Слышишь, воющий набат, Точно стонет медный ад! Эти звуки, в дикой муке, сказку ужасов твердят. Точно молят им помочь, Крик кидают прямо в ночь, Прямо в уши темной ночи Каждый звук, То длиннее, то короче, Выкликает свой испуг, — И испуг их так велик, Так безумен каждый крик, Что разорванные звоны, неспособные звучать, Могут только биться, виться, и кричать, кричать, кричать! Только плакать о пощаде, И к пылающей громаде Вопли скорби обращать! А меж тем огонь безумный, И глухой и многошумный, Все горит, То из окон, то по крыше, Мчится выше, выше, выше, И как будто говорит: Я хочу Выше мчаться, разгораться, встречу лунному лучу, Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть до месяца взлечу! О, набат, набат, набат, Если б ты вернул назад Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд, Этот первый взгляд огня, О котором ты вещаешь, с плачем, с воплем, и звеня! А теперь нам нет спасенья, Всюду пламя и кипенье, Всюду страх и возмущенье! Твой призыв, Диких звуков несогласность Возвещает нам опасность, То растет беда глухая, то спадает, как прилив! Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой, Вновь спадает, вновь рыдает медно-стонущий прибой! (с)
Воздуха становилось всё меньше, перед глазами заплясали сиренево-голубые блики, похожие на мыльные пузыри. Сергею захотелось вырваться, но он сидел, словно пригвождённый к стулу. А потом Олег резко отпустил шею поэта и дёрнул его за волосы на затылке, заставляя застонать и откинуть голову назад. На бледном лице капитана отразилась довольно странная смесь эмоций, Сергей не мог её понять, но чувствовал, что это всё не сулит ему ничего хорошего. Впрочем, как и всегда. — Ты ведь всё ещё надеешься на спасение, правда? Ты веришь, что сможешь сбежать. Или что случится чудо? — прошептал Меньшиков, начиная поглаживать Безрукова по волосам. — Человек создан таким образом, что всегда верит в чудеса, даже когда кругом одна только тьма… — Ты так говоришь, будто сам не такой! — выкрикнул Серёжа, пристально глядя в лицо мужа, так и сидя с запрокинутой назад головой. — Не такой, — чуть ухмыльнулся Олег, осторожно вплетая пальцы в волосы поэта. — Я ни во что не верю. Вот, в чём беда. Безруков потрясённо сглотнул, пытаясь переварить услышанное. — И тебе не советую. По крайней мере, верить в чудо, связанное с твоим спасением. Так ты не будешь разочарован, — отстранённо произнёс брюнет и холодно улыбнулся супругу. — А я не хочу, чтобы разочаровывался… — Ты ещё и обо мне печёшься? Какая забота! Я сейчас расплачусь! — ядовито воскликнул Сергей и резко мотнул головой, так, чтобы волосы выпали из плена чужой руки. — Ты не дал мне выбора. С самого начала. — У меня тоже не было выбора. — У тебя? Да не смеши ты меня! — Безруков подумал встать, но в этот момент, словно прочитав его мысли, Олег положил одну ладонь на стену, второй опёрся о стол, тем самым перекрывая путь Сергею. — Всё верно, у меня не было выбора, — недобро прищурившись, сказал Меньшиков. — У тебя был выбор! Ты мог не женить меня на себе! И тогда всего этого бы не произошло! — завопил Безруков, ощущая, что это начало уже хорошо знакомой истерики. — Не. Было. Выбора. — Ты мне… ты мне сломал всю жизнь! Превратил в вещь! В диковинную зверушку, которую посадил в клетку! — вдруг заорал Серёжа, осознавая, что с губ слетает всё то, что очень давно копилось. — И не верю я в твою любовь, ясно тебе? Не верю! Последние слова заставили Меньшикова измениться в лице. Если до этого ощущалось его холодное тёмное спокойствие, то теперь в нём появилась трещина. Видимо, сам того не подозревая, Сергей нажал на ещё одну болевую точку мужчины. Рука рассекла темноту и оставила звонкую оплеуху на щеке поэта, кожа на которой тут же покраснела. Серёжа сдавленно ахнул от боли и потёр место пощёчины. — Не веришь? — в ярости прошипел Олег, почти вплотную прижимаясь лицом к лицу Безрукова. — Хорошо. Давай я возьму