***
Амфитеатров проснулся разбитым. Горло першило, голова болела так, будто внутри неё сидел маленький человечек и бил в звонкий колокол. Андрей потёр глаза и привстал на локте, пытаясь понять, что его разбудило. Находясь в хрустальном царстве сновидений, таком тонком и нежном, он явственно услышал чей-то голос, и голос этот буквально вырвал его в реальность. Но вот она, комната, стоит озябшая, на стенах тёмно-зелёные обои и коричневые деревянные панели, над столом беснуются листы, подгоняемые ветром из распахнутого окна. Почему оно распахнуто?.. Амфитеатров встал и, еле передвигая ногами, закрыл его, после чего открыл узкий ореховый шкаф, достал из него баночку с пилюлями и закинул в рот две штуки. После этого мужчина подошёл к столу и взял стакан с графином. Вода в графине была уже не первой свежести, но он выпил, думая: «Надо бы сменить». Теперь его рукопись лежала на столе спокойно, комната была поглощена тишиной и покоем. Но покой этот был неприятный, как в мертвецкой. Хозяин этой квартиры в доме на Малой Бронной являлся известным московским писателем. Хорошо, не таким уж и известным, но писателем. Мужчина относился к тем литераторам, которые за какое-то одно произведение полюбились власти, и слава их звенела громко, но недолго. Да, одно время Андрей Васильевич был на высоте. Его роман «Вечерний звон» завоевал сердца многих жителей СССР, это произведение уже не раз переиздавалось. Более того, поклонником книги стал сам Сталин, который и велел предоставить Амфитеатрову квартиру в хорошем доме на Малой Бронной. Но время шло, многое менялось. Писатель подался в издательство со своим вторым произведением, но оно было забраковано. Это стало таким потрясением и ударом для Андрея, что он крепко запил, а потом, придя в себя, занялся написанием другого романа. Спустя год он узнал, что и эта книга напечатана не будет. И теперь, ведя довольно-таки затворнический образ жизни, он только и делал что творил и думал, думал и творил. Богемные вечера в кругу художников, музыкантов и писателей остались в прошлом. Известный всего одним романом Амфитеатров медленно забывался. В какой-то момент, когда голова уже трещала от переутомления, а пальцы, казалось, были готовы треснуть от долгого писания, Андрей вдруг подумал, что сходит с ума. Не поэтому ли ему то и дело мерещатся звуки в собственной квартире? Иногда, стоя у окна кухни в зарождающихся кофейных сумерках, Амфитеатров ощущал, что на него кто-то пристально смотрит. Стоит позади и буравит взглядом. Но стоило Андрею Васильевичу повернуться, как это жутковатое чувство исчезало. В тёмном дверном проёме никого не было. Бессонница стала верным товарищем мужчины. Он подолгу лежал в кровати, смотрел в высокий потолок, вслушивался в шёпот и шорохи ночи. И тогда ему начинало казаться, что он слышит приглушённые голоса. Именно поэтому главным героем романа, что нынче занимал все его мысли, был медленно сходящий с ума музыкант, о котором стали забывать. Помнить тяжело. Но ещё тяжелее забыть. В жизни Амфитеатрова всегда была только одна страсть — литература. Он писал много, очень много, писал, начиная с двенадцати лет. Сейчас, к сорока годам, мужчина накопил такое количество рукописей, что его шкаф буквально ломился от переизбытка бумаги. Пьесы, незаконченные романы, наброски, рассказы, повести… И всё это вдруг перестало быть интересным. Почему? Писатель не знал и не мог знать. Оставалось лишь догадываться. Если бы он не испробовал вкус востребованности, если бы ни один его роман не был никогда напечатан, возможно, Андрей Васильевич не стал бы столь больным и отчаявшимся человеком. Возможно. Он зажёг настольную лампу и сел за стол. Медленно, словно каждое движение причиняло ему боль, закурил. Рука потянулась к перу, и в это мгновение кто-то настойчиво позвонил в дверь. Три рваных звонка. Амфитеатров