Жизнь пуста, безумна и бездонна! Выходи на битву, старый рок! И в ответ — победно и влюблённо — В снежной мгле поет рожок… Пролетает, брызнув в ночь огнями, Черный, тихий, как сова, мотор, Тихими, тяжелыми шагами В дом вступает Командор… Настежь дверь. Из непомерной стужи, Словно хриплый бой ночных часов — Бой часов: «Ты звал меня на ужин. Я пришёл. А ты готов?..» На вопрос жестокий нет ответа, Нет ответа — тишина. В пышной спальне страшно в час рассвета, Слуги спят, и ночь бледна. Только в грозном утреннем тумане Бьют часы в последний раз: Донна Анна в смертный час твой встанет. Анна встанет в смертный час. ©
Первый удар кочергой пришёлся в голову. Несчастный Лужников завопил от боли, хватаясь за череп, но Меньшиков не дал мужчине хотя бы немного опомниться, и нанёс ещё один удар, затем ещё и ещё. Режиссёр уже лежал на полу со вмятинами в голове, истекая кровью, а Олег всё бил и бил, стиснув зубы. Каждый взмах руки был резким, каждый удар — очень сильным. Гости расступились и в ужасе наблюдали за происходящим. Меньшиков давно превратил голову уже покойного Лужникова в фарш, и всё равно продолжал избиение, колотя кочергой спину и конечности мужчины. А потом орудие с грохотом упало прямо в лужу крови. Олег, волосы которого липли ко лбу, исподлобья посмотрел на присутствующих. Рассмотрел каждого, но мельком, и остановил безумный горящий взгляд на Сергее. Тот онемел от ужаса и был неестественно бледен. — Я расскажу вам историю, — голос брюнета звучал негромко и спокойно; таким голосом зачитывают детям сказки перед сном. — Историю о том, как добродетель столкнулась со злостью, чистота с пороком, Бог с дьяволом, красота с уродством, душа с телом. Это история о каждом из вас. Вы подумаете, что я ошибаюсь, но нет. Это не так. Меня не может тронуть то, что трогает вас, меня не влечёт то, что нравится вам, у меня нет вашей морали, я вне морали. Именно поэтому вам придётся слушать меня. Говоря всё это, Олег не сводил взгляда с Серёжи. — Эта история началась давно, очень давно. Там, где вы сами захотите её увидеть. Жил на свете кукольник. И занимался он тем, что делал куклы, они заменяли ему живых людей, ибо были совершенны. Вскоре из всех тёмных углов дома на кукольника смотрели его создания. Прекрасная фарфоровая кожа, запах ароматического порошка от густых волос, идеальные бархатные и парчовые платья с рюшами, потрясающие смокинги, сюртуки и цилиндры — куклы были и-де-аль-ны, — Меньшиков медленно отвернулся и подошёл к окну. Москва погрязла в сумерках, словно в противной февральской грязи. — Однажды осенью кукольник встретил человека… Обычного и необычного, холодного и тёплого, порочного и чистого, понятного и странного. В общем, живого человека, похожего на Петроград — город контрастов. Центральные улицы — истинное наслаждение для глаз, ты веришь, что Петроград покорится тебе, но стоит свернуть с широкого проспекта, как окажешься в мрачном, холодном, бесприютном Петербурге Достоевского. Вот и этот человек был таким же. Одна беда — у человека было ледяное сердце, он был не способен любить. И мастер кукол решил создать куклу по образу и подобию этого человека. Дни и ночи проводил он в своей мастерской, забыв о внешнем мире. И когда творение его было готово, кукольник сам поразился, насколько великолепным оно получилось. Оно ничем не отличалось от любимого, того человека. И сжёг кукольник всех остальных кукол, посадил любимое творение на свою кровать и оставил там навсегда. Шли недели, месяцы. Кукла была идеальна, прекрасна, и в этом заключалась главная трагедия мастера. Сладкий запах искусственных волос, матовая гладкость кожи, яркие стеклянные глаза — всё это было совершенно, всё это он любил, но не было основного, не было главного. Не было этой болезненной самовлюблённости, холодности, жестокости, нежности, порочности и чистоты. Это была просто кукла, но с ней было легко, спокойно и удобно. Замолчав, Олег легонько постучал кончиками пальцев по подоконнику и повернулся. Снова обвёл всех собравшихся мутным тёмным взглядом: — А вы ведь даже не поняли, почему это история о каждом из вас, верно? Вы не хотите слушать, но вы слушаете — у вас нет выбора. Фарфор, кукольник, пластмасса, артель… Как же