***
Олег открыл глаза за несколько секунд до того, как в палату вошёл Борис Леонидович. На лице мужчины отобразилось такое заботливое выражение, что Меньшиков невольно улыбнулся. Едва заметно, но улыбнулся. — Здравствуй, — генерал сел на стул рядом с койкой Олега и подался к нему, внимательно рассматривая. — Как ты? — Неплохо. Слабость стала меньше, — ответил брюнет. Он и впрямь шёл на поправку быстрее, чем планировали врачи. И это тоже удивило их, пусть и не так сильно, как то, что Меньшиков не скончался после своего ранения в сердце. — Хорошо, очень хорошо, — в голосе мужчины звучало облегчение. — Пока никого, кроме меня, не пускают. Волнуются, что тебе может стать хуже… Олег, я бы хотел поговорить с тобой о случившемся. Кто на тебя нападал? Ты видел его лицо? — Видел, — помолчав немного, ответил капитан. — И кто это был? — понизив голос, с нажимом спросил Борис. — Незнакомый тип. — Ты уверен? — Безусловно. Генерал задумчиво посмотрел в окно и потёр подбородок. Когда он снова заговорил, в его голосе звучали очень таинственные нотки. Так говорят, когда делятся важным секретом. — Мы ищем того, кто совершил покушение. Случилось кое-что немыслимое. И я не удивлюсь, если это нападение как-то связано с этим событием. Если говорить кратко, то речь идёт об оккультном сообществе, поддерживаемом белой эмиграцией во Франции… Меньшиков изогнул бровь, но ничего не сказал. — Помнишь, мы говорили о Поплавском? Я выяснил, что он состоит в этом сообществе. Когда ты узнаешь, что именно они затеяли, ты поймёшь, что то исчезновение на Мрачном озере и нападение на тебя именно там же — не просто совпадения. Здесь я не могу тебе всё рассказать. Придётся подождать твоей выписки. — Звучит интригующе, — заметил брюнет. — Мне тоже показалось, что это нападение как-то может быть связано с расследованием. — Хорошо, что Соколов и Сапно поехали следом за тобой почти сразу же, а не стали оставаться на обед. Они ведь везли оборудование? — Да. Но должны быть приехать минут на тридцать позже. Я велел им идти на обед, а потом приехать. Они решили вместо жевания котлет и макарон спасти мне жизнь. Это даже трогательно, — с нотками цинизма произнёс Меньшиков. — И я безмерно им благодарен. Как хорошо, что ты выжил, — с чувством сказал Борис Леонидович и погладил племянника по щеке. — С того дня, как на тебя напали, у меня только один сын — это ты. А Казимир для меня умер. — Почему? — удивлённо спросил Олег. — Потому что он сволочь. И объяснять тут нечего, — грустно улыбнувшись, ответил генерал. Когда Борис Леонидович ушёл, Меньшиков погрузился в болотистый сон. Ему снились причудливые образы, какие-то бледные лица, огромные скорбные глаза и нарисованные акварелью губы. И вот раздался стук в стекло. Олег вынырнул из своего мрачного болота кошмаров и потёр переносицу, а после посмотрел в окно. На карнизе сидел тот же чёрный ворон, который прилетал не так давно. «Господин, я нашёл того, кто хотел вас убить!». «И кто же это?» — подумал Меньшиков. «Леонид Жёлудев. Его убрррали после того, как выяснилось, что вы выжили. Кар!». «Кому понадобилось меня убивать?». «Ваш дядя скажет вам всё позже! Каррр». «Откуда ты, вообще, взялся?». «Я живу на кладбище, теперррь я служу вам!». «Почему именно мне?». «Потому что вы тёмный, господин!». Меньшиков тихо рассмеялся и прикрыл глаза. Всё это попахивало безумием, но мужчина знал, что это не сумасшествие. Он действительно говорит с этим вороном, он действительно обладает некой силой… Какой именно, Олег не знал. Но по венам текла будто бы обновлённая кровь. Энергия, возникшая после того, как капитан пришёл в себя после нападения, никуда не делась. Он мог многое. Этот прилив сил бурлил внутри, но пока тело было сковано последствиями анемии, Меньшиков не мог