Врут? — Отнюдь. — Не понимаю я вас. Хотите, чтобы кровь пролилась, война началась? Чтобы брат на брата, да? — молодой человек говорил так, что становилось понятно — для него это больная тема. — Перемены невозможны без крови, — задумчиво ответил Олег. — Ты рассуждаешь обывательски. Где ты бывал? Москва, Петроград, да? Покатайся по периферии — увидишь уровень жизни там и уровень образованности населения. Сколько же можно влачить такое жалкое существование, с таким избыточным контрастом благосостояния населения? Ты только вдумайся: процент неграмотности в Самарской губернии, например, достигает восьмидесяти процентов, Уфимской — девяносто. Чудовищно. Меньшиков говорил медлительно и вдумчиво, словно обращался не к Демьяну, а к самому себе. — Отдельный скрипач сам управляет собой, оркестр нуждается в дирижёре, — добавил он. — Энгельс? — поморщился Зуйкин. — Маркс. Демьян качнул головой: — Да ну тебя! Философ! Бежим лучше — на пару опоздаем. И побежал.***
Спасский собор благоухал, как нежная белая лилия. В снежном оперении он казался божеством, спустившимся на землю. Это заметил даже Меньшиков, и ощутил что-то смутно похожее на прилив благодати. Сергей любовался собором, а потом зачем-то перекрестился. Олег открыл тяжёлую дверь и жестом пригласил мужа пройти первым. Внутри не было прихожан — капитан обо всём позаботился. Среди золота икон и взгляда хрустально чистых глаз появился отец Павел. Поприветствовав мужчин, он попросил их встать на колени у алтаря. Читая что-то из Евангелие, священнослужитель надел на супругов венец и вручил им зажжённые свечи. Сергей испытал острое желание выбежать из этого странного места, но понимал, что нельзя. Внутри что-то восставало против венчания. Ему вспомнились слова Олега о том, что теперь их ничто не разлучит, и не развенчает. Стало тошно и дурно. Запах ладана сводил с ума и пробирался под кожу. — Повторяйте за мной… — звучал голос отца Павла словно из другой эры, из снов. — Я беру тебя в свои мужья перед Господом и обещаю любить и уважать, всегда быть преданным и не оставлять до самой смерти. Моя любовь к тебе долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается. И я клянусь, что так и будет, пока я могу дышать и пока моё сердце бьётся. Клянусь любить тебя, пока ты в этом нуждаешься. Но даже если ты перестанешь нуждаться, я не смогу тебя разлюбить. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, — голос Олега казался гипнотическим, его глаза горели страшным огнём. Сердце Сергея было готово расколоть грудную клетку, голова шла кругом. Он, словно находясь под гипнозом, отвечал: — Я беру тебя в свои мужья перед Господом и обещаю любить и уважать, всегда быть преданным и не оставлять до самой смерти. Моя любовь к тебе долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается. И я клянусь, что так и будет, пока я могу дышать и пока моё сердце бьётся. Клянусь любить тебя, пока ты в этом нуждаешься. Но даже если ты перестанешь нуждаться, я не смогу тебя разлюбить. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, — голос Олега казался гипнотическим, его глаза горели страшным огнём. После произнесения клятв Безруков и Меньшиков три раза совершили ход вокруг аналоя с Евангелием и вкусили священное вино из чаши. Сергею казалось, что святые смотрят с икон насмешливо, видя его насквозь. От этого руки поэта слегка подрагивали. Когда венчание было завершено, мужчины вышли на мороз и Безруков, покачиваясь от переизбытка эмоций и отвратного запаха ладана, пошёл вперёд, не разбирая дороги. Вскоре тропа вывела его к небольшому старому кладбищу, на могильных крестах которого сидели вороны. Справа находилось мрачное здание из чёрного камня. Подойдя к нему, Серёжа прочёл выгравированную над дверью надпись: «Усыпальница Славских». Безруков хотел обернуться и посмотреть, далеко ли позади остался Спасский собор, ибо он даже не понял, сколько прошёл, как сильные руки схватили его и затолкали в усыпальницу. Тяжело захлопнулась дверь. — Ты что творишь? Ты чудовище, — прошептал ужаснувшийся поэт, когда Олег вжал его животом в холодную каменную стену. — Я ужасно тебя хочу, — прошептал Меньшиков, кладя руку на пах Сергея и начиная его грубовато мять. Венчание сводило его с ума. Если бы не священник, он бы точно повалил супруга на пол и трахнул его прямо там, в золотом свете церковных свечей. Понимание, что теперь они связаны особой нитью, открывало второе дыхание. Олег, ощутив, что член Серёжи отозвался, сорвал с мужа пальто, отшвырнул его в сторону, и развернул поэта к себе, затаскивая в закуток. Грубо, рывком спустив брюки любимого вместе