вы глупы, господа хорошие. Вы думаете, что я аморален, потому что у меня нет вашей морали? Вы ошибаетесь. Я вне морали и вне аморальности. Это странная история, держу пари, вы так ничего и не поняли. Но это хорошая история, правда? Всё это воспроизвелось в голове Меньшикова за те несколько секунд, что он шёл с кочергой в сторону Лужникова. Несколько. Секунд. А ему показалось, что прошло полчаса, не меньше. Безруков перекрыл собой дорогу «дражайшему супругу» и сжал его плечи, испуганно шепча: — Ты что, а? Успокойся, успокойся… Сергею пришлось буквально вжаться всем телом в брюнета, чтобы тот перестал идти. Олег не смотрел на него, его пристальный взгляд раскрасневшихся глаз неизменно был направлен на режиссёра. Буквально наваливаясь на Меньшикова, Серёжа попятился вместе с ним в сторону, к первой попавшейся двери. Бочком, бочком. Капитан упрямо наваливался на поэта, намереваясь продолжить путь всё с тем же лютым и каменным выражением лица. Сергей с трудом запихнул его в комнату и закрыл за собой дверь. Прижав супруга спиной к стене, он сжал ткань его рубашки на груди в кулаки. — Совсем уже ополоумел? — возмутился Безруков, но всё ещё шёпотом. У Олега было всё то же жуткое выражение лица, глаза лихорадочно блестели, белки налились кровью, рука как и прежде сжимала кочергу. И смотрел брюнет сквозь Сергея, находясь вне реалий. — Ты меня слушаешь, вообще?! Как ты можешь… как можешь?.. Брось её! — он, конечно, понимал, что может и сам получить этой самой кочергой, но на данный момент было плевать. Меньшиков навалился на Безрукова, пытаясь настырно пробраться к двери и продолжить начатое. Он даже не моргал. — Чёрт! — выпалил Сергей, всем весом наваливаясь на капитана, не зная, как ещё его нейтрализовать. Пришлось признавать пустоту сказанного недавно: — Да пошутил я! Не нравится он мне! Ты понял? Слышишь? Но Меньшиков явно ничего не слышал. Всё так же сжимал кочергу, был страшно напряжён, взгляд — полностью одержим. Безрукову пришла идея, которая была последним способом отвлечь Олега. Если и это не поможет, то кровопролития не избежать. Серёжа быстро опустился на корточки, рванул вниз ширинку брюк брюнета, разобрался с ремнём и приспустил их вместе с бельём. Действовать приходилось очень быстро, поскольку чекист в любой момент мог вырваться и выскочить в гостиную, а поэт с таким трудом отвёл его от людей! Сергей взял вялый член у основания, оголил его головку и вобрал в рот столько, сколько смог. Сразу же активно задвигал головой, перекладывая ладонь на яички и слегка перекатывая их в ладони. Прикрыв глаза, он всё ускорялся и ускорялся, дабы перебить дарящими ощущениями желание убийства в голове мужа. Член затвердел, с губ Олега сорвался тихий стон. Моргнув, он выронил кочергу и положил ладонь на голову Серёжи. Безруков мысленно возрадовался и, испытав облегчение, стал медленнее двигать головой, отсасывая не очень умело, но старательно. Головка текущего члена упиралась то в корень языка, то в щёку, а Меньшиков запрокинул голову, упираясь затылком в стену, и медленно двигал бёдрами, держа ладонь на макушке любимого. Яички стали тугими и наполнились. Глаза Олега увлажнились, и, поскольку были закрыты, влага показалась в их уголках. Сергей сжал бёдра капитана и стал насаживать себя горлом на член, упираясь носом в лобок и ощущая, как головка потрахивает гланды. Это стало последней каплей. Меньшиков громко застонал и принялся изливаться в пищевод Безрукова. Тот не успел отстраниться, поэтому пришлось принять всё семя. Выпустив член изо рта, Сергей рухнул на задницу. Олег открыл глаза и поэт с ещё большим облегчением заметил, что те снова стали вполне человеческими, а не демоническими, как несколько минут назад. В них будто бы плескался горячий кофе. Ощущения от оргазма были такими сильными, что брюнет проморгался и подрагивающими руками спрятал член, застегнул брюки, а затем медленно сел на корточки, ползя спиной по стене. Протянув руку, он убрал капли спермы, стекающие с угла губ Сергея. Какое-то время они молча сидели и смотрели друг на друга. Олег заговорил негромко, со странными, диссонирующими интонациями: — Так, значит, он… тебе… — Никак. Безразличен, — ответил Серёжа, вытирая рукавом пиджака капли пота со лба. Он так переволновался из-за вспышки Меньшикова, что теперь ощущал накатившую усталость. «Да, я был прав. Он стал ещё опаснее и сильнее. Истинный демон. Всё стало хуже. Всё будет ещё хуже», — подумал поэт. Меньшиков внимательно смотрел на супруга, приникнув макушкой к стене, оклеенной багровыми обоями в белый цветочек. Свет был погашен, только фонарное марево лилось из широкого окна. И голос Олега, такой дурманящий и бархатистый, звучал кстати, мелодично, словно сопровождение к этому смутному вечеру: — How do I love thee? Let me count the ways. I love thee to the depth and breadth and height My soul can reach, when feeling out of sight For the ends of being and ideal grace. I love thee to the level of every day's Most quiet need, by sun and candle-light. I love thee freely, as men strive for right. I love thee purely, as they turn from praise. I love thee with the passion put to use In my old griefs, and with my childhood's faith. I love thee with a love I seemed to lose With my lost saints. I love thee with the breath, Smiles, tears, of all my life; and, if God choose, I shall but love thee better after death*. Сергей сморгнул и посмотрел в карие глаза: — Ты ведь знаешь, что я ничего не понял? — Тебе и не нужно понимать, — почти шёпотом отозвался Олег и медленно выпрямился. — Поехали домой. Когда они уже были в прихожей, заявился Телегин. Пиршество шло полным ходом, все собирались есть именинный торт. — Серёжа, здравствуй, — опасливо покосившись на капитана, сказал мужчина и улыбнулся Сергею. — Ты помнишь, что забыл у меня пальто? — Как-нибудь заберу, да, — пылко пожимая руку знакомому, рассеянно ответил тот. — Вы уже уходите? — Да, пора… дела разные, дела. …Не хотелось нарушать тишину. Дворники медленно поглаживали лобовое стекло, на которое падал снег, летящий с неба вперемешку с дождём. Белоснежный снег, ещё недавно покрывающий Москву, как мягкое ватное одеяло, постепенно смешивался с грязью. Чернело. Темнело. Погода казалась Безрукову просто чудовищной. Когда они вошли в лифт, Меньшиков вдруг навалился на Сергея. Неровно дыша, он пропитывал мужа своим жаром, пристально и полубезумно глядя в его лицо. Серёжа внутренне напрягся и смотрел в плечо брюнета, боясь пересекаться с ним взглядом. Олег положил ладонь на стену кабинки рядом с правым ухом поэта и продолжал смотреть, смотреть, смотреть… И так было всё время, пока они ехали. ...Меньшикову снился странный сон. Голубоватый туман рассеялся, открывая вид на мост. Ветер склонял деревья к земле, заставляя его покачиваться и скрипеть. А из реки, что чернела под мостом, тянулись чьи-то скорбные стоны и голоса. Слов было не разобрать. Капитан спустился с холма и подошёл к воде. Она была удивительно чёрной. Сперва мужчине показалось, что в ней лежат человеческие останки, но присев на корточки, он присмотрелся и понял, что это — руки, ноги, туловища и головы кукол. И почти у всех из них были выколоты глаза.***
— Как вы себя чувствуете? — спросил Лихачёв, сидя напротив поэта. — Голова часто побаливает. В целом, неплохо, — задумчиво ответил Безруков. — Написали что-нибудь? — Вы о стихах? — Да. — У меня много набросков, но ничего цельного пока что не написал. — Как дела с аппетитом? — О, он проснулся. Ем как не в себя, — ухмыльнулся Сергей. Он зашёл к психиатру после водной процедуры, поэтому кончики его волос были слегка влажными. — Думаю, нам стоит остаться на этой дозировке аминазина. На нём вы себя ощущаете вполне хорошо и можете свободно функционировать. Я прав? — Правы. — Вот и хорошо, — скупо ответил Лихачёв. — Не забудьте высушиться прежде, чем выходить на улицу. — Ага. Сидя в коридоре и ожидая, пока волосы высохнут, он чуть не уснул. А потом натянул свитер и пальто, и поплёлся на улицу, глядя под ноги. Его ждал автомобиль. Оказавшись дома, Серёжа завалился на кровать и проспал два часа, а проснувшись, стал зачем-то рассматривать свои перебинтованные руки, зевая. Взгляд остановился на безымянном пальце. На нём было обручальное кольцо! «Значит, я всё это время был с ним! И даже не замечал!» — ужаснулся поэт. Но главный ужас ждал его впереди. Серёжа попытался снять кольцо, но то сдвинулось лишь на пару миллиметров, и всё… Ледяной страх сковал душу Безрукова. Вскочил, он бросился на кухню: — Иван! Иван! — Что? — перепугался старик, откладывая газету. — У меня пальцы растолстели?! — завопил Серёжа, протягивая руку и растопыривая пальцы. — Что? — ошалел Иван. — Кольцо не снимается! Как такое может быть?! — кричал тот. — А… — старик явно испытал облегчение. — Такое бывает. Ну ничего страшного… Безруков чуть не рухнул прямо на пол. Ничего страшного?! Ворвавшись в ванную, он стал с силой сдирать кольцо, но в итоге чуть не сломал палец. Никаких результатов. Сев на бортик ванны, он тихо заплакал от понимания собственной беспомощности пред «чёрным человеком». Теперь он не мог даже сдвинуть золото на достаточное расстояние. «Точно проводил обряды. Это всё он… Демон…», — в ужасе думал Серёжа. Поэт вышел из ванной в сильной тревоге, его почти трясло. Зайдя на кухню, он достал из шкафчика успокоительные капли, смешал их с водой, и выпил. Только после двух таких порций он смог унять ужас, хотя в голове не единожды мелькнула мысль: «Надо отрезать палец». Май, 1917 год. За окном шёл тёплый вечерний дождь, принёсший с собой свежесть. Нежная зелёная трава жадно впитывала влагу, деревья покачивались от порыва ветра, стучали в окна, с интересом заглядывали в окна. Олег сидел за столом и переводил очередной кусок книги: «Как сделать приворот «Чёрное венчание»? Непрофессионалам выполнять такой приворот настоятельно не рекомендуется. Вам нужно не просто добиться нужного эффекта, но и не допустить проникновения потусторонних сил в ваше тело, что может привести к появлению «подселенца». По возможности следует обратиться к опытному магу. Если вы всё-таки хотите действовать самостоятельно, возьмите лампадное масло, фотографии (свою и любимого человека), 3 свечи красного цвета, 3 свечи чёрного цвета и немного листьев чихибухи. Фотографии должны изображать вас и любимого (любимую) в полный рост. На снимки не может быть изображено посторонних людей и предметов. Листья чихибухи можно купить в эзотерическом магазине. Все эти атрибуты необходимы для проведения кладбищенского обряда. Для осуществления других вариантов приворота атрибуты могут отличаться. Основная трудность ритуала состоит в том, что вы должны заранее найти на кладбище могилы партнёров, которые при жизни носили те же имена, что и жертва и заказчик приворота. Партнёры должны быть похоронены рядом и иметь общий памятник. Но и этим обязательные условия не ограничиваются. При жизни супруги должны были быть счастливы в семейной жизни. Проверить всю эту информацию тяжело, но именно от того, насколько удачно выбраны могилы, будет зависеть успех ритуала. Проводить обряд в церковные праздники не следует. Церемония начинается после полуночи. Положите фото на могилу. Справа нужно установить чёрные свечи. Слева ставят красные. В первую очередь необходимо зажечь красные свечи. Прочтите первую часть заклинания: Красные свечи указывают на мир живых, чёрные — на мир мёртвых. Заклинание может иметь различные формы, но общие принципы, как правило, будут одними и теми же. В тексте употреблено местоимение «мы», что не означает присутствие обоих партнёров. Случаи, когда обе стороны согласны на подобный обряд, очень редки. В основном же при проведении обряда присутствует только заказчик. Жертва даже не догадывается о том, что её привораживают. Свои фото на могиле нужно залить маслом, посыпать листьями и поджечь от чёрной и красной свеч одновременно. Затем обойдите захоронение против часовой стрелки 3 раза. Уходите, не оглядываясь. Не забирайте с собой свечи и пепел от фото. Никогда не возвращайтесь на это место». Это было очень любопытно. Во-первых, Меньшиков не мог понять, как кто-то всерьёз верит в подобные вещи. Во-вторых, его живой и всегда открыто впитывающий информацию мозг заинтересовался всем этим с чисто научной точки зрения. В их доме была парочка мистических книг, не ясно, как попавших в семейный шкаф, и Олег как-то полистал их, поражаясь бурной людской фантазии. Если Меньшиков и верил во что-то особенное, неземное, так это в кладбища. Они успокаивали молодого человека, позволяли ему побыть наедине с самим собой, послушать тишину, насладиться красотой могильных плит и католических