пошевелил пальцами в воздухе и задумчиво посмотрел на часы. Половина десятого. Кого могло принести? В эту квартиру уже столетие никто не приходил. Мужчина встал, взял с кресла чёрный с синими ромбами бархатный халат, надел его, после чего вышел в холодный тёмный коридор и посмотрел в глазок. На лестничной клетке стоял Карл Штраус, помощник главного издателя в издательстве «Советский свет». Помедлив, Андрей повернул замок, приоткрыл дверь, впуская в коридор подъездные прохладу и запах. — Здравствуй, — улыбнулся Штраус. — Впустишь? — Ты один? — хрипло спросил Амфитеатров, прищурив левый глаз. — А с кем мне быть? — изумился гость. Андрей нехотя отошёл от двери и впустил старого знакомого. Они прошли в большую гостиную, где на столе так и лежали рукописи писателя, а диван и бархатная подушка с яркими индийскими мотивами ещё хранили тепло его тела. — Прости, что так поздно, но у меня для тебя новость, — Карл без приглашения опустился в глубокое кресло. Амфитеатров и не стал бы ничего предлагать. Взяв с дивана сеточку для волос, он надел её и сел, бросая вопросительный взгляд на Штрауса: — Я весь внимание. — Ты же хочешь, чтобы твои «Сиреневые сады» напечатали? — тёмные глаза Карла светились каким-то странным, будто бы нечеловеческим светом. И эта хитрая ухмылка совсем не была свойственна Штраусу. «Господи, что с ним стало?» — подумал Амфитеатров. — Хочу, ты и сам знаешь, — ответил негромко. — Как насчёт небольшой… сделки? Ты выполняешь моё условие, а я делаю так, что твои произведения не только напечатают, но и будут боготворить, — голос гостя звучал маняще, гипнотизируя и завлекая. — Позволь узнать, каким образом? — нервно спросил Амфитеатров. — Если это шутка, то… — Это не шутка! — резко оборвал его Штраус, мгновенно делаясь серьёзным. — Да или нет? Писатель вспомнил их первую встречу. Карл Альбертович восхищался талантом Амфитеатрова. — Вас через сто лет читать будут! Ваш роман станет классикой русской литературы. И, стоит заметить, он был прав. Не верить Штраусу, вообще-то, не было причин. Он был очень начитанным и образованным человеком, и его восторг от творчества Андрея Васильевича был искренним. Тогда многие им восхищались. Когда популярность писателя стала уменьшаться и очередной роман Амфитеатрова был отправлен «в стол», Карл Альбертович сказал: — Ничего, нельзя отчаиваться. Вы подумайте, чем можно поразить, чем ещё можно удивить. Не мне вас учить, голова у вас светлая, умная. Это не мне не нравятся ваши произведения, а нашему начальству. Какой с меня спрос? Цензура — дело такое… Сперва Амфитеатров очень злился на издателя, а потом понял, что всё это зря. Действительно, тот всего лишь исполнитель, над которым мечом висит чужая воля, воля руководства, политики и тому подобное. Вот только горечи это не уменьшало. Амфитеатров давал почитать отрывки из своих последующих романов приятелям, а те, как один говорили, что да, романы отличные, нужно публиковать. Да только двери для писателя были закрыты. Отныне и, казалось, что навсегда. И вот вечер. За окнами брезжит полумрак вечера. К нему заявился товарищ Штраус. Сам, без помощников. Пришёл бы он, коли не случись что-то серьёзное? Но было в издателе что-то совсем новое и непонятное. Андрей Васильевич встал и подошёл к стене, намереваясь зажечь верхний свет, но в эту секунду его запястье сжала рука Карла. Писатель вскинул брови, хмуро и непонимающе взирая на подошедшего. Как он так ловко и быстро оказался прямо возле него? — Не включай, — прошептал мужчина, ярче блестя глазами. И пусть Штраус был на две головы ниже Амфитеатрова, чей рост составлял метр сто семьдесят семь сантиметров, сейчас в его смуглом лице была сила, власть и истина. Всему этому можно было только лишь подчиниться. Андрею показалось, что над его макушкой блеснуло чёрно-синее пожарище. — Да или нет? — грубо спросил Карл, отводя руку писателя в сторону и резко её отпуская. — Да. — Тогда садись. Садись и записывай, что ты должен сделать! — премило улыбнувшись, мягко сказал Карл, меняясь буквально по щелчку пальцев. — Это не донос, я надеюсь? — дёрнулся Андрей Васильевич. Так низко он не падёт. — Нет, нет, не волнуйся… Присаживайся, — елейно отозвался Штраус и слащаво улыбнулся. Амфитеатров понимал, что у него нет выбора. Да и на что не пойдёшь ради того, чтобы твои романы печатали, издавали, читали, любили…***