определить, что именно теперь стало ему доступно, и как он сможет этим пользоваться. Олег попытался проанализировать, когда всё началось. То, что случилось в склепе, было спонтанным действием. Капитан никак не мог предугадать, что Серёжу понесёт в сторону кладбища. И когда он увидел того рядом с усыпальницей, то в голове всплыли строки о сношении в склепе. Мол, этот ритуал позволит скрепить сердца возлюбленных, если совершить его сразу после венчания. Что ж, совершили. Но мог ли Олег хотя бы предположить, что после этого ощутит в себе некие силы? Или дело вовсе не в ритуале и во всём виновато нападение? И вдруг сердце сковали ржавые чёрные цепи ревности. Казалось бы, к кому? К чему? Ко всем. Ко всему. Его Серёжа сейчас без должного надзора. Оставалось лишь надеяться на бдительность старого Ивана, но, тем не менее, Олегу до боли в суставах хотелось быть рядом с мужем и лично следить за ним. А ещё трогать. Везде, много. Сминать, зажимать по углам, лапать и, конечно же, трахать. До потери пульса, до диких криков, чтобы его строптивый поэт понял, наконец, что ему не убежать от своей судьбы, что чем быстрее он смирится, тем лучше. В сознании промелькнули образы Соломина и того режиссёра, которому брюнет чуть не раскрошил кочергой череп. А ведь раскрошил бы. И рука бы не дрогнула. Нет… Лежать в больничной койке и терзаться ревнивыми мыслями — настоящий садизм. Олегу страшно захотелось встать, покинуть палату и пойти домой. Пешком по ночному городу, наплевав на снег и на то, что без обуви. Лишь бы поскорее оказаться рядом со своей любовью и запереть её, скрыть от всего мира, чтобы никто даже не посмел смотреть в его сторону… «Серёженька, нельзя быть таким прекрасным. Слышишь? Нельзя», — сладострастно подумал капитан. Его губы дрогнули. Меньшиков закрыл глаза и постарался уснуть.***
Безруков сидел за столом, зевал и помешивал рисовую кашу в тарелке. Словно ребёнок, который не хочет есть и всеми силами пытается оттянуть этот момент. Февральское небо вдруг ожило и серый безликий кисель сменился пышными белыми облаками, которые гнал ветер. Солнце то появлялось, то пряталось, и темнота резко сменялась почти весенним светом. Вчера произошло кое-что из ряда вон выходящее. После водных процедур поэт попросил водителя отвезти его в литературный клуб. Тот послушался. Сергей хотел прочитать собравшимся своё последнее стихотворение, да и просто побыть среди поэтической, так сказать, атмосферы. Его стихотворение встретили горячо — ещё бы! А потом выступал поэт Василий Скрябин. Было тихо. Только лампы гудели. Как вдруг дверь отворилась, в помещение вошли двое энкавэдэшников. — Вы Скрябин? — Да… — ответил Василий, опуская руку с листом, на котором была написана поэма, которую он сейчас читал. — Капитан Романов, — молодой человек предъявил документ. — Пройдёмте с нами. — Но на каком основании? — обведя собравшихся рассеянным взглядом, спросил Скрябин. — Узнаете на месте. Василий сморгнул, быстро свернул листок пополам и сунул его в карман пиджака. Затем снова обвёл притихших литераторов странным взглядом и пошёл на выход. Энкавэдэшники последовали за ним. «Крепко они возьмутся за писателей и поэтов», — всплыли в голове чьи-то слова. Сергей вытащил ложку из каши, почерпнул ею сахар из глиняной сахарницы в виде подсолнуха и посыпал рис. Перемешал. Начал есть, сосредоточенно глядя перед собой. Вспомнился Улицкий. «Надо у него спросить, что с ним», — подумал поэт, имея в виду мужа. В коридоре зазвонил телефон. Иван мыл пол в одной из комнат и отреагировал на звонок не сразу. — Сергей, вас! Безруков бросил ложку в тарелку и пошёл в коридор. Хотелось верить, что звонил не тот странный незнакомец, что приглашал прийти в дом на Тверской. — Алло? — спросил поэт настороженно. — Сергей Витальевич? — раздался