Когда выпал снег

Утром дождь затих. Ветер гнал по зеркальной поверхности неба кучерявые облака, время от времени проглядывало солнце. Серо-синее море буйствовало, шторм не прекратился, и в доме была слышна органная музыка волн. Дневной свет часто смывает и маскирует то, что было ночью. Если в холодных мартовских сумерках давеча Сергей казался пленительным исчадием ада, которое жаждало острых ощущений, то утром это существо исчезло, скрылось в своём смутном и мрачном мире. Остался замкнутый и молчаливый Серёжа, глубоко погружённый в свои мысли. Олег смотрел на одевающегося, а затем небрежно причёсывающегося поэта, и силился понять, что вчера случилось. Была ли выходка Безрукова проявлением его несносного характера или имело место быть что-то ещё? Погружённый в свои мысли, он не заметил, как Сергей перехватил его отражение в зеркале, и лицо поэта прояснилось, словно его вдруг посетила прекрасная мысль. Бросив расчёску на трюмо, он резко подошёл к кровати, упёрся в неё коленом и, положив ладони на волосы Меньшикова, начал теребить их и отчаянно тереть, создавая на голове капитана «творческий беспорядок». Олег изогнул бровь и даже не пошевелился, позволяя этому случиться. Он только-только аккуратно зачесал волосы назад, прядь к пряди — всё было идеально. И тут этот приступ безумия со стороны Сергея. Брюнет подумал, что эта выходка символична — Безруков ворвался в его жизнь точно таким же диковинным образом, нарушив её мирный уклад. Пока Серёжа делал своё «черное дело», Олег успел мягко помять бока мужа. Воспользовался ситуацией. Успокоившись, поэт резко оттолкнулся коленом от кровати и вышел из комнаты. Меньшиков полежал ещё десять минут, несколько ошарашенно глядя в потолок, затем встал и начал одеваться. Случайно увидев себя в зеркале, он не сдержал ухмылки — надо же было так испоганить прилежную причёску. И что в эти секунды творилось в голове у Сергея?.. Безруков хотел выйти из дома и пройтись, но Елена настояла, чтобы он присоединился к ним и не пропускал завтрак. Вскоре появился Олег, и все стали пить кофе. Ворвавшийся вчера под покровом дождя неведомый Иван тоже был за столом. Он не сводил странного взгляда с помятого лица Константина. Писатель выглядел глубоко несчастным, а вот его супругу явно не смущало присутствие Вани. Она, напротив, уделяла ему особенно много времени, то подливая молоко в кофе, то поднося к нему тарелку с сыром или булочками. Разобраться, что творится в этом семействе, было не так-то просто, и Сергей оставил эти попытки. После завтрака все вновь пошли к морю. На сей раз вместе с Олегом шествовали не только Кожухов и Елена, но и Ваня, который пепелил взглядом спину шагающего впереди Константина. — Развлечений здесь мало. Большинство для туристов, да и те в центре, туда нужно ехать. Казино неплохое, — сказала Коваль, убирая руки в карманы свободных белых брюк. «Казино… Вот уж от чего надо удержать Серёжу. Лучше бы он даже не знал, что здесь подобное развлечение доступно», — недовольно подумал Олег. — А вы, Иван, откуда приехали? — вдруг спросил Владимир. — Вы, как мне помнится, собирались в Ниццу. — Из Берлина, — глухо ответил молодой человек. — О, и как там погодка? — Хуже, чем здесь. Дождь каждый день. — А ведь уже март… — Вы спрашиваете, откуда я, но хотите узнать, зачем я здесь, верно? — ехидно спросил Иван, переводя колкий взгляд на Кожухова. Владимир покраснел и растерянно глянул на Елену, издав глухое: «Э-э-э». — А зачем вы приехали? — изогнула жена писателя тонкую бровь. — Действительно, вопрос очень интересный. — Я соскучился по вам. И по Константину Григорьевичу, — помолчав, нервно ответил Иван. — Думаю, по нему. И только по нему. — Вы жестоки ко мне… — Конечно, я очень жестокая женщина! — ухмыльнулась Коваль. — И как меня только земля-то носит? — Послушайте, — Иван преградил ей путь, заставляя всех остановиться, — я понимаю, что вы сердитесь на меня, но вы же знаете, что Константин Григорьевич сам так решил, сам… — Знаю, — явно смягчившись, ответила Елена. — И не сержусь на вас. — Правда? — в голосе парня звенела надежда. — Правда. Но я бы хотела знать истинную причину вашего приезда. Костя, видите ли, в глубокой тоске. Ничто его не радует. Узнав от Владимира, что здесь, во Франции, самый известный и талантливый советский поэт, он буквально выпил из него всю кровь: «Привези его!». Олег с прищуром посмотрел на две фигуры в светлых одеждах. Они о чём-то переговаривались, шагая вдоль моря. Капитан снова испытал прилив ядрёной ревности. Раз этот ловелас так хотел увидеть Серёжу, то кто даст гарантии, что он не намеревается его соблазнить? От одной только мысли об этом во рту капитана сделалось сухо. — Я хочу с ним поговорить. Извиниться за случившееся тогда… — тихо произнёс Иван. Его светлые волосы трепал ветер. — Поговорите, — кивнула Елена. — Всё к лучшему. — Спасибо, — парень взял руку женщины в свою и поцеловал её, а после направился к Константину. — У меня через полчаса встреча с местным писателем, вынужден вас покинуть, — скромно улыбнувшись, Кожухов тоже поцеловал руку Коваль. — До встречи. Не опаздывайте к ужину, — назидательно сказала она. — Да, конечно! Олег хмуро наблюдал за тем, как Иван настигает Сергея и Константина. — Он его любовник? Любовник вашего мужа, — сухо произнёс брюнет. — О да. Вы правы, — ухмыльнулась Коваль и отвернулась к морю. — И как вы это терпите? — Человек ко всему привыкает — это самое страшное, — ровным голосом произнесла Елена. — Не думали от него уйти? — Он ни дня без меня не проживёт. Сразу застрелится. Он даже не знает, где лежат его рубашки. В чём-то он как ребёнок, ей-богу. Знаете, Иван жил с нами полгода. И я прикипела к нему, как к сыну. Меньшикову стало неприятно от услышанного. Получалось, её муж спал с этим молодчиком, а она воспринимала его как сына? Это казалось Олегу чем-то немыслимым. Он пристально смотрел на Безрукова, медленно идущего в их сторону. — Скажи мне кто-нибудь о подобном лет тридцать назад, я бы приняла это за абсурд, — иронично сказала Коваль. — Теперь же всё это приелось, и не причиняет мне никакой боли. Костя так влюбился в Ваню, что буквально стоял на коленях и молил его не уезжать. — Но он уехал. — Верно. И вдруг раздался крик. Елена резко повернула голову, Серёжа остановился и обернулся. Иван бросился в море, прямо в высоченные волны, в саму пучину, а Константин с воплем побежал за ним. — Господи, он же утонет! Костя совсем не умеет плавать! — закричала в ужасе его супруга. «Было бы славно», — злорадно подумал Олег и даже гаденько улыбнулся. Но в следующее мгновение улыбка сползла с его губ: Сергей тоже бросился в море и исчез в волне следом за Иваном. Пока Коваль «плескался» на мелководье, беспомощно взмахивая руками и крича: «Ваня, Ваня!», Меньшиков, ни секунды не думая, ринулся в воду следом за супругом. Непрогретое море было колючим, волны, достигающие двух метров, выталкивали на поверхность. Олег нырнул, вынырнул, снова нырнул, пытаясь отыскать под водой Серёжу. Словно взбесившись, шторм пытался помешать капитану, буквально завлекал его в буйство пучины. И вдруг на Меньшикова напало ужасное чувство потери. Ему стало до невыносимого плохо от одной только мысли, что он не найдёт Сергея, что тот утонул. И в эту секунду, словно сжалившись над обливающимся кровью сердцем, волна вытолкнула Безрукова, который, пытаясь отплеваться от воды, крепко сжимал Ивана. Сердце Олега сжалось, пошло мурашками. Подплыв к Серёже, он схватил его за плечо и, придерживая, помог удержаться под напором очередной безумной волны. А следующая выкинула их на берег. Это было очень странно, но в эти секунды Меньшиков ощущал, что море — живой организм. Оно понимало его. Оно помогало ему. И вместо того, чтобы унести на дно после очередной гигантской волны, спасло. — Боже! Ванечка! — Коваль рухнул на колени перед неподвижным любовником и тут же схватился за поясницу, а через пару секунд уже принялся делать ему искусственное дыхание. Елена стояла поблизости, на её лице отражалась встревоженность. Меньшиков встал на ноги, белые брюки, чёрная рубашка и чёрный пиджак липли к его телу. Сплюнув воду, он схватил Безрукова за плечи и помог ему подняться. Глаза того были красными, ресницы слиплись. — Герой-спаситель, — пробормотал Олег и скрипнул зубами. И тут же подумал, что всё так. Без иронии. Меньшиков бы не стал спасать парня, а Сергей спас. — Он жив? — откашливаясь, Безруков упёрся ладонями в колени и посмотрел на Ивана, которому всё ещё делали искусственное дыхание. Ответом был тихий булькающий звук. Ваня открыл глаза и закашлялся. Сергей облегчённо вздохнул. — Скорее в дом, — настойчиво сказала Елена, помогая встать и мужу, и его любовнику. — Никто не должен заболеть. Октябрь, 1934 год. Сергей проснулся в скорбном состоянии. Сегодня ему нужно было сделать это ужасный шаг — выйти замуж. Отступать было некуда. Совсем. Хмурый, как самая толстая серая туча, Безруков облачился в чёрный костюм и белую рубашку, надел лакированные ботинки и коричневое пальто с каракулевым воротником. Дядя выглядел вполне довольным, словно не понимал, что грядущее торжество — это, скорее, похороны. А на похоронах не принято веселиться. Через полчаса они в гробовой тишине приехали к зданию ЗАГСа. Олег и Борис Леонидович уже стояли возле чёрного автомобиля, курили и переговаривались. Завидев будущего мужа, Меньшиков стал слегка бледнее, а глаза болезненно заблестели. Сергей, преодолевая страшное желание развернуться и по-глупому убежать, подошёл к ним в сопровождении дяди. Олег вручил ему букет багровых роз. Скрипнув зубами, Безруков принял его. Когда они слушали речь регистратора, Серёжа вдруг с ужасом осознал, что всё происходит взаправду, что это не сон и не бред. Он не сможет ничего изменить. Он уже совершил это. И всё ради возможности писать, ради возможности дальше выступать… После традиционного обмена кольцами и вынужденного поцелуя, они поехали на квартиру к Борису Леонидовичу, где и отпраздновали вчетвером. Ссутулившись, Сергей помешивал еду вилкой на тарелке — кусок в горло не лез. Довольные провёрнутой сделкой генерал и Ларин будто не замечали мрачность Безрукова. «Ничего, стерпится — слюбится». — Я договорился обо всём — твои вещи доставят в квартиру Олега, — сказал Иван Дмитриевич. Сергей испытал прилив ярости и злобно глянул на дядю. Тот лишь улыбнулся в ответ. Так что после праздничного ужина они поехали к Меньшикову. Тихо падали на землю листья. Жёлтые и багровые. Красивые и волнующие. Солнце уже село, потекли размеренные и прохладные октябрьские сумерки. И вот впереди замаячил его будущий дом. Вскоре поэт расхаживал по квартире, с болью думая, что никогда к ней не привыкнет. И вдруг тёплые ладони сжали его плечи и развернули к себе. — Как насчёт супружеского долга? — ухмыльнулся Олег. — Даже не думай, — вспыхнул Безруков, дёрнувшись. — Когда ты пришёл ко мне и предложил себя в обмен на свободу, ты не был так строптив, — иронично заметил его муж. Сергей слегка покраснел. — Ты же понимаешь, что тебе придётся это сделать? — лениво спросил переводчик и нежно поцеловал шею поэта сбоку. — А кто меня заставит? Ты? Уж не под дулом ли пистолета? — Положим, — кивнул брюнет и с силой сжал запястья Безрукова. Тёмные глаза загорелись адским огнём. Серёжа стушевался. Опустив плечи, он отвёл взгляд, ибо был не в силах выдерживать взор Меньшикова. Было в нём что-то бездонное и страшное. — Мне нужно время, — тихо сказал он. — Пока я должен спать один. Я не привык. — Две недели. По окончании срока мы будем спать в одной кровати. И заниматься любовью, — помолчав, грубовато сказал Олег и прижался губами к губам Сергея, тем самым увлекая его в глубокий и жёсткий поцелуй. Безруков испытал облегчение — ему удалось выиграть время.

***

Следующие два дня прошли размеренно и совершенно по-мещански. В плавной жизни было столько скуки, что Олег всё чаще думал о Москве и о деле, которое вёл. Дядя дал ему «отпуск» и даже настоял, чтобы они подольше задержались во Франции. Тем не менее, нужно было ещё выяснить, что случилось с Макеевой. Теперь, когда Ольховский был в СССР, его дело должно было распутаться. Сергей был молчалив, в разговорах с писателем он в основном слушал его, а мыслями блуждал весьма далеко. Иван старался угодить Ковалю: приносил ему плед, подливал чай, читал вслух газеты. Константин явно был польщён такой заботой. Елена в свою очередь опекала Ваню. — Вы знаете, у нас нет детей, — сказала она как-то, перепечатывая рукописи супруга с листа. — Никогда не хотела стать матерью. Теперь же, видимо, вижу его в Ване. Он не виноват в любви Кости. Костя выбрал его, увлёк интересными разговорами о литературе… Это не Ваня соблазнил его, вовсе нет. Олег не нашёлся, что ответить. Вечером, за чаем, Коваль вдруг сказал на французском: — Лена, почему этот человек такой мрачный? Ещё совсем молодой. — Он обстоятельный, а не мрачный, — ответила читающая книгу Елена. — Не мешай мне. — Не понимаю, что их связывает с Сергеем. Они такие разные. Олег делал вид, что не понимает чужую речь. Как смешно! Коваль, конечно, не подозревает, что советские люди могут знать французский. Меньшиков смотрел на носок своего коричневого ботинка, сидя закинув ногу на ногу. — Тебе-то что? — бесцветно спросила Елена. — Занимайся своими делами и не лезь в чужие. — Сергей — гений. — Я в курсе. — А этот человек похож на лермонтовского демона, — рассматривая капитана, задумчиво сказал Константин. — Дай же мне почитать! — воскликнула Елена. Олег дунул на обручальное кольцо и потёр его. Внутренне вспыхнул. Его разозлило, что этот тип так нагло пытается влезть в его жизнь, в их отношения. Но выдавать своё знание французского брюнет ни за что бы не стал. — Что-то я так долго спал, — сказал Безруков, заходя в гостиную. Он был немного сонным, и этот взгляд, словно мутная речная вода в апреле… Сердце Олега сжалось от прилива нежности. Серёжа сел за стол и подпёр голову рукой. — Я как раз начал писать рассказ, — воодушевлённо сказал Коваль. — Главного героя срисовываю с вас. — Хотелось бы почитать, — блеснул глазами Сергей. — Постараюсь написать как можно скорее… — Мы сегодня уедем, — вдруг сказал Безруков. Меньшиков вскинул брови. — Я чувствую, что что-то случится. Мы должны быть в Москве, — с нажимом добавил Серёжа и пристально посмотрел в карие глаза капитана. — Глупости! Это просто суеверия! Ничего не случится! — в отчаянии воскликнул Константин. — Спасибо вам за гостеприимство, но мы правда должны ехать. Это сложно описать… это как ощущение перед грозой. Ты чувствуешь запах дождя, которого ещё нет, и знаешь, что вот-вот начнётся непогода, — Безруков грустно вздохнул и тревожно закусил угол губ. — Нет, прошу вас, останьтесь! — взмолился Коваль. — Едем так едем, — бодро сказал Олег и встал. — Идём собирать вещи. Так внезапно они и сорвались. Дотемна найти машину оказалось проще. Провожать гостей из СССР вышли супруги Коваль и Иван. На глазах Константина блестели слёзы. Он обнял Безрукова и вручил ему книгу: — Подписал. На память. — Ой, тогда я отвечу тем же… — Сергей убрал томик в чемодан, достал сборник своих стихов. Пока Ваня бегал в дом за чернилами, Елена говорила о том, что будет очень рада снова их видеть. Приглашала по возможности приезжать. А потом Иван притащил чернила и перо. Безруков оставил несколько строк и подпись на внутренней стороне обложки. Всю дорогу до Парижа Серёжа хмуро смотрел на беспокойное море. Он понятия не имел, что за внутреннее чувство заставило его так резко сорваться. Интуиция? Возможно. Но поэт был уверен, что скоро произойдёт что-то весьма нехорошее. И они должны быть в Москве. — Может, пояснишь, к чему вся эта спешка? — спросил Олег, когда они уже находились в своих апартаментах. Капитан понимал, что теперь ему в срочном порядке нужно связываться с дядей и просить прислать спецрейс, ибо так просто прилететь из Парижа в Москву они никоим образом не смогут. — Я просто так чувствую. Мы должны там быть. Чем больше теряем здесь времени, тем хуже… — туманно объяснил Сергей, тревожно глядя в окно. — Если ты так просишь, — с холодными нотками ответил Олег. Он был готов на всё, и заказ самолёта — лишь крупица из того, на что он способен, мелочь. Но Серёже вовсе необязательно лишний раз в этом убеждаться. Оказавшись в парижских апартаментах, он с новой силой осознал, что не может так просто забыть о выходке мужа. — Только на сей раз удрать тебе не удастся — я запру тебя на ключ прежде, чем уйду, — грубо добавил он. — Ты считаешь, я такой дурак, что не понимаю этого? — горько ухмыльнулся Безруков и перевёл прохладный взгляд на чекиста. — Я считаю, что ты можешь выкинуть абсолютно всё, что угодно, — раздражённо ответил брюнет. — Я думал, что ты умеешь ценить добрые жесты в свой адрес. Оказалось, нет. Значит, больше я не стану опираться на твою осознанность. Буду запирать везде, где только можно. — Да ты просто осчастливил меня добротой, — с вызовом сказал Сергей. В его глазах мелькнуло что-то нехорошее, губы замерли в ухмылке. — А раз ты даже не отличаешь добро от зла, то всё ещё хуже, чем я думал, — со стальными нотками в голосе ответил капитан. — А ты считаешь себя добром? — негромко спросил Серёжа, глядя всё тем же странным взглядом. — Нет, конечно. Было трудно понять, ёрничает мужчина или нет. Безруков слегка склонил голову набок, глядя на него. В свете уличного фонаря, льющегося из окна, он казался каким-то нереальным, больной выдумкой Меньшикова, его наваждением. — Дорога полна неожиданностей, — вдруг пробормотал поэт. — Когда-нибудь ты, возможно, пересмотришь своё отношение к добру и злу. А, может, и нет. Я не удивлюсь, если даже через двадцать лет ты останешься таким же, — сказав это, Олег лёгким движением руки убрал тёмные пряди, лезшие в глаза, назад. Он подошёл к шкафу и достал люстриновый френч, в котором уже ходил. Сняв пиджак, надел его, не застёгиваясь. — Через двадцать лет меня уже тут не будет, слава Богу. Словно получив пощёчину, Меньшиков резко повернулся к поэту. Сердце, привыкшее к постоянной боли, заболело как-то по-особенному, слишком пульсирующе. Заболело так, как болит душа от безнадёжности, чёрной и медленно убивающей. Мысль о том, что Сергей умрёт, оставив его одного, была настолько убийственной, что мужчина не мог даже впустить её в свою голову, всё его существо сразу же начинало бурно протестовать. Когда Серёжа сбежал там, в Москве, Олег привязал себя к кровати, чтобы не совершить что-то ужасное. Именно «что-то», потому что глубина ямы отчаяния была такой огромной, что простые слова «убийство», «насилие», «аморальность» казались просто словами, пустым набором букв. Он сделал бы что-то. Смерть — это неизбежность. И если Сергей умрёт, это будет означать тот конец, который невозможно изменить или переписать, как финал повести. Порывисто подойдя к Серёже, Меньшиков схватил его за плечи и встряхнул. — Что ты несёшь? — прошипел. В глазах — огонь