Когда выпал снег

— Как? — спросил Сергей, нервно отнимая от губ сигарету и выпуская струйку серебристого дыма в сторону. Воровато оглядевшись, он уставился в светлые глаза писателя. Ему вспомнился последний побег. Переживать его последствия снова Безрукову совершенно не хотелось, но предложение звучало слишком заманчиво, к тому же… — Позвольте, голубчик, а откуда вам это известно? — выпалил Сергей, не давая тому ответить. — Боюсь, я не смогу дать ответ на этот вопрос, — тихо сказал Амфитеатров. — Да и не имеет большого значения, откуда. Главное — вы получите долгожданное освобождение от этого человека. — А вам какой смысл помогать мне? — нахмурился Безруков. — Есть смысл, есть… Я смогу снова публиковать романы… — в голосе мужчины мелькнуло волнение. — Но как связаны эти две вещи? — Серёжа ровным счётом ничего не понимал.  — Прошу вас, не спрашивайте. Не имеет значения. Главное — результат, — Амфитеатров поморщился, как от зубной боли. — Я не могу вам доверять, вы говорите загадками… — Вы отказываетесь? Они посмотрели друг другу в глаза. Серёжа ощутил, что сигарета начинает жечь пальцы, и отбросил её. В очах Амфитеатрова была сама истина, что-то совершенно не человечье, а будто бы мистическое, роковое. Безруков понимал, что в очередной раз идёт на риск, но отказаться, вернуться домой и потом остаток дней винить себя в том, что, возможно, упустил прекрасный шанс выпутаться из этих больных отношений — полное безумие. Ещё большее безумие, чем рискнуть. — Что нужно делать? Что вы предлагаете? — напряжённо спросил Сергей. — Вы просто возьмёте вот это, — Амфитеатров достал из кармана пальто часы из чернёного серебра на цепочке и протянул их поэту. — Пока суть да дело, вы окажетесь далеко отсюда. И никто не сможет вас найти. Когда всё закончится, вы вернётесь в Москву. Уже совершенно свободным человеком. — Звучит просто волшебно… — с сомнением ответил Безруков. — А это и есть волшебство, — не моргнув глазом, сказал Андрей Васильевич. Он сам толком не понимал, что происходит, он действовал по инструкции, которую продиктовал ему не так давно Штраус. Амфитеатрову казалось, что кто-то управляет его волей и мыслями, не позволяя анализировать происходящее. — Вы согласны? — спросил он. С минуту Серёжа молчал, а потом медленно кивнул: — Согласен. Когда поэт брал часы, чернёное серебро приятным холодком обожгло его ладонь. Серое небо опрокинулось, очертания домов затрепетали, ломаясь, а после была светлая вспышка, и всё исчезло.

***

Олег почувствовал, что что-то случилось, сидя в своём кабинете и ставя подпись в очередном протоколе. Сердце коснулось уже знакомое леденящее чувство. «Серёжа сбежал», — мелькнуло в голове ясное понимание. Мужчину замутило. Почти не ощущая рук и ног, он выронил перо и медленно встал. Где-то на задворках сознания зашевелилась мысль, что, возможно, чувство его обмануло. Это была попытка ухватиться за надежду и хотя бы немного защититься от предстоящего ада. Меньшиков не помнил, как вышел из здания НКВД и поехал домой. Перед глазами всё плыло, словно он смотрел сквозь стекло, на которое щедро лилась дождевая вода. Зарождающаяся тошнота продвинулась от живота вверх и замерла в горле. Руки нещадно тряслись и были холоднее льда на реке. Когда капитан остановил машину возле дома, сознание полоснула обжигающая мысль: «Да, он сбежал. Его нет дома». Брюнет чуял это, как охотник чует добычу. На ватных ногах Меньшиков вошёл в квартиру. Бледное и перепуганное лицо Ивана было красноречивее слов, которые он только намеревался произнести. — От тебя нет никакого толка, старый кретин! — сквозь зубы прошипел Олег, сбрасывая на пол пальто и кладя ладонь на кобуру. — Я пристрелю тебя, сукин сын. — Прошу, не надо! — взмолился старик, падая на колени. — Он сказал, что пошёл за хлебом, магазин-то в двух шагах! Ну как я мог его задержать? Как?! — Ты должен был его задержать, тупица, — отчеканил Олег, белки глаз которого покрыла алая сеточка. Капитан услышал шорох крыльев, который доносился, судя по всему, из гостиной. С ненавистью посмотрев на Ивана, Меньшиков прошёл на звук. Его сапоги