Когда выпал снег

Успел. Подорвался и подлетел к двери, уже на пороге обернулся и увидел, что тёмная фигура не сдвинулась с места. Ощущая лишь безумное биение сердца, Безруков нащупал выключатель. Комната залилась золотистым электрическим светом. Меньшиков, уже сидящий на диване, резко поморщился и закинул ногу на ногу, убирая одним движением руки волосы, лезшие в глаза, назад. — Да будет свет… — усмехнулся он. — Ты как здесь оказался? Ты же прикован к койке! — чуть ли не хватаясь за сердце, выпалил поэт, во все глаза глядя на Олега. — А ты не очень-то рад возвращению супруга из больницы. Где поцелуи, объятия и домашний ужин? — иронично отозвался Меньшиков, опуская руку и переставая щуриться. Глаза привыкли к свету, и чуть затуманенный взор был направлен на Сергея. — Тебя выписали? Как ты тут оказался? — Безруков заметил, что под небрежно застёгнутым пальто брюнета виднеется голая кожа груди и что его ботинки надеты без носков, а подошвы перепачканы снегом и грязью. Следовательно, он шёл пешком. Но как это возможно?! Олег ведь потерял пятьдесят процентов крови! — Можно считать, что выписали, — задумчиво ответил брюнет и медленно встал. — А ты опять всё куда-то убегаешь и убегаешь. Сергей попятился спиной в коридор. «Может, мне это просто снится?» — мелькало в мозгу. Меньшиков наступал на мужа, едва заметно улыбаясь. Безруков прошёл несколько метров по коридору и оказался в ванной. Он находился в таком состоянии, что даже не подумал закрыть дверь. А зря, ведь через секунду следом за ним вошёл Олег. Он-то и запер себя вместе с супругом. — Серёжа… — томно прошептал Меньшиков и мягко сжал плечи подрагивающего поэта. — Что ты, в самом деле, будто призрака увидел? Безруков сглотнул, не зная, что ответить. — Я ужасно соскучился, — прошептал брюнет и начал расстёгивать пуговицы на рубашке мужа. — Я не хочу, — Сергей попытался одёрнуть руки капитана, но у него ничего не получилось. — Мало ли, чего ты не хочешь, — прошелестел бархатистый голос. Олег рванул в стороны ткань рубашки Серёжи, прохладные пальцы, ещё хранящие февральский холод, сжали левый сосок поэта, который тут же затвердел, а сам Сергей застонал. — Чудесно, что они у тебя такие чувствительные! — восторженно произнёс Меньшиков и начал слегка покручивать и потягивать сосок мужа. — Ммм… Чёёёрт! — вырвалось у Серёжи, который был не в состоянии унять эйфорию своей эрогенной зоны. Зная о ней, Олег просто лепил из него всё, что хотел. Словно из пластилина. Брюнет отвёл от груди Сергея его вторую руку и получил доступ к правому соску. Обвёл его горячим языком и вобрал в рот. Начал посасывать. Безруков застонал и закусил нижнюю губу. Прижавшись спиной к стене, он тяжело дышал, ощущая, как по телу разливается тепло нарастающего возбуждения. Отлепившись от груди поэта, Олег несколько секунд любовался розовыми, чуть воспалившимися от ласк сосками мужа, затем открыл дверцу настенного шкафчика и достал оттуда бельевые прищепки. Блеснув глазами, он осторожно прицепил одну на влажный от слюны сосок. Безруков распахнул глаза и округлил их. Вздрогнул от боли, словно от разряда тока. Тихонько застонал. — Тише, сладкий, — прошептал Меньшиков, поглаживая свободной рукой бок поэта. — Потерпи немного. Ты же хороший. Чёрт знает что, но эти слова, эта интонация вкупе с тем, что творил Олег, усиливали возбуждение Серёжи. Он сглотнул, ощущая, как тесно стало члену в брюках. — Им ведь нравится, правда? Через тернии к звёздам, — мягко сказав это, Меньшиков смачно облизал второй, покрученный сосок, и нацепил на него прищепку. Сергей протяжно застонал. — Через тернии к звёздам, через боль к счастью… — прошептал Олег и щёлкнул пальцами по обеим прищепкам. Безруков вскричал и