пылающий. — Мне грустно на тебя смотреть. Какая боль, какая жалость… — печально улыбнулся Безруков, декламируя маленький отрывок из своего стихотворения. — Я больше никогда не желаю слышать подобные вещи, — с нажимом, скрипя зубами, произнёс Олег. — О чём? О том, что я не доживу до сорока шести? Но это же правда, — спокойно ответил Сергей. Меньшиков отвесил ему пощёчину. Безруков тут же положил ладонь на горящую щёку. — Рука у тебя тяжёлая, да, — пространно сообщил он. — Но… как ты себе представляешь нашу жизнь через двадцать лет? Это ведь безумие. Безумие не может длиться долго. — Заткнись же. Ещё раз услышу подобное — ты будешь наказан. И пощёчина покажется тебе нежным поцелуем, — тихо сказал Олег таким голосом, которым говорят только самые важные вещи в жизни. Было нельзя не поверить. — Ты ведь сам знаешь, что я способен на всё. Где «всё» — это «всё». Серёжа моргнул, потирая щёку и как-то странно глядя в глаза брюнета. — Ты меня понял? — злобно спросил тот. — Понял, — тихо ответил Сергей. Повинуясь порыву, Меньшиков обнял поэта за плечи и накрыл его губы своими. Губы Безрукова, как обычно, были слегка обветренными, и это отозвалось теплом где-то в груди капитана, разливающимся вниз, к низу живота. Олег мог бы вечно целовать эти губы, срывать с них все острые слова, упрёки, унижения, угрозы — всё, чем так любит одаривать его Сергей. Он мог бы целовать его, пока тот не начнёт задыхаться и просить о пощаде. Кусать, слизывать кровь… И Меньшикову совершенно не хотелось думать о словах Безрукова. Какой будет их жизнь через двадцать лет? Да хоть такой же, как сейчас. Олег знал, что выдержит всё, что бы ни случилось, каким бы ещё более скверным не стал характер Серёжи. Но говорить обо всём этом капитану совершенно не хотелось, поэтому, раздвигая губы Безрукова нахальным языком, он скользнул им в горячий рот и нашёл чужой язык. Поэт застонал в поцелуй и зажмурился, упираясь ладонями в грудь Меньшикова. Тот глубоко и жарко целовал любимого, и оторвался лишь тогда, когда не стало хватать воздуха. Исподлобья глянув на Безрукова и тяжело дыша, он сделал шаг назад и убрал волосы с глаз. Ничего не говоря, капитан вышел и запер дверь на ключ. Серёжа прилёг на кровать и, думая о том, что их ждёт что-то горькое и неизбежное, прикрыл глаза. Скоро. Он уснул. Ему снилось море, кипарисы вдоль синей линии побережья и крики чаек над свободными волнами. Проснулся Безруков из-за какого-то звука. Резко сев, он потёр глаза и увидел Олега. Тот только что вернулся и убирал ключи в карман френча. — Самолёт будет в семь утра, — негромко сказал он. Сливаясь с темнотой, Меньшиков был словно её частью. Сергею вдруг стало не по себе. Он не видел лица мужа, но ощущал на себе его странный взгляд. — Есть хочу. Идём в ресторан, — сказал поэт только для того, чтобы скорее выйти из этой комнаты и оказаться среди жизни, среди людей. При свете глаза Олега оказались особенно лихорадочно блестящими. Они молча ели ужин, а потом Сергей отлучился в уборную, чтобы умыться холодной водой и тем самым снять напряжение от странного, очень пугающего взора Меньшикова. И пробыл там достаточно долго. То смотрел в зеркало, то умывался, то курил, думая, ожидая. Что-то будет. Когда он вернулся, то заметил сидящим за их столиком какого-то типа. Это был молодой и довольно привлекательный человек, который, судя по белоснежной улыбке завлекал капитана в определённые сети, флиртовал. Олег пил вино из бокала и с ухмылкой слушал собеседника. Безруков медленно развернулся и пошёл в апартаменты, снова утопая в болоте глубокой задумчивости.