скрипели, и влажная подошва усиливала скрип. Олег увидел ворона, тот наяривал круги под потолком. — Хозяин! Я готов вам служить! «Сейчас, — подумал со злостью Олег, — только пущу пулю в лоб этому идиоту». Меньшиков ловко достал револьвер, взвёл курок и обернулся. В эту секунду Иван, дрожа от ужаса, вскочил и выбежал из квартиры прямо в тапках и халате. Бежать за слугой Олег не стал. Сейчас важнее всего — найти Серёжу. — Где он? — хрипло спросил брюнет, мрачно глядя на ворона. — Я чувствую, что он спрррятан очень хорррошо! И вас хочет видеть тот, кто его спрррятал! Эта информация была контрольным в голову. Значит, Серёженька не просто сбежал, а сбежал с чьей-то помощью. Теперь к лютой боли, что прожигала изнутри грудь, добавилась кислотная ревность. Олег невольно приоткрыл рот — в нём было так сухо, что язык чуть не прилип к нёбу. Хотелось рыдать. И убивать. Пошатываясь и почти ничего не видя от ярости и боли, Меньшиков прошёл в ванную и, сжимая револьвер в правой руке, опустился на колено перед унитазом. Его рвало долго, обильно и болезненно. Когда мужчина пытался отвернуться, его выворачивало с новой силой. Часть рвоты попала на сапог, выходила уже одна желчь. Раскалённый, ощущающий невероятные физические мучения, которые были плодами душевных мук, Олег приник виском к прохладному кафелю на стене. Он тяжело дышал, волосы липли ко влажному лбу. Жизнь без Серёжи — не жизнь. И даже не существование. Это просто немыслимый ад, когда душа болит на пределе человеческих возможностей, сердце разрывается от ужаса, подскакивает давление и в черепе что-то болезненно пульсирует. В эти секунды, стоя на одном колене перед унитазом, Меньшиков жалел, что имеет физическую оболочку, которая только усугубляет его состояние. Если бы он был просто какой-то субстанцией, чем-то вроде души, он бы вылетел в окно и полетел на поиски Серёжи. А тело притягивало его к земле и лишало многих возможностей. — Я не могу без тебя. Глупый… — прошептал Олег, обращаясь к Безрукову, который, конечно, не мог его слышать. С трудом встав, капитан смыл рвоту и лихорадочно блестящими глазами посмотрел на револьвер в своей руке. Когда он возвращал оружие в кобуру, его пальцы дрожали. Меньшиков включил холодную воду и умылся, глотнул немного, потёр шею. Ощущая ноющую боль в голове и болезненное опустошение в желудке, брюнет вернулся в гостиную. Впрочем, всё это было мелочью по сравнению с тем, как разрывалась стонущая окровавленная душа, как заходилось в рыданиях сердце и будто бы вытягивались жилы. Было так плохо, что хотелось упасть на кровать и не вставать. — Веди меня, — прошептал Олег. — Следуйте за мной! Улицы казались капитану серыми и сиротливыми. Любимая Москва стала унылой и хмурой, потому что рядом не было Сергея. В те моменты, когда тот исчезал, Меньшиков не мог анализировать и думать, строить планы. План был один — найти его, вернуть всеми правдами и неправдами. Рыдающее сердце подсказывало Олегу, что сейчас его Серёженька очень далеко, и это причиняло ещё большую боль. — Здесь! — каркнул ворон, подлетая к чёрной двери, ведущей в одноэтажный дом с потрескавшимися белыми стенами. Усевшись на уличный фонарь, он аккуратно сложил крылья. Меньшиков потянул холодную металлическую ручку, дверь поддалась. Войдя в дом, Олег оказался в тёмной комнате, стены которой были завешаны бардовыми шторами. Книги, трельяж с мутными зеркалами, стол и ажурная скатерть на нём, чёрный рояль и патефон — видимо, здесь кто-то жил. — Ты ведь устал от своей боли, — вдруг раздался мягкий голос. — Отдай её мне, и живи спокойно. — Кто ты? — напряжённо спросил Меньшиков, озираясь. В помещении не было дверей, и он явно находился в нём один. Но кто-то разговаривал с ним. Более того, предлагал какую-то сделку. — Не столь важно. Куда важнее то, что я защищу тебя от боли. Ты ведь не хочешь больше страдать? — Что тебе надо? — злобно прошипел капитан. — Отдай мне любовь, и ты больше не будешь её пленником. Ты освободишься. Олег стоял, точно громом поверженный. Услышанное глубоко обескуражило его. Но ответ мужчины был очевиден для него самого. Нет. Эта