хорошо поставленный, официальный и строгий голос. — Да. — Вас беспокоит Ильинский Лаврентий Яковлевич, заместитель второго Наркома просвещения РСФСР, товарища Бубнова. Сердце Сергея забилось учащённей. — Вы меня слышите? — Да, — с трудом ответил Безруков. — Сообщаю вам, что сегодня, в пять часов вечера, вас желает видеть у себя товарищ Бубнов. Запишите адрес: Чистопрудный бульвар, дом шесть. Просьба не опаздывать. — Хорошо… Спасибо. — До свидания! — и официальный голос заменили нервные гудки. Безруков понятия не имел, зачем с ним решил встретиться сам второй Нарком просвещения, но идти на встречу, мягко говоря, не хотелось. Ему нравилось быть отдельно от всего того, что творилось в стране, он не собирался занимать никакую из сторон. И если Бубнов начнёт говорить о политике, то… Так или иначе, от этой встречи нельзя было отказаться даже при огромном желании. Поэтому в назначенное время Безруков был на месте. Иван не хотел его отпускать, аргументируя тем, что Олег запретил любые выходы поэта за пределы квартиры, кроме посещения больницы, поэтому пришлось брать старика с собой. Иван остался в такси, а Сергей направился прямиком к зданию Наркомпроса. Стоило зайти внутрь, как поэт ощутил ещё большее волнение. Стараясь взять себя в руки, он подошёл к дежурному и представился. — Вам назначено? — хмуро спросил тот, поправляя фуражку. — Да. — Секунду, — парень сверился с бумагами, кивнул и протянул руку: — Ваш паспорт. Сергей отдал документ. Дежурный внимательно изучил его, вернул и жестом указал на широкую лестницу, застеленную, как в театре, красным ковром: — Вам на второй этаж, кабинет двести первый. — Спасибо, — пробормотал Безруков. Возле двойных белых дверей стояли ещё дежурные, они тоже проверили паспорт поэта, попросили его снять пальто, и только после этого позволили войти в кабинет. Большое помещение, у стен — шкафы с книгами и документами; несколько напольных горшков с цветами; длинный стол со множеством стульев, и стоящий к нему перпендикулярно рабочий стол из дуба. За ним восседал нарком Бубнов. — Добрый день, — народный комиссар встал и протянул поэту руку. Сергей поспешно подошёл к столу и пожал через него протянутую ладонь. — Здравствуйте, — улыбнулся он. — Присаживайтесь. В Безрукове проснулся ребёнок, который хотел посидеть на разных стульях — таким длинным был стол, так много было мест! Но пришлось сдержаться. — Давно хотел познакомиться с вами лично. Вы и товарищ Маяковский — самые яркие и талантливые поэты нашей страны, — Андрей Сергеевич говорил мягко, вполне любезно. Внимательно всматривался в лицо Безрукова. «Ага. Как же. Грех Маяковского со мной рядом не поставить», — уязвлённо подумал Сергей. Ему всегда казалось, что тот пишет в угоду власти. Хотя, талантом обладал — с этим спорить Безруков не мог. — Нравятся мне ваши образы. Тонкие, лирические, чистые. Откуда вы берёте вдохновение, скажите мне? Серёжа был готов поклясться, что ощущает какое-то второе дно во всём этом, но не мог понять, какое именно. Вроде бы, хвалят. Вроде бы, ничем не попрекают… — Само берётся. Вдохновить может что угодно, хоть лист на окне… — честно ответил Сергей. — Прекрасно. Вы — истинный талант. Может быть, даже гений? — Бубнов сцепился пальцы в замок, медленно откидываясь на спинку кресла. — Не забуду эти ваши строки: «Поёт зима — аукает, мохнатый лес баюкает стозвоном сосняка. Кругом с тоской глубокою плывут в страну далёкую седые облака. А по двору метелица ковром шелковым стелется, но больно холодна». — Спасибо, — чуть смутившись, отозвался поэт. — Дивно вы пишете, дивно! Я бы хотел направить вас… Если так можно выразиться… Хотел бы указать вам на то, что вы можете открыть новые грани своего же творчества. Стоит только оглянуться вокруг. Допустим, мне