самый большой нож, зайду в соседскую квартиру и перережу всем им глотки. Это будет достаточным доказательством? — Тебе лишь бы убивать! — воскликнул Сергей, но уже не столь пылко. — Убить не так просто, как может показаться. Главное, чтобы это того стоило, — прошептал Олег, блестя тёмными глазами. Он наклонился так низко, что их носы соприкасались. — Да ну тебя к лешему! Я не хочу больше всё это слушать! — запальчиво крикнул Безруков, ощущая неприятный холодок, бегущий по спине от этого взгляда и этого голоса. — Но ты будешь слушать. И ты будешь верить. Ясно? Потому что я пойду на всё. Абсолютно на всё, — произнёс Олег так, как обычно зачитывают приговор. Сергей почувствовал, что лучше не спорить. Внутренне стушевавшись, он отвернулся и потёр ушибленную щёку пальцами. — А теперь идём спать, — напряжённо добавил Меньшиков и медленно оттолкнулся от стола. Дойдя до тёмного прямоугольника дверного проёма, он обернулся и пристально посмотрел на поэта. Тот встал.***
На следующий день Безруков встретился с Шороховым, Масловым и Плаховым. Он специально попросил всех собраться, чтобы провести время в кругу самых близких товарищей перед, возможно, долгой разлукой. У Всеволода и Васи вовсю разгорались отношения, а Евгений, как обычно, был увлечён очередной намечающейся поездкой. На сей раз в какую-то аномальную зону в Киргизии. Сергей жевал сыр, улыбался, поддерживал разговор и думал, что будет по ним всем страшно скучать. — Ты ведь так и не попал на моё выступление, — улыбнулся Плахов. — Вернусь из Франции — попаду. Обещаю. — Ловлю на слове! Сергей подумал, как же им не хватает Гринёва. Присутствие Никиты в жизни Безрукова дарило ей какие-то особые краски. Сейчас уже было сложно понять, какие именно. Потом Серёжа заехал к дяде, который постепенно шёл на поправку и теперь хоть изредка, но покидал постель. И снова сердце поэта заныло. Наверное, где-то в глубине души сидел червячок по имени «Не вернусь». Нет, поэт не планировал оставаться во Франции, он даже не задумывался об этом, но подсознательное жило своей жизнью. Даже не осознавая того, что ему предоставится шанс спастись от Меньшикова, Сергей не мог не чуять, что затеряться в чужой стране намного проще. А после они с Олегом поехали к семейству на ужин. Отмечали повышение Бориса Леонидовича. Безруков совсем сник, когда узнал, что генерал теперь сам бог НКВД. Не то чтобы он раньше рассчитывал на побег, но это повышение стало последним гвоздем, вбитым в крышку его гроба. Поэтому улетал Сергей из России в смятении, страхе, с кучей всевозможных тяжёлых и противоречивых мыслей.***
В Париже было тепло. Не по-февральски высокое солнце омывало лимонной водой широкие каменные проспекты и улицы французской столицы. Костюмы, платья, сладкие и терпкие ароматы духов, драгоценности на пальцах, запястьях и шеях, джаз и блюз, льющиеся из питейных заведений — всё это было совершенно по-буржуйски. Безруков ожидал чего-то подобного. Из аэропорта их повезли в апартаменты на улице Гомбуста. Для всех Меньшиков был советским переводчиком, получившим задание договориться с местными издательствами о публикации у них литературы коммунистической направленности. Это была всего лишь легенда. До первого марта оставалось слишком мало времени. За это время он должен был каким-то образом проникнуть в секретную оккультную организацию и выяснить о ней если на всё, то многое. О своей миссии брюнет и думал, мрачно глядя в окно, за которым мелькали нарядные улочки. Их апартаменты находились на третьем этаже белокаменного дома, и состояли из четырёх просторных комнат. Сергею понравился светлый интерьер, а колонны, высокие потолки и двойные деревянные двери с завитушками, предсказуемо напоминали родной «сталинский ампир». — Не называй никому свою фамилию, — сказал Олег, вставая у напольного зеркала и завязывая галстук. — А имя? — Имя можно. — Почему фамилию нельзя? — Потому что это