с бельём, он поспешно расстегнул свою ширинку, вытащил член, а после взял ноги Безрукова под коленями и заставил их согнуть. Сергей упёрся подошвами ботинок в стену напротив, а его ноги обхватили бёдра Меньшикова. Тот принялся дрожащими руками расстёгивать рубашку Серёжи, покрывая раскалёнными поцелуями его холодное лицо. Происходящее сорвало крышу не только ему, но и Безрукову, который даже помыслить не мог о сексе в подобном месте и подобной позе. — Ты… ты… — шептал он, задыхаясь. — Ненормальный? Я знаю, ты это уже говорил, — жарко прошептал брюнет, нетерпеливо разводя в стороны ткань голубой рубашки и обхватывая губами правый сосок. Сергей встрепенулся от такой ласки. Дёрнулся. Оголённый зад холодил каменный лёд усыпальницы. Олег, посасывая сосок, что тут же сделался твёрдым, взял свой обильно текущий член и приставил к анусу Серёжи. Свободная рука в кожаной чёрной перчатке легла на второй сосок поэта и начала его мягко потирать. Безруков взвыл и, перевозбужденный от ласк своей эрогенной зоны, стал насаживаться задом на член, ощущая напряжение в согнутых ногах, упирающихся в стену. «Какое же это безумие!» — пульсировало в голове. Безумный Олег и без того в сознании Сергея был демоном, Сатаной, чёрным вороном, а тут такое — секс среди мертвецов, в усыпальнице… Но поэт ничего не мог с собой поделать — он был возбуждён, испытывал отвращающее удовольствие, как и всегда, когда занимался сексом с этим человеком, которого терпеть не мог. Насаживаясь на член без подготовки, он ощущал боль, но желание было сильнее. Или боль приносила наслаждение?.. Думать об этом Безруков был не в состоянии. Соски горели и топорщились, перчаточная кожа придавала ласке свою пикантность. Меньшиков с причмокиванием сосал один сосок, слегка потягивая и потирая второй. Чёрные волосы спадали на грудь поэта, лица мужчины не было видно. Член вошёл примерно на одну треть, дальше Сергей не смог продвинуться — не позволяла поза. Он вплёл пальцы в волосы мужа и стал медленно двигать бёдрами, ритмично насаживаясь на член ровно на третью часть длины. Серёжа громко стонал и вскрикивал, испытывая острое возбуждение, ощущая сладкие и судорожные прострелы по всему телу. Выпустив изо рта сосок, капитан принялся терзать его пальцами в перчатке, а второй вобрал в рот. Не выдержав, Сергей с силой прижал голову супруга к себе, а после взревел, чувствуя, что вот-вот кончит. Анус начал «покусывать» член, и Меньшиков отпустил соски, сжал зад мужа и дёрнул бёдрами вверх. Член вошёл целиком, заставляя мужчин синхронно застонать. Смотреть на Безрукова было настоящим удовольствием: раскрасневшийся, с блестящими глазами, подёрнутыми поволокой невыносимого желания, рот приоткрыт, губы влажные… Скользнув ниже, Олег увидел блестящие от слюны и заострённые от возбуждения и прохлады соски. — Теперь даже после смерти твоя душа будет принадлежать мне, — прошептал Олег, активно двигая бёдрами. В дырке Серёжи громко хлюпало — смазки было очень много. Он закряхтел, услышав это. Находясь на грани оргазма, судорожно сжимая плечи капитана, Безруков ощутил уже знакомое гадливое ощущение принадлежности этому человеку. Когда Меньшиков так грубо и сильно имел его, ему всегда казалось, что он не отдельная личность, а его собственность, вещь, что он — отверстие, которое бешено и ревниво заполняет собой Олег. От этого ощущения в районе солнечного сплетения сжимался неприятный узел, вызывая жажду… Звуки сливались с хлюпающими звуками, со стонами и вскриками Серёжи, который явно находился на грани бурного оргазма. Вколачиваясь в Безрукова, заставляя того сильнее прижиматься спиной к стене, Меньшиков наклонился и осторожно сжал зубами твёрдый, нежно-розовый сосок Сергея. Тот издал протяжный стон, вскричал с эротичной хрипотцой и начал кончать, дёргаясь на члене и расплёскивая сперму. Олег отпустил сосок и блаженно уткнулся лицом в грудь любимого, вдыхая её аромат и крепко держа, чтобы, не дай Бог, Безруков не рухнул. Анус быстро сжимался-разжимался на члене, даря ему дополнительное удовольствие. Ещё несколько быстрых толчков, и в дырку хлынула сперма, а с губ брюнета сорвался протяжный хриплый стон. Он жмурился, продолжая трахать Серёжу, пока не выплеснулась последняя капля. Только после этого он отлепил лицо от груди поэта и посмотрел мутным взглядом в глаза мужа, тяжело дыша. Двинул бёдрами, и член выпал из ануса, который тут же заистерил, сжимаясь-разжимаясь, отвыкший от опустения. — Какое безумие… — прошептал ничего не понимающий поэт. — А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой! — Ты прекрасен, — с чувством прошептал Меньшиков