было бы интересно почитать, каков ваш взгляд на родную страну, на то, что в ней происходит. Природа — это, конечно, хорошо, но Россия ею не ограничивается, — сказав это, нарком снова улыбнулся. «Всё, приехали! — подумал Безруков, начиная ещё пуще волноваться. — Склоняет к политике, хочет, чтобы я тоже начал строй воспевать. Или ругать?». — Мне трудно писать по требованию, Андрей Сергеевич, — обаятельно ответил Серёжа, улыбнувшись. — Я ведь пишу то, что приходит извне… — Понимаю, понимаю. А вы попробуйте. Видите ли, вы — не просто поэт. Вы — рупор эпохи. Вы должны разжигать умы читателей не только красивыми образами, но и самосознанием. Думаю, вы понимаете, о чём я говорю? — Да, — как можно спокойнее ответил Безруков. — Вот и прекрасно! А я похлопочу о том, чтобы в мае вам предоставили сцену Художественного для вашего авторского вечера. — Правда? — совершенно непосредственно спросил поэт. — Правда, — улыбнулся Бубнов. Встав, он протянул руку Сергею. Тот поднялся и пожал её, ощущая себя кроликом, стоящим рядом с удавом. После этого разговора в душе Безрукова поселился маленький чёрный скворец. Он колол острым клювом душу, нагнетал. Серёжа прекрасно понимал, что за мягкостью реплик Бубнова таилось куда больше, чем могло показаться на первый взгляд. Он хочет, чтобы Сергей высказал свою гражданскую позицию. А как высказать то, чего нет? Безруков не хотел огульно хаять то, что видел вокруг, поскольку жил он вполне хорошо, по крайней мере, не бедствовал. Власть не вставляла ему палки в колёса, он регулярно издавался и выступал. Вместе с тем Сергей понимал, что так повезло далеко не всем. За собратьев по перу ему было очень горько. Одно неверное слово — к стенке. А иногда хватали и уводили под белы рученьки и вовсе за какую-то мелочь. И как это всё отобразить в стихах? Как, если не хочется, если не вдохновляет и не пишется? То ли дело звонкие зелёные берёзки, синяя шумная река, деревенские домики с накалившимися за день крышами… За окном синели февральские сумерки, похожие на разведённые в воде чернила, когда раздался телефонный звонок. Сергей поднял трубку. — Алло? — Поэт Безруков? — раздался всё тот же голос, который мог быть как женским, так и мужским. — Да… — внутри у него всё оборвалось. — Что ж вы не пришли? Мы вас очень ждали! — Кто вы такие? — чуть ли не с ужасом спросил Сергей. — О, нам непременно нужно увидеться! Тверская, дом сто пятнадцать. Ждём вас завтра, в восемь вечера. Обязательно приходите! — торжественно произнёс незнакомец. Безруков повесил трубку. Он вернулся в гостиную и уставился перед собой. Сколько же поводов для беспокойства у него было! Бубнов этот с его манипуляцией, странные звонки… Если это розыгрыш, то кто посмел? Этот номер знали только самые близкие друзья, а они не стали бы так шутить. Темнело. И вместе с приходом позднего вечера Серёже становилось очень тревожно. Именно за подобными невесёлыми раздумьями застал поэта Борис Леонидович. — Чаю? — спросил Иван, проходя за генералом в гостиную. — Чаю, — кивнул тот и перевёл на Сергея рентгеновский взгляд. — Здравствуй. Безруков встал с дивана и шмыгнул носом — простуда никуда не делась. — Здравствуйте. — Ты что такой встревоженный? — спросил генерал, усаживаясь в кресло. — Я? Да так… Ничего особенного, — присев обратно на диван, пробормотал Безруков. — Я приехал поговорить с тобой. Сергей ощутил нарастающее волнение. Он жутко боялся, что Борис начнёт неприятные разговоры об Олеге, об их отношениях и о том, что Серёжа — злобная свинюха, «которая не ценит чудесного мужчину», но генерал в очередной раз удивил поэта. — Зачем тебя сегодня вызывал Бубнов? — спросил Борис Леонидович, глядя прямо в глаза Безрукова. — Э… ну… поговорить… — Я догадался, что не поводить хороводы и не поиграть в