Сергей лежал в кровати, отвернувшись к окну. На тумбочке стояла пустая тарелка после очередного болезненного приёма пищи. Олег ощущал, как кровь бурлит, словно кипящее вино, как душа требует немедленного единения, прямо сейчас, в дурманящем сумраке весеннего вечера. Из-под бордового абажура напольного торшера лился тёплый золотистый свет, освещая лишь одну половину комнаты. Вторая же дремала, укутавшись в тёмный вельвет полумрака. Меньшиков, учащённо дыша от предвкушения, начал быстро раздеваться. Одежда летела в кресло. Оставшись обнажённым, брюнет подошёл к кровати и лёг на бок, повернувшись лицом к поэту. Положив ладонь на плечо Серёжи, Олег с силой надавил на него, заставляя мужа повернуться. Лицо того было тёплым, заспанным, красноватым. На щеке остался след от подушки. — Что? — одними губами спросил Безруков. Меньшиков ничего не ответил. Крепко сжав подбородок любимого, он накрыл его губы своими, затягивая в чернично-медовый омут поцелуя. Сергей протестующе застонал и упёрся горячими ладонями в голую грудь капитана. Олег поглаживал язык поэта своим, никуда не торопясь, откровенно наслаждаясь моментом, а под рёбрами сердце не билось — шептало. «Люблю, люблю, люблю…». Поцелуй вышел тягучим, влажным, со вкусом снов, которые видел Серёжа. Член Меньшикова встал и начал сочиться смазкой. Ощущая всё большую тяжесть внизу живота, брюнет разорвал поцелуй и облизал губы, поглаживая щёку мужа. Тот хлебнул воздуха, с возмущением и злостью глядя в глаза цвета горячего шоколада. — Я не хочу, не трогай меня, — буркнул поэт и попытался отвернуться обратно, но не тут-то было: Меньшиков положил руки на его рубашку, и стал быстро с ней разделываться. Вялые попытки оттолкнуть капитана ни к чему не привели, и следом за рубашкой пришёл черёд брюк. И вот голый Сергей лежал перед ним во всей красе. Олег стиснул зубы, жадным взглядом скользя по его телу. Ему до одури захотелось покусать Безрукова, но вместо этого он обхватил пальцами его член и принялся дрочить. Губы коснулись живота и начали целовать его, с чувством и нежностью. Серёжа сжал волосы на затылке супруга в кулак, злобно пыхтя. Тело против его воли начинало откликаться на ласки: член встал, кожа живота пылала от прикосновений губ. Олег покрывал поцелуями грудь супруга, шею, при этом дроча ему и заставляя его извиваться на горячих простынях. Чувствуя, что рассудок вот-вот отключится и Сергей падёт жертвой изнасилования, Меньшиков с трудом оторвался от манящей шеи, встал и прошёл к шкафу. Достав оттуда внушительного размера банку с прозрачным гелем, мужчина вернулся к кровати. Безруков мотал головой и хрипло стонал словно в полубреду. Меньшиков расположился между ног Серёжи и, выдавив побольше средства на пальцы, начал растягивать узкий розовый анус. Вторая рука время от времени подрачивала стоящий и текущий член супруга, но Олег старался с этим не переусердствовать, чтобы тот не кончил раньше времени. Кое-как подготовив дырочку, брюнет взял свой изнывающий член и начал вводить его в лоснящееся отверстие. Серёжа громко застонал и открыл мутные, как осеннее озеро, глаза. Опираясь на прямые вытянутые руки по обе стороны от головы Безрукова, Меньшиков вошёл в него целиком и закусил нижнюю губу, чтобы не застонать непозволительно громко. — Смотри на меня, — тихо приказал