и медленно отпустил сперва одну ногу мужа, затем другую. Тот встал и принялся рассеянно водить ладонями по одежде, стараясь привести себя в порядок. Олег застегнул ширинку и вышел из закутка. …В больнице Сергею всё показалось каким-то нереальным, словно он там и не лежал. Вот ведь странность! Он потирал мутные глаза и вяло плёлся за капитаном — бешеный секс сделал своё дело. Когда мужчины дошли до кабинета Лихачёва, Безруков услышал его голос. — Не понимаю, куда вы смотрели, Софья Афанасьевна! Сбежала тяжелобольная пациентка, супруга самого Степана Синицкого! Ощущение, что вы не понимаете всей тяжести положения! У Сергея ёкнуло сердце. Женщина что-то ответила, слов было не разобрать. — Это ужасающая некомпетентность! Боюсь, мне придётся вас уволить. А мне вместе с руководством больницы ещё и объясняться перед товарищем Синицким… — Это я… — прошептал рассеянно Серёжа, глядя перед собой. — Что? — спросил Олег, изогнув бровь. — Я помог ей сбежать. Подсадил у ворот, она через них перелезла, — пролепетал поэт и схватился за ручку двери. — Надо сказать. — Нет, — рыкнул Меньшиков, хватая его за плечо и отводя в сторону. — Даже не думай. — Почему? — удивился Сергей. — Этим ты её не вернёшь, — отрезал капитан. — Вопрос к их охране. Почему не следят за пациентами? Олег скрестил руки на груди и посмотрел на дверь кабинета Лихачёва. Угол губ мужчины дёрнулся. Возможно, это было глупо, странно, дико, но он вдруг испытал страх, что и Серёжа может так сбежать. Если в этом учреждении толком не охраняют психически больных, то где гарантии, что завтра его милому не взбредёт в голову тоже убежать? «Его надо забирать домой», — с твёрдостью решил Меньшиков. Теперь сомнений не оставалось. Через три минуты из кабинета вышли пять человек — все относились в медперсоналу клиники. Одна женщина тихо плакала. — Жди здесь, — велел Олег мужу и вошёл в кабинет. Сергей, сидящий на деревянном сидении, подпёр головушку рукой. Задница болела после недавнего безумного секса, в мозгу была такая каша, что хотелось спать, спать и спать. И ещё немножко хотелось рассказать о том, что это именно он помог сбежать жене наркома Синицкого. — Я бы хотел забрать Сергея домой, — строго сказал Меньшиков, садясь у стола психиатра. — Я ведь вижу, что он уже стабилен. — Он стабилен, — сказал психиатр после паузы, — мы сумели подобрать оптимальную дозу аминазина. — Значит, вы можете его выписать? — не столько спросил, сколько утвердил брюнет. — Могу, — Лихачёв сцепил пальцы в замок. — Но есть некоторые условия. Во-первых, он должен будет продолжать приём лекарств дома. Рецепты и схему я выпишу. Нельзя пропускать ни один приём — это важно. Во-вторых, Сергею Витальевичу придётся посещать дневной стационар. Пока каждый день, кроме выходных. Потом пару раз в неделю. — Что ему будут делать? — Следить, чтобы препарат действовал, как положено. Также продолжим водные процедуры. Психотерапия и гипнотерапия вашему супругу нежелательны, — еле шевеля губами, в своей привычной отстранённой манере сказал психиатр. — Хорошо, я понял. — Секунду. Лихачёв встал и вышел из кабинета, окликнул медсестру. Когда та подбежала, он сказал: — Помоги товарищу Безрукову собрать вещи, он отправляется домой. Услышав это, Сергей резво встал с лавочки, тут же ощутив прилив ясности. Анатолий Васильевич вернулся в кабинет, сел за стол и принялся что-то писать. После этого поставил несколько печатей и протянул капитану два листа: — Направление на дневной стационар и рецепт. Аминазин можете получать в нашей аптеке бесплатно. Сейчас дам вам пачку, здесь хватит на двадцать дней. Мужчина выдвинул верхний ящик стола и достал белую коробочку, протянул её Олегу. Тот взял лекарство. — А какой диагноз? — Шизотипическое расстройство, утяжелённое не перманентным бредом. Пока так, — сказал психиатр, посмотрев в глаза капитана. — Это… не шизофрения? — осторожно спросил тот. — Это что-то вроде вялотекущей шизофрении, прогноз, скажем так, более положительный. Меньшиков немного помолчал, а затем кивнул. Он вышел из кабинета и пошёл забирать своего бесценного Серёженьку домой. Тот всю дорогу молчал и смотрел в окно. Он выглядел неожиданно тихим и спокойным, без тени спеси и недовольства. Сказывалась усталость, а также яркие ощущения после оргазма и безумные впечатления от венчания. Завтра он, конечно, будет в шоке, вспоминая, на что именно пошёл, но сегодня в голове было по-облачному мягко и туманно. Серёже казалось, что всё это происходит не с ним. Он следил за электрической лампочкой солнца, скрытой зимней белёсой вуалью, и медленно моргал, думая обо всём и ни о чём.