салочки, — довольно искренне улыбнулся генерал, что выглядело очень странно. — О чём спрашивал? Чего хотел? — Ну… Хотел, чтобы я высказал свою гражданскую позицию насчёт ситуации в стране, — вздохнув, ответил Серёжа и отвёл взгляд. — А ты что? В комнату вернулся Иван. Поставив поднос на столик возле кресла генерала, старик тихо вышел. — Сказал, что пишу то, что ощущаю и не могу строчить под заказ. Он дал понять, что надо… — И ты не хочешь, — кивнул генерал, беря чашку. — Не хочу, — сказав это, Безруков покосился на родственничка. — Каждый должен заниматься своим делом, — Борис сделал глоток и вернул чашку на блюдце. — Согласен? — Да, — осторожно отозвался Сергей, пытаясь понять, в чём подвох. — Ну вот и славно. Пиши, как пишется. О прочем не беспокойся. — Вы… это взаправду так? — удивлённо протянул поэт. — Что тебя так поражает? — ухмыльнулся генерал. — Вы не считаете правильным, чтоб я писал по указке?.. — Верно. Сергей ощутил прилив успокоения. И, всё же, он подумал, что Борис имеет такую позицию только по одной причине — генерал любит семью и Олега. Если бы Безруков не имел ни к первой, ни ко второму никакого отношения, ему было бы плевать, пишет Серёжа о политике или нет. — В марте вы поедете во Францию, — сказал генерал, сделав ещё глоток чая. — Что? Но я языка не знаю! — чуть ли не возмутился Безруков, которому никуда не хотелось ехать. Тем более, с муженьком. — Олег знает. — Пусть он один и едет… Борис Леонидович просверлил поэта взглядом, и тот потупил взор. — У него будет там операция. А ты просто отдохнёшь, наберёшься впечатлений. И, надеюсь, будешь осмотрителен. Не забывай, что Франция — загнивающая страна капиталистов. — Конечно, — промямлил Сергей. — Вот и славно. — Надолго? — Как получится. Предугадать развитие операции сложно, — генерал встал и поправил китель. — Быть может, тебе удастся издать стихи во Франции. Неплохая перспектива, а? И, ухмыльнувшись, мужчина вышел из гостиной. Вскоре хлопнула входная дверь. Сергей повалился на бок, как мешок с картошкой, и прикрыл глаза. Ему снился толстый рыжий кот в зелёных бархатных штанах, на остреньких коньках. Он скользил по льду, стоя на задних лапах, и напевал какую-то весёлую песню, а неподалёку, между тёмных деревьев, стоял тот картавый усач из салона Весхеса. — Феерично, Рыжесей! Феерично! — восторженно тянул он и фальшиво улыбался. А потом в февральские небеса взмывался яркий сине-зелёный вагон. Оставалось только догадываться, в какую страну он вёз своих пассажиров. Это был безумный аттракцион, который почему-то заставлял сердце трепетать так, словно Сергей сидел там, внутри. А потом он почувствовал чьё-то присутствие. Это было похоже на то, когда кожей ощущаешь чей-то взгляд и, оборачиваясь, убеждаешься, что на тебя смотрят. Серёжа ощутил это во сне. Резко распахнув глаза, он повернул голову направо и увидел тёмный силуэт, стоящий в дверном проёме. Безрукову стало жутко от увиденного. Привстав на одном локте, он хрипло прошептал: — Эй, ты кто? И ему совершенно не хотелось, чтобы эта фигура отвечала. И она не ответила. Вместо этого двинулась на Сергея медленно и почти бесшумно. «Кто-то пробрался в дом!» — пульсировало в мозгу Серёжи. Он резко сел, ощущая, как страшно заходится сердце. Тем временем фигура приблизилась и остановилась. В темноте проступила бледность лица и бездонные тёмные глаза, напоминающие в красках ночи две дырки. Внутри у Сергея всё похолодело, на затылке зашевелились волосы. Это был Меньшиков, но как, как он в своём состоянии смог встать с кровати и, тем более, добраться до дома?! Олег молча стоял, ничего не говорил и не делал, и это внушало Безрукову ещё больший ужас. Он вжался спиной в спинку дивана, гадая, успеет ли за несколько секунд добежать до чёртовой двери гостиной.