ангелов. Ощущения от прогулок всегда были феерически прекрасными. — Что делаешь? — поинтересовался Казимир, заглядывая в комнату брата. — Перевожу книгу, — не отрываясь от записей, ответил брюнет. — Ту самую? — Да. Козя прошёл в комнату и сел в кресло. В комнате стоял полумрак, была включена лишь настольная лампа, и её свет, падающий на Олега, делал его волосы особенно тёмными и яркими. Как самая долгая летняя ночь. — И не страшно тебе? — осторожно спросил Казимир. — Нет. А должно? — мельком глянув на родственника, отозвался Меньшиков. — Ну, мне было бы не по себе… Я никогда не признаюсь отцу, и ты ему не говори, что мне кажется, в нашем мире есть то, что нашей людской воле совсем неподвластно. — Только не говори, что ударился в религию, — совершенно спокойно сказал Олег, продолжая писать. — Нет, — ухмыльнулся Казимир. — Просто я… однажды ночью… покойницу видел. Воскресшую. — Где? — Прямо здесь, — парень понизил голос до шёпота. — Проснулся, подошёл к окну и увидел старуху в чёрном платье, с распущенными седыми волосами. Сразу признал в ней Антонину Галкину. А наутро оказалось, что она умерла сутки назад, тело её хранилось в нашей церкви. Помнишь её? Чудная бабка была. Меньшиков положил перо и повёл рукой, пытаясь её размять. Посмотрел на братца так, словно тот рассказывал о делах в институте: — Чудеса прямо. — Ты мне не веришь… — вздохнул Козя. — Понимаю. Кто поверит в такое? — Чтобы поверить, надо увидеть. — Но я уверен, что это была она! Именно Галкина! — И что она делала? Просто стояла и смотрела? — Именно! — глаза вечно меланхоличного Кози заблестели от переизбытка эмоций. — Напиши об этом рассказ, — подвёл итог Олег, взял перо и, перевернув страницу книги, продолжил записывать перевод. Теперь речь пошла о сексе в склепе, который поможет скрепить союз двух сердец не только перед Господом, но и перед дьяволом, перед всеми силами мира, земли и небес. Увлекшись переводом, Меньшиков не заметил, что уже остался в комнате один, и в зеркале его брат-близнец тоже старательно выводил буквы французского алфавита. И ни тот, ни другой понятия не имели, что когда-то это новое знание им пригодится. А потом дождь усилился и свет неожиданно погас. Последнее, что успел записать Олег, звучало так: «Обращаясь к миру мёртвых, вы всегда идёте на риск. Но эта магия самая сильная и самая надёжная, ибо мёртвые сильнее живых, они уже неуязвимы, у них нет крови и плоти…». Сидеть в темноте, слушать песни ветра и дождя была очень приятно. Подняв голову, Меньшиков увидел едва заметное движение в просвете перед собой. Это его близнец в зеркале повторил за ним. Он всегда повторял за ним. Молодой человек медленно встал и подошёл к окну, распахнул его. Странно было думать, что где-то здесь стояла мёртвая Антонина Галкина. Неужто Казимир тоже из нежных с бурной фантазией? Кто бы мог подумать… Или чего только не померещится со сна? Олег посмотрел на небо, что было спрятано под слоем тёмных туч. Окрестности окунулись в синюю акварель, разведённую в воде. Пахло хвоей, озером, сырой землёй. Пахло будущим летом. И немного смертью.***
Меньшиков стоял на берегу Мрачного озера и наблюдал за тем, как толстый белый лёд кое-где становится полупрозрачным и хрупким. Мужчина приехал туда, чтобы точно определить площадь местности, на которой будут вестись поиски, когда сойдёт снег. Капитан был уверен, что имперская полиция попросту некачественно провела расследование. Следовало отдать дань и техническим возможностям. В стране процветающего социализма проблем с раскрытием криминала нет и быть не может. …По крайней мере, официальная версия звучала именно так. Олег прохаживался туда-сюда вдоль кромки озера, всматривался в ближайший шумящий лес, расчерчивая в голове схему поисков. Ветер был таким сильным, что услышать что-либо, помимо грозного завывания, было почти невозможно, особенно на природе, вдали от шума города. Если бы не ветер, брюнет бы услышал скрип снега, густое сбивчивое дыхание, успел бы обернуться и вытащить револьвер. Но коварный ветер всё испортил. Чья-то ладонь похлопала Меньшикова по плечу. Тот резко развернулся и увидел лишь наглые глаза незнакомца, который молча ухмыльнулся и всадил Олегу нож в самое сердце.