мера безопасности. Если они в курсе, за кем замужем первый поэт России, то станет ясно, что я энкавэдэшник. — Ой, ой, какие мы важные, — подразнил его Сергей, листая журнал, который обнаружил на журнальном столике. Ничего не понятно, зато картинки яркие. — Сейчас мы пойдём в ресторан на обед. После этого ты вернёшься сюда и останешься здесь до моего прихода. Я понятно выражаюсь, или мне запереть тебя? — повернувшись к поэту, Меньшиков мельком глянул на него и принялся застёгивать манжеты рубашки. — Понял, — недовольно посмотрев на брюнета, ответил Безруков. — Вот видишь, я иду тебе на уступки. И готов даже поверить тебе. Но если ты не оправдаешь доверия, то в следующий раз я тебя запру. — Угу. — Идём. Французским Олег владел, конечно, превосходно. Даже Сергей, не знающий языка, поражался, как ловко тот говорит с официантом, будто эта речь была его родной. — Это что? — спросил Серёжа, ткнув в меню. — Устрицы. — Это вкусно? — Мне не нравится. — А это? — Улитки в сыре. — Вкусно? — Не пробовал. — А это? — Это жюльен. — И как? — На нашу запеканку похож. — Ну вот его мне закажи. И улиток этих. Меньшиков закрыл меню и обратился к официанту, делая заказ. Сергей подпёр висок кулаком и уставился в окно. За ним чинно прогуливались парижане и туристы, наслаждаясь тёплым солнечным деньком. Олег строил план дальнейших действий. Нужно было найти Поплавского и каким-то образом уговорить его принять Меньшикова в свои ряды. Здесь было два варианта, которые пока что видел капитан. Первый. Сказать ему, что он — бежавший из СССР антисоветчик, который хочет поддерживать сообщество материально. Второй. Сказать ему, что он — двойной агент. Раскрыть карты о том, что НКВД в курсе, что готовится покушение на товарища Сталина. Второй путь был более сложным, но тоже разумным, поэтому Олег был на распутье. Сергей оживился только когда принесли улитки. Он завалил чекиста вопросами, как их есть, и брюнет дал ему инструкции. Съев первую улитку, поэт скорчил такую гримасу, что чекист приложил усилия, чтобы не рассмеяться. Вторую Безруков есть не стал и переключился на жюльен, который ему очень понравился. Он заметил, что французы пьют вино в обед. В России такое не было принято, и Серёжа с трудом удержался от едкого комментария. После трапезы они вернулись в апартаменты. Меньшиков замер у двери и склонил голову набок, внимательно взирая на супруга. Безруков сел на софу и закинул ногу на ногу, сцепляя пальцы в замок на колене. — Думаешь, что я убегу? — ухмыльнулся Сергей. Олег хмыкнул и ничего не ответил. — Смешно. Всё, иди уже, — закатил глаза Безруков и цокнул в зуб. — Надеюсь, ты не станешь копать себе могилу, — тихо произнёс Меньшиков, подбросил ключи, ловко поймал их и вышел.***
Поплавский проживал в коттедже из белого кирпича на Прачек-Сент-Опортюн. Олег знал, что этот буржуй после бегства из России был женат на французской оперной певице, которая умерла восемь лет назад. Алексей Александрович жил один в окружении преданных слуг. Меньшикову открыл длинновязый старый дворецкий. — Добрый день, — произнёс он с серьёзным и торжественным выражением лица. — Добрый день. Я могу видеть господина Поплавского? — У вас назначено? — Боюсь, что нет. — По какому вы вопросу? И как вас представить? — не меняясь в лице, спросил старик. — Скажите ему, что я насчёт… общества. Думаю, он поймёт. — Подождите снаружи, прошу вас, — сказал дворецкий и закрыл дверь перед носом брюнета. Через несколько минут та распахнулась, и Олегу было предложено пройти. Убранство дома Поплавского оказалось изысканным, в итальянском стиле, с современной и комфортной мебелью и большим количеством серебра и хрусталя. Меньшикову даже показалось, что он попал в какой-то совершенно иной мир. Алексей Александрович встречал гостя в большом кабинете, дубовая мебель которого блестела от глянцевости, а кожаные кресла скрипели от новизны и ещё пахли фабрикой. — Признаюсь, не каждый день ко мне заявляются с подобными формулировками: «Я насчёт сообщества», — вместо приветствия произнёс Поплавский, беря сигару и начиная водить по её длине носом, вдыхая запах. — Присаживайтесь, господин инкогнито. Меньшиков присел в кресло напротив мужчины. Тому было лет шестьдесят, седые волосы были прилежно уложены, цепкие сине-зелёные глаза казались злыми и умными, а стройной фигуре могли позавидовать некоторые молодые люди. Поплавский был облачён в чёрную рубашку, малиновый жилет и облегающие чёрные брюки. На пальцах было большое количество серебряных колец и перстней с какими-то символами. На груди висела толстая цепь из чернёного серебра, а на ней покоился чёрный кулон в виде головы. Половина была головой льва, половина — барана. Олег понял, что с таким человеком нужно быть осторожнее. Тот, конечно, никак не мог знать, кем на самом деле является Меньшиков, ведь капитан прилетел в Париж спецрейсом, но ложь, особенно неуверенную, Алексей расколет по щелчку. — Представитесь? — внимательно глядя на Олега, Поплавский продолжал водить носом по сигаре. — Андрей Романов, — спокойно ответил Меньшиков. — Я русский. — Надо же. У вас потрясающий французский, — изогнув бровь, заметил явно сразу заинтересовавшийся Алексей. — Спасибо. — У вас есть с собой документы? Мелко кивнув, капитан вытащил из внутреннего кармана поддельный паспорт и протянул его Поплавскому. Тот медленно взял документ и внимательно изучил его. Вернув Олегу, он обрезал сигару и лениво закурил. — Стало быть вы живёте в Лондоне? — Да. Уже более десяти лет. — Почему покинули Россию? — Мои родители были дворянского происхождения. — У вас говорящая фамилия, — заметил Поплавский, затягиваясь. Выпуская сизый дым, он с прищуром наблюдал за Меньшиковым, явно ища в его взгляде, его движениях и в нём самом — лукавство. — Откуда вы узнали о сообществе? — помолчав, спросил Алексей. — О нём мне рассказал один из ваших адептов. Называть имя я не стану. Мне бы не хотелось, чтобы наш с ним разговор приняли неправильно, и у него были неприятности, — бесстрастно сказал Олег. — Он обмолвился, что вашему тайному сообществу не помешает материальная поддержка. Я готов оказать финансовую помощь. — Почему? — ухмыльнулся Поплавский. — Потому что… моя мать увлекалась оккультизмом. Мне интересна эта тема. Она мне близка. — Даже так? — Да. — Понятно. Говорите загадками, молодой человек. Извините, но разговор окончен. Я не могу быть уверен в чистоте ваших намерений, а у вас нет никаких доказательств, кроме слов, — сказав это, Алексей положил сигару в пепельницу. Меньшиков с трудом удержался, чтобы не скрипнуть зубами. Встав, он подошёл к двери, и за секунду до того, как коснуться ручки, увидел супругу Поплавского. Так, словно в голове просто всплыло воспоминание. — Жизель говорит, что спрятала ту фотографию, которую вы ищете, под пятой половицей в комнате, где вы впервые признались ей в любви, — тихо сказал Меньшиков на русском и обернулся. Алексей побледнел и изменился в лице.***
Сергей подошёл к окну и дождался, пока Олег скроется за поворотом. Выждав ещё какое-то время, он скрылся в ванной, умыл лицо, снял галстук и, накинув плащ, вышел на улицу. Поднялся ветер, голые сучья слегка покачивались под его порывами, царапали оконные стёкла. Безруков визуально запомнил дом, в котором они остановились, и пошёл вверх по улице, стараясь запомнить и свой путь. Вскоре он оказался в старом узком переулке, и пошёл по нему, сунув руки в карманы плаща. Со всех сторон лилась французская речь, время от времени ноздри ласкал аромат сдобы и кофе. Мир вдруг показался Серёже открытым морем. Он никого не знал в этом городе и никто не знал его. Можно было пойти по любой из дорог — куда-то да выведет. Можно было плутать, можно было сесть в автобус и поехать… Куда-то. Вперёд. Можно было затеряться в сумрачных парижских кварталах, где арабы продают нелегальные ножи и кинжалы, а на рынках витает запах сухофруктов и вяленого инжира, вымоченного в мускатном вине. Затеряться… Главное слово. Одно слово, а сколько в нём смысла! Выйдя на Божоле, Безруков вдруг ощутил, как мелко трясутся похолодевшие руки. Конечно, он может сбежать! Здесь, во Франции, Олег не сумеет его найти. «Но ты же помнишь цену? Больше не выступать, не печататься, забыть о популярности и о том, что ты — первый русский поэт, — вторглась мысль, заставившая сердце Сергея болезненно сжаться. — Сможешь ли ты так прожить остаток жизни? Ты ведь говорил, что лучше в петлю, чем отказаться от поэтической жизни? Что изменилось? И изменилось ли?». Серёжа припал плечом к изящному фонарю, достал из кармана плаща пачку сигарет и зажигалку, закурил. Взгляд остановился на уличном миме, который, словно персонаж чьего-то фантасмагоричного сна перекочевал в реальность и теперь бередил воображение шагающих мимо парижан и туристов. Сергей ощутил, что мим смотрит прямо на него, танцует для него, показывает что-то важное своими пальцами, спрятанными под тканью белых перчаток. Белоснежное разрисованное лицо подвижно, жутковато, напоминает лицо куклы… «Даже если на секунду представить, что ты сбежишь, ты же не сможешь жить без всего этого. Без поэзии. Что это будет за жизнь? Существование… Но глупо иметь такой шанс и не использовать его. Очень глупо», — думал Безруков. Ему казалось, что мим подаёт ему какие-то знаки, как бы говорит движением тела: «Да-да, ты должен попробовать! Если не попробуешь, то, считай, смирился!». Кто-то громко рассмеялся, заставляя Сергея вздрогнуть. Выплюнув сигарету, он пошёл дальше, втянув голову в плечи. Вскоре улочка вывела его к огромному красно-зелёному шатру с золотистыми звёздами, нарисованными по всему периметру. На большом рекламном щите, переливаясь всеми цветами радуги, светились буквы: «Театр господина Весхеса». «Боже, неужто… Неужели это не сон?» — завопило в мозгу. Он чувствовал, что дальше должен появиться тот усач, и в воздухе снова начнут летать мыльные пузыри. Сергей попятился назад, намереваясь развернуться и побежать прочь, но в эту секунду прямо под щитом возник тот самый тип. — Сергей Витальевич, вот мы и снова встретились! — торжественно произнёс он с мёртвой улыбкой на лице. — Как вы здесь очутились? — с трудом спросил Безруков. — А вы? Это так интересно! — Вы за мной следите? — Сергею стало по-настоящему страшно. — А вы за нами? — рассмеялся черноволосый. — Что за бред?! — Да-да, что это за бред? Безруков с трудом отвернулся. Силясь сделать хотя бы один шаг, он услышал то, что заставило его сердце сжаться и затрепетать: — Вы ведь хотите сбежать? Спастись? О, мы можем это устроить! Поэт медленно повернулся обратно, сжимая руки в кулаки. — Как? — прошептал он. — Как вы можете помочь? — Предоставим документы, с которыми вы сможете передвигаться по миру. И пропади он пропадом, этот Союз! — игриво отозвался усач и подмигнул Сергею. — Ну, согласны? — А что взамен? Что я буду должен? — Это вы узнаете после скрепления договора. Но, уверяю, речь о настоящей мелочи. Свобода стоит больше, чем мы берём с вас! — мёртвая улыбка стала шире. — Договор… Но как его скрепить? — облизав пересохшие губы, в волнении спросил Сергей. — Для этого вам нужно лично встретиться с господином Весхесом, — поклонившись, усач плавным движением рук указал на вход в шатёр. — Вы готовы получить свободу, товарищ поэт? «Конечно, готов! Он ещё спрашивает», — запульсировало в мозгу Безрукова. Кивнув, Сергей медленно пошёл ко входу. Часть сознания говорила, что всё это чистой воды безумие, и искать у таких личностей свободу — глупость, но другая хваталась за ниточку надежды. «Человек создан таким образом, что всегда верит в чудеса, даже когда кругом одна только тьма», — вспомнилась недавняя фраза Меньшикова. А ведь он был прав. Он очень часто оказывается прав. Сергей не мог это не признать.