капитан, начиная двигать бёдрами. И Сергей смотрел. Какая-то тёмная сила не давала ему отвести взгляд от почти чёрных глаз, в которых, казалось, смешались все оттенки ночи. Олег трахал супруга быстро и сильно, не давая свободно вдохнуть, заставляя стонать и сжимать в кулаках простыни. Гипнотизируя взглядом любимого, Меньшиков ощущал, что его внутренняя сила становится всё больше. В Серёже было узко, жарко, влажно. Восхитительно! Чувствуя приближение оргазма поэта, Олег резко вышел из него и шлёпнул его по яичкам. Безруков чуть ли не захныкал. Он был слишком возбуждён и хотел скорейшей разрядки. Анус сжимался-разжимался, истеря от неожиданной пустоты. Меньшиков любовался Сергеем, а тот в ответ со страхом и возбуждением рассматривал лицо брюнета, наполовину поглощённое вечерней тьмой. «Он настоящее зло! Он демон», — вдруг отчётливо понял Безруков, и сердце уколол хрусталик льда. Тем временем капитан снова ввёл член в отверстие и стал совершать размашистые толчки. Сергей смотрел в глаза мужа, не в силах отвести взгляд, и эротично стонал. Олег заполнял его изнутри, будто бы даже проникал в душу и мысли. Это было страшно, жутко, а тьма в комнате делала Меньшикова ещё более сильным. Серёжа потянулся к своему органу, но тут же получил удар по руке, а член резко покинул дырку. Закричав, поэт заизвивался, ему казалось, что если он сейчас не кончит, то просто разорвётся! Олег жадно впитывал каждую эмоцию с лица мужа. Снова вставив член, он сразу же взял бешеный темп, вколачивая поэта в кровать. И странный зрительный контакт снова был восстановлен. Безруков громко застонал, весь влажный и красный, раскрывшийся, он просто сводил Олега с ума. Сильно прогнувшись в груди, Серёжа неимоверно сильно сжал в себе плоть, и стал кончать себе на живот, его стоны были безумны, болезненны и сладостны одновременно. От всего этого у Меньшикова откровенно снесло крышу. Он зажмурился, продолжая трахать напряжённое отверстие. Накатывающий оргазм был таким сильным, что капитан против воли сделал три медленных круговых движения головой, весь красный и раскрасневшийся. Этот спазм закончился длительным стоном в тот момент, когда Меньшиков уткнулся пылающим лицом в шею Сергея и, обильно заполняя его спермой, продолжил тихо двигать бёдрами, потрахивая хлюпающую дырку. Олег вжимался в Серёжу так отчаянно и сильно, он был таким раскалённым и совершенно безумным и тёмным, что Безрукову стало плохо. Он только что кончил, и ещё почти ничего не понимал. Почти ничего, кроме того, что Меньшиков буквально проваливается в него, хочет физически соединиться с ним не только сексуально, а будто… слиться с ним. Олег подрагивал, рвано дыша и отчаянно жмурясь, касаясь раскалёнными губами шеи Безрукова и что-то исступлённо шепча. Сергею было дурно от такого напора, но он понимал, что не сможет отстраниться — капитан буквально пригвоздил его к кровати, полностью заполнив собой. Он вжимался в Серёжу так, словно был путником, который много дней не видел воды, и вот, наконец, добрался до чистого ручья. Он вжимался в Серёжу отчаянно и с отчаянием.***
Утром Безруков решил дойти до магазина, что находился на территории высотки. В последние дни он не покидал квартиру, да и не хотелось. Иван сказал, что Меньшиков не позволял Сергею выходить. Тот заверил, что только добредёт до магазина и вернётся. У них как раз закончился хлеб. Серёжа, с папироской в губах, мрачно глядящий под ноги, уже подходил к коричневой двери и стылому каменному крыльцу, как чья-то ладонь легко коснулась его плеча. Поэт обернулся. Перед ним стоял писатель Амфитеатров. Пару раз они виделись на больших литературных встречах, но даже не были знакомы. Сергей ждал чего угодно, но только не того, что услышал. Внимательно глядя в глаза Серёжи, мужчина сказал: — Вы хотите получить свободу? Я помогу вам избавиться от него.