зажмурился. Капитан с наслаждением следил за его эмоциями, впитывал их. Руки сами потянулись к брюкам поэта и расстегнули их, стащили их с Сергея вместе с бельём. Олег включил душ и велел Серёже забраться в ванну. Тот, став заложником своего возбуждения, подчинился, уже почти ничего не соображая. Меньшиков расстегнул пальто и скинул его, оставаясь в больничных штанах. Сняв ботинки, а потом и их, он шагнул в ванну следом за Безруковым. Они оба оказались в царстве искрящейся воды, что стекала сверху тёплым потоком. Олег приласкал щёку жмурящего поэта и развернул его к себе спиной. Разведя в стороны ягодицы супруга, он ввёл в его анус палец и начал двигать им, растягивая отверстие, по которому ужасно соскучился. Покрывая поцелуями-бабочками кожу на спине Сергея, вскоре он ввёл и второй палец. Безруков упёрся ладонями во влажную кафельную стену и прогнулся в пояснице, покусывая нижнюю губу. Стараясь максимально расслабить дырку, он тяжело и рвано дышал. Хотелось убежать подальше от этого человека и вместе с тем хотелось взмолиться: «Господи, только не останавливайся!». Когда отверстие было подготовлено, Меньшиков взял свой член у основания и приставил его текущей головкой к анусу мужа. Медленно входя в Сергея, он постанывал, крепко зажмурившись, поглаживая ладонями мокрые бока любимого. Серёжа водил ладонями по стене, не в силах открыть покрасневшие и ноющие от воды очи. С губ слетел протяжный стон. Теперь Олег прекрасно знал, чем отличается «заниматься сексом» от «заниматься любовью». Раньше он думал, что это просто красивая игра слов, романтизация чувств и всё такое. Оказалось, разница действительно есть. Чувствовать себя одним целым с тем, кого любишь, испытывать невероятную эйфорию от ощущения целостности с ним, от того, что дыхание становится одним на двоих, сердцебиение, и понимание своей принадлежности этому человеку, понимание, что и он принадлежит тебе… Это настоящее чудо. Олег никогда не испытывал ничего подобного, не знал до Сергея, что может быть настолько хорошо. Поглаживая ладонями мокрый живот поэта, Меньшиков начал быстро двигать бёдрами. Звуки шлепков сливались со звуком включённой воды. Серёжа был таким горячим и узким, что с губ Олега слетали блаженные стоны. Одна ладонь обхватила его покачивающий, стоящий колом член, пальцы второй начали потягивать то одну прищепку, то другую. Безруков сходил с ума от сочетания боли и наслаждения, что дарил член, активно разрабатывающий простату. Скользя ладонями по кафелю, он громко постанывал, наплевав, что это точно услышит Иван. Отцепив одну прищепку, Меньшиков принялся теребить пальцами воспалённый сосок, ускоряя движения бёдрами. «Ты только мой. Мой, мой, мой», — билось в мозгу. Припав губами к шее мужа сбоку, он принялся по-звериному быстро трахать Безрукова, ощущая скорый оргазм. Одна рука гладила сосок, вторая подрачивала член поэта. Тот содрогнулся, застонал долго и сладострастно. Уперевшись лбом в стену, он начал кончать, вскрикивая. Анус принялся сжимать-разжимать в себе член. Этого оказалось достаточно, чтобы у Олега окончательно снесло крышу. Он зарычал и стал изливаться в Безрукова, продолжая быстро трахать его. Сжав бёдра Серёжи обеими руками, он крепко держал его, не давая отстраниться или свалиться от переизбытка эмоций. Когда в отверстие поэта полетел последний сгусток спермы, брюнет вышел из него и повернул Сергея к себе лицом. Тяжело дыша, он осторожно убрал прищепку со второго соска. Облизал его. Безруков выглядел совершенно разомлевшим. Жмурясь, он положил ладони на плечи капитана, с трудом держась на ногах. После такого бешеного оргазма, который всё ещё простреливал в теле, хотелось завалиться в мягкую постель и проспать несколько часов. Ничего не говоря, Олег взял мыло и начал мыть Сергея. Он намыливал его грудь, бока, живот, бёдра, член, вымывал из его дырки сперму, балдея от происходящего. Серёжа, как и всегда после оргазма, напоминал тёплое тесто и не сопротивлялся. Взгляд Безрукова вдруг остановился на груди Меньшикова. Он только сейчас понял, что на ране того нет никакой повязки, и шрам, на удивление ровный, рассекает кожу в районе сердца. Переведя взгляд на лицо брюнета, он столкнулся с его тяжёлым кофейным взглядом. — Где повязка? И… уже сняли швы? — еле шевеля языком, спросил Сергей. — Всё сняли, — не улыбнулся, а оскалился Меньшиков. Опустив взор на запястье Серёжи, он медленно сел на борт ванны и стал разбинтовывать сперва одну руку мужа, затем другую. Глазам предстали ужасные линии смерти: ровные и длинные шрамы тянулись от запястий к локтям. Олег закусил нижнюю губу, начиная водить по ним кончиками пальцев. Сергей, увидевший то, что осталось от попытки самоубийства, испытал прилив самых разных иррациональных чувств. — Однажды я это закончу, — произнёс Безруков, не особо задумываясь, кому это говорит. Меньшиков вспыхнул, бросил в лицо Сергея, словно горсть чёрного пепла, убийственный взгляд. Встав, ударил его ладонью по щеке. Голова поэта взметнулась в сторону. Олег взял руку Серёжи и приложил её шрамом к своему шраму на груди. А вода всё текла и текла, то ли плача, то ли искристо смеясь переливами хрустальных капель.

***

Человек ко всему привыкает. По крайней мере, так принято говорить. Меньшиков сидел в длинном тёмном зале здания НКВД и думал, что уже привык ко всему этому. Сперва, когда генерал только-только перебросил его с переводческой работы в пекло госбезопасности, Олег не был уверен, что привыкнет. А теперь он ощущал себя, словно рыба в воде. В своей воде. Утром капитан узнал, что весь отдел комиссариата иностранных дел, в котором он трудился, был арестован. Декреты, что вышли осенью тридцать четвёртого, начали потихоньку приходить в действие. Выходит, Борис Леонидович был прав, когда говорил, что его ведомство очень пострадает. Олег сидел за длинным дубовым столом, несколько лениво откинувшись на спинку стула, удобно обитого коричневой кожей. Несколько мест были заняты комиссарами 1-го и 2-го рангов госбезопасности. Во главе восседал Борис Леонидович. — Начну с главного, — генерал взял со стола листок: — Итак, слушайте товарищи: «Постановлением ЦИК СССР и СНК СССР от 15 февраля 1935 года «Об установлении звания Генеральный комиссар государственной безопасности и присвоении его народному комиссару 1-го ранга СССР тов. Меньшикову Б. Л.» звание Генеральный комиссар государственной безопасности присвоено: Меньшикову Борису Леонидовичу». В и без того напряжённой тишине образовалось нечто холодное. То, что всегда свойственно подобным известиям. Если до сей поры генерал был следующим, после генкома, то теперь вся власть над НКВД была в его руках. Олега не могла не удивить эта новость. — Следовательно, товарищи, я ваш новый руководитель. Сегодня вечером будет официальное собрание, где будут присутствовать все отделы. Будем говорить об изменении структуры комитета госбезопасности. «Пятнадцатое февраля уже прошло. Значит, дядя не рассекречивал своё повышение. Ждал. Что ж, можно понять», — подумал капитан. — С повышением, товарищ Генеральный комиссар! — торжественно произнёс один. — Поздравляю от всей души! — присоединился второй. Учреждение звания «генеральный комиссар госбезопасности» и присвоение его Меньшикову произошли одним и тем же указом. Что принесёт эта должность подчинённым, да и всему аппарату, оставалось загадкой. Вскоре, обсудив формальности и приказав подготовить несколько отчётов для вечернего собрания, Борис Леонидович отпустил всех, кроме племянника. — Ну, мои поздравления, — улыбнулся Олег. — Спасибо, — довольно отозвался тот. — Завтра будем отмечать в кругу семьи. Приезжайте с Сергеем. — Хорошо. — Слышал о том, что Бубнов вызывал его к себе? — Нет, — сразу напрягся Олег. — Зачем это? — Намекал, что пора бы высказаться о политическом строе. Не понравилось мне это. Пусть трогает других, но в нашу семью не допущу, — Борис Леонидович слегка поморщился от недовольства. — Он мог не знать, чей Сергей муж? — помолчав, нервно спросил капитан. — Не думаю. Хотя, не уверен. Я хочу встретиться с ним лично. — Да и я захотел, — угол губ брюнета дёрнулся. Какое-то время генерал молчал. Затем, постукивая пальцами по столу, спросил: — Я не понял, почему тебя так быстро выписали. Ты уверен, что можешь приступить к работе? Ты же знаешь, я готов дать тебе отпуск… — Хочу работать. И я неплохо себя чувствую. — Уверен? Меньшиков едва заметно улыбнулся и кивнул. — Ну хорошо. Тогда приступим, — генерал медленно расстегнул верхнюю пуговицу кителя. — Неделю назад девятый спецотдел получил шифрограмму. Её посылали из Парижа. Замолчав, Борис Леонидович открыл папку, достал листок и принялся монотонно зачитывать: «Юрген — Велесу. Сообщаю, что следующая операция по ликвидации Сталина назначена на первое марта. В этот день, в одиннадцать часов вечера будет проведён оккультный обряд. Адрес: улица Бальтара, дом 3». — Оккультный обряд… — задумчиво повторил капитан. — Да. Ты знаешь, это кажется бредом, но на самом деле всё не так забавно и безобидно. Во Франции существует оккультное общество, поддерживаемое белой эмиграцией. Его возглавляют Поплавский и Рекулов. — Поплавский? Отец Макеевой? — не столько спросил, сколько утвердил брюнет. — Именно. Барченко* сообщил мне, что Рекулов — его бывший давний товарищ. Когда-то давно они вместе постигали азы оккультизма. Помимо великолепного владения гипнотерапией, он потрясающе разбирается в ядах и смог сколотить вокруг себя крепкую стену последователей. А теперь слушай дальше: «Информатор сообщил, что теперь у них имеется генетический материал, а именно волос товарища Сталина. Это поможет произвести обряд, что ранее было немыслимо», — замолчав, Борис Леонидович перевёл на Олега тяжёлый взгляд. — Волос. Мда. Интересно, каким образом они могли его заполучить, — изумлённо пробормотал брюнет. — Вопрос дня. Пока мы будем пытаться узнать это здесь, тебе необходимо будет проникнуть в эту организацию и выяснить о ней всё: численность, состав, планы и так далее. Обряд должен произойти первого марта. Осталось не так много дней. — Каким образом я буду поддерживать связь? — В Париже с тобой свяжется наш агент Питер. Код: «Красные цветы». Он будет снабжать тебя актуальной информацией. Что касается связи — он даст тебе адрес, где проведена наша секретная линия. Ты сможешь связываться со мной лично. — Понял. — Теперь что касается нападения на тебя… Это сделал Жёлудев. Когда мои люди вышли на него, мы ещё понятия не имели, что он связан с Поплавским. При задержании ублюдок был убит, так что допросить его не представляется возможным. Я поднял кое-какие документы и выяснил, что Жёлудев является двоюродным племянником Поплавского. Видимо, своим расследованием ты разворошил осиное гнездо. Мы работаем в этом направлении, но пока мистическим образом не прослеживается ни одна ниточка, — нахмурившись, генерал потёр переносицу. — Возможно, во Франции станет яснее, что происходит, — сказал Олег, вспоминая слова ворона. А ведь тот был прав. Жёлудев… — Если пока нет вопросов, то подпиши инструкции, возьми командировочные и вот этот конверт, — Борис протянул племяннику бумаги. — Здесь ваши с Сергеем паспорта и билеты до Парижа.

***

Сергей проснулся в полутёмной комнате. За окном тихо падал снег. Поэт встал с кровати, ощущая ломоту в теле. «Неужто температура», — проплыло в мозгу. Безруков подошёл к окну и положил ладонь на стекло. Подумал-подумал, да и приник к нему горячим лбом. Ему опять снились огромные бабочки, наяривающие круги под искрящимся шаром-люстрой, и рыжий кот в зелёных бархатных штанах, катающийся на коньках. Кот очень нравился Сергею, яркость снов будоражила, но в них было что-то непонятное. Пугающее. Почти как Меньшиков… Вспомнив о нём, Безруков ощутил, что озноб усиливается. Если раньше поэт считал, что его муженёк не в себе, то теперь всё набрало иные обороты. Он не то чтобы был не в себе… Он был вне. Над. Сверх. Он стал всепоглощающим, стал ещё более опасным и удушливым, чем прежде. — Затягивается удавка, затягивается, — пробормотал Сергей, поглаживая горло. Тревожно осматриваясь, Безруков вернулся в постель. Уткнувшись лицом в подушку, он позволил полудрёме завладеть телом и разумом. Ему снова снились причудливые образы и яркое, впечатляющее представление, а черноволосый усач орал и орал: «Делайте заказ, здесь без заказа никак!». Екатерина любила одевать Серёжу в матроску. Это была модная одежда, и она очень шла практически любому мальчику. У меня на шапке лента, на матроске якоря. Я проплавал это лето, океаны покоря. Сад «Аквариум» был одним из первых развлекательных садов Москвы. Безрукова очень любила водить туда сына, который всегда просил шафрановые булочки, что готовились по старинному тайному рецепту и подавались только в летнем кафе этого сада. — Посиди здесь, хорошо? Никуда не уходи, — назидательно сказала женщина, оставляя сына на лавочке. Возле кассы кафе выстроилась небольшая очередь. Чтобы получить тёплые, нежные, хрустящие булочки, придётся постоять. Но это того стоило. — Хорошо, — ответил вечно серьёзный ребёнок семи лет. Безрукова поспешила к кафе, придерживая на ходу широкую шляпу. Сергей проводил её взглядом и положил ладони на колени. Те лежали безвольно, ладонями вверх, пальцы были слегка согнуты. Жмурясь из-за проклятого солнца, Серёжа наблюдал за гимнастами, изгаляющимися в своих обтягивающих купальниках на гимнастической площадке. — Хочешь вату, мальчик? — вдруг спросил мягкий мужской голос. «Не голос, а карамель», — подумал тогда Безруков. Посмотрев направо, он увидел мужчину в кремовом костюме и красном жилете. Он показал мальчишке вполне приятным, располагающим: улыбался, русые волосы были зачёсаны назад и блестели. В глазах цвета мяты застыли смешинки. Такие глаза не могут не понравиться, когда тебе семь лет. — Сахарную? — уточнил Серёжа. Он знал, что есть ещё вата, которой протирают место уколов. От такой ваты нужно держаться подальше. — Да, — едва заметно кивнул мужчина, продолжая улыбаться. — Хочу, конечно. — Синюю или зелёную? — А такие бывают? — искренне поразился мальчик. — Разумеется! — Ну… синюю. Мужчина щёлкнул пальцами, и в них буквально из ниоткуда возникло облако синей сахарной ваты на деревянной палочке. — Ничего себе! — поразился Безруков. — Бери, ешь, мальчик, — сказал незнакомец, вкладывая палочку в детскую руку. — Спасибо, — только и смог вымолвить Серёжа, откусывая побольше от сладкого синего облака. Какое-то время он просто жевал, наслаждаясь лакомством, а потом вернулась его мать, и вата исчезла. Осталась только палочка, которую мальчик с горечью выбросил. Ему пришлось трескать шафрановые булочки, которые не шли ни в какое сравнение с очень сладкой синей ватой. Вечер казался бесконечным. Проснувшись, Серёжа увидел, что прошёл всего час. А ему-то казалось, что он проспал до самого утра. Пройдя на кухню, поэт сварил себе кофе, наполнил им кружку и сел за стол. Смотреть в окно не хотелось, настолько гадким там всё было. Города не видать, одна только снежная замять. И это в конце февраля… И вдруг, словно в продолжении сна, у двери появился Меньшиков. Припав виском к дверному косяку, он внимательно смотрел на Сергея. Мужчина не улыбался, в его глазах не было ничего доброго, светлого, и это очень испугало Безрукова. — Что смотришь? — тихо спросил он. — Хочу, — прошелестел, почти не размыкая губ. — А я не хочу. — Чего? — Чтобы ты смотрел. — Мне всё равно. — Я не удивлён. Тебя никогда не интересовало моё мнение, — ядовито отозвался Безруков и подумал, что это звучит очень сварливо. Обычно в нём сочетались страх и злость в отношении чекиста. И злости было больше. Теперь, после странного возвращения мужчины из больницы, Сергею приходилось признать, что страх начал увеличиваться. Во всём облике, во взгляде, в движениях Меньшикова было что-то не от мира сего, что-то демоническое, наполненное тёмной энергией. «Это всё твоё воображение», — думал Сергей. Ему оставалось утешаться только лишь этим. Он сделал глоток кофе, отводя взгляд от Меньшикова. — Послезавтра вылетаем во Францию, — сказал брюнет, не меняя позы. — Не понимаю, зачем я там нужен. — Всё ты понимаешь. Это прозвучало довольно резко, но поэт дал себе слово, что не поведётся. Пусть говорит, что хочет. — Но прикидываться ничего не видящим, ничего не знающим, ничего не понимающим очень удобно… Это даёт мнимое ощущение того, что от тебя ничего не зависит, что всё решил кто-то другой. Очень удобно, Серёжа, — прошептал брюнет, медленно подходя к Сергею. — Что с тобой? — вырвалось у Безрукова. Он сжал чашку так сильно, что сам удивился, как она не треснула. — А что со мной? — ухмыльнулся тот и сел на корточки возле ног Сергея, блестя глазами. — Ещё больше сходишь с ума. Думал, что больше некуда… — Ты ещё многого не знаешь, милый мой, — снисходительно ответил Олег, кладя ладонь на колено мужа. — Всему свой час. Всему свой срок. — Скажи, ты… действительно бы убил его? Кочергой, — специально не называя фамилии, шёпотом спросил Безруков, глядя в стену перед собой и заранее зная ответ. — Конечно. Убить ради тебя или из-за тебя — самое малое, что я могу сделать, — голос капитана звучал мелодично, медово. — А что тогда большее? — резко повернув голову, Сергей уставился в почти чёрные глаза. — Ты не хочешь знать. И тебе лучше не знать, — ухмыльнулся тот, утопая в светлом взгляде. — Хочу. — Нет, ты слишком нежный, ранимый, чтобы знать подобные вещи. Безруков дёрнулся. Совершенно спокойный тон супруга действовал на нервы. Меньшиков убрал ладонь с колена Сергея и заменил её подбородком. — Бодлер писал: «Позволь мне долго-долго вдыхать аромат твоих волос, жадно окунать в них все свое лицо, как измученный жаждой путник окунает лицо в воду ручья; перебирать их пальцами, как тончайший благоуханный платок, чтобы дать свободу воспоминаниям. Жгучий зной твоих волос обдает меня дурманящим запахом табака, опиума и восточных сладостей; мрак твоих волос открывает мне блистающее сияние безбрежной тропической лазури; на пленительных берегах твоих волос я растворяюсь в терпком облаке из аромата смолы, мускуса и кокосового масла… Позволь мне долго-долго целовать твои волосы. Когда я пробую их на вкус — мне кажется, будто я поглощаю воспоминания». А знаешь, что я вижу в твоих волосах, Серёжа? Не бодлеровские полмира, нет. Я вижу в нём весь мир. Ветер, играющий с кленовыми листьями, прогретыми рассеянным солнцем начинающего сентября. Я вижу в нём догоревшее лето и письмо, которое никогда не отправлю. Я чувствую в нём запах осеннего костра, первых заморозков и августовских яблок, — тихо, с трепещущей нежностью сказал Олег и медленно выпрямился, но только для того, чтобы уткнуться носом и губами в волосы Безрукова, заставляя того вздрогнуть и замереть. — Знал бы ты, как много заключено в твоих волосах. И я ревную их к ветру, который нагло целует их, когда ты идёшь по переулку… Как же я их ревную… Олег положил ладонь на шею Сергея и начал медленно её сжимать. — Весь мир, вся жизнь, смысл бытия — всё в тебе, Серёженька. Всё в тебе, — шептал он.