любовь, какой бы убивающей она ни была, зародилась в его душе естественно, как дыхание. И вмешиваться в неё, пусть даже это и принесёт освобождение от боли, он никому не позволит. Не позволил бы даже матери с отцом, что уж говорить о посторонних. — Ты будешь свободным от страданий. Разве это не прекрасно? — внушал гипнотически переливающийся шелковистый голос. — Больше не мучиться, не гореть, не сгорать… Нужно уметь отпускать и прощаться. Меньшиков не успел ответить — полыхнуло алое пламя, и капитан оказался стоящим на вокзале. Люди спешили туда-сюда, все с чемоданами, коробками для шляп, билетами в руках. И вдруг из толпы показался Безруков. Он шёл легко и непринуждённо, спрятав ладони в карманах расстёгнутого пальто. Олег узнал бы силуэт и походку Серёжи даже в кромешной тьме. Боль смешалась с теплотой, снова жутко затошнило, зашатало, заштормило. Меньшикову даже пришлось приложить усилие, чтобы не упасть. — Кажется, пришло время проститься, — сказал подошедший Сергей. В его голосе не было желчи, злости, отчаяния. Он разговаривал с Олегом так, как беседуют с давними приятелями. — Я никуда тебя не отпущу, — хриплым и подрагивающим голосом ответил капитан.  — Тебе придётся. — Нет. Олег попытался схватить Серёжу, но у него почему-то ничего не вышло, ладонь получила невидимое сопротивление и соскользнула. — Ты должен меня отпустить. И жить дальше без боли и отчаяния. Согласись на предложение, — мягко сказал Безруков. — Нет, — стиснув зубы, с болью ответил Меньшиков. — Ты хочешь и дальше страдать? — Хочу. Страдать он не хотел, но это были его страдания, это была его любовь. И он никогда не откажется от них, даже в последнюю секунду своей жизни. Серёжа как-то странно посмотрел на Меньшикова и неприятно улыбнулся: — А я тебя не люблю и никогда не полюблю. Острая боль снова пронзила сердце сразу несколькими длинными спицами. Олегу стало нестерпимо плохо. Так плохо, что он не смог более контролировать себя: согнувшись пополам, Меньшиков отвернулся в сторону. Его обильно вырвало желчью и кровью. «Прошу, не надо», — подумал брюнет, разрываясь от страданий.  — И никогда не полюблю. Закончится всё тем, что я найду другого, а ты будешь мучиться ещё сильнее. Тебе всё это надо? — с вызовом продолжал поэт. Всё внутри чекиста орало: «Пожалуйста, перестань! Не надо!». Его снова вырвало. От слов Серёжи тряслись руки и ноги, мужчина с трудом держался и не падал. Его лицо было белым, как мел, под глазами темнели синяки. — Откажись от своей любви, — прошептал знакомый голос где-то совсем близко. — Ты будешь счастлив и свободен… Откажись. Брюнет медленно выпрямился и посмотрел на зло улыбающегося Безрукова, серо-голубые глаза которого превратились в льдинки. «Не было ни дня без боли. Любовь. Это смертоносное чувство. Ты считаешь меня монстром и злодеем. Малыш, я знаю. Знаю, что ты ненавидишь меня. И я всё это знал. Моя любовь естественна, как дыхание. Несмотря на всю её безнадёжность, несмотря на её уродство, она моя. И я не откажусь от неё никогда и ни за что. Она — часть меня. Для меня нет и не будет иного счастья, кроме твоей любви, но я знаю, что ты никогда меня не полюбишь. Я был к этому готов. Видеть тебя, касаться тебя, целовать — этого уже достаточно, чтобы просто жить, это тоже счастье, пусть и не такое ослепительное. Пусть это больно и тяжело, но это настоящая любовь, которая не потускнеет со временем. Страдать, умирать, не умирая, ощущать, как разрывается сердце и гибнет душа, рыдать без слов на каждое твоё «не люблю» — это горечь, болезнь, ад. Но любовь не может быть другой. Я всегда буду тебя любить», — думал Меньшиков, глядя в призрачное лицо Серёжи. И вдруг фигура того начала медленно таять в воздухе. Вокзал тоже исчезал, словно был нарисован на холсте. В мутных чёрных глазах капитана вспыхнуло пламя — он всё понял! И ярость, словно аспидные морские стражники, поднялась из пучины. Меньшиков, ослабленный страданиями, вдруг стал чувствовать, как кончики пальцев начинают гореть, и тело медленно наполняется пьянящей — не силой — мощью. Такого неземного гнева Олег не чувствовал уже очень давно. Неведомая энергия подняла его вверх, и он оказался в голубом безвоздушном пространстве прямо напротив Весхеса. Будучи обличённым, тот не смог более скрываться. Меньшиков увидел, что произошло. Весхес со своими приспешниками отыскали в Москве готового на всё, забываемого публикой писателя, и предложили ему славу. Взамен Амфитеатров должен был уломать Безрукова, заставить его поверить в то, что свобода возможна. Олег считывал мысли циркача и видел, что тот действительно верил в то, что сходящий с ума от боли и горя капитан откажется от своей любви. Иллюзия на вокзале должна была подтолкнуть его к принятию такого решения. Но план провалился — Меньшиков пошёл совсем другим путём. Он не отказался от своих чувств. Сперва Арчибальд планировал прибрать к рукам гениальный дар Сергея, но потерпел фиаско. Тогда ему в голову пришла идея поглотить любовь Олега, которая была огромным чувством, просто сбивающим с ног своей силой. Сильные эмоции, великие таланты и чувства — подпитка для Весхеса. — Олег, я просто хотел помочь! — голос Арчибальда, явно не ожидающего такой мощи, дрожал. — Мразь, — рявкнул Олег. Его гнев сделался не только мощным, но и ледяным. Такой гнев способен сжигать города и страны. — Я скажу, где твой поэт, только, прошу, не убивай, — Весхес был парализован силой Меньшикова. — Я узнаю это и без тебя, — брюнет взмахнул рукой, и шляпа слетела с головы циркача. Тёмный взгляд капитана устремился прямо в маленькие глазки Арчибальда. — Твоя любовь такая… необыкновенная! Я такой не видел несколько тысячелетий! — взвизгнул Весхес, кожа на лице которого стала покрываться чёрной коркой. — И ты решил прибрать её к рукам, — с ненавистью ухмыльнулся Олег. Тело Арчибальда вспыхнуло чёрным огнём. Он заорал, а через несколько секунд осыпался на землю кучей пепла. Меньшиков плавно приземлился на какую-то крышу. Он бы мог сжечь этот город, и даже хотел это сделать, но теперь, когда Весхес был уничтожен, нужно было просто найти Серёжу. И сила снова вела его сама. Мужчина спустился с крыши в подъезд, а после на три этажа вниз и вошёл в какую-то квартиру. Миновав большой тёмный коридор, он оказался в комнате. На кровати, отвернувшись к стене, лежал Безруков. Олег ощутил, как яростная боль слегка притупляется. Голова закружилась, в ушах зашумело. Вот оно, его счастье… Спит. Мужчина тихо сел рядом с поэтом. При виде любимого в его душе возникло много новых эмоций. Всё тёмное гармонично смешивалось со светлым. Хотелось сделать что-то прекрасное и вместе с тем совершенно омерзительное, грязное. Безруков вздрогнул, просыпаясь, и медленно повернулся к Олегу. В светлых глазах мелькнул ужас. Так смотрят жертвы на своих палачей за несколько мгновений до смерти. И он, Олег, был его палачом. И эта роль зарождала в его душе не только желание крови и мести, но и что-то тёплое, совершенно парадоксальное. — Сколько ещё это будет продолжаться? — хрипло спросил капитан, всматриваясь в очи Серёжи. — Так и будешь бегать, ожидая чьей-то помощи? — Я… — начал было поэт, но осёкся. После того, как он взял те часы у Амфитеатрова, перед глазами всё завертелось и закружилось, а дальше не было ничего, кроме пустоты и темноты. И вот сейчас он очнулся в какой-то незнакомой комнате… — Ты снова и снова совершаешь ошибки, — голос брюнета был чуть сипловатым и столь же спокойным, сколь полным звенящей злости. Странный парадокс. Душа ныла, сердце кровоточило, но дышать стало легче, отчаяние слегка ослабло. Рядом был Серёжа. Можно было хоть как-то функционировать дальше. Меньшиков был очень бледен, синяки под его глазами пугали Сергея. Такие синяки… словно тенями накрашенные. Он видел, что белые пальцы капитана слегка подрагивают. И если иногда власть над чекистом лизала эго поэта, заставляла его играть с ним, то теперь ему стало холодно, даже дико. Тот факт, что без его присутствия другому человеку настолько плохо, не мог оставить равнодушным. И пусть завтра он уже не будет думать об этом, но сейчас… сейчас ему было жутко. Не хотел он такой власти, не хотел. А ведь это ещё с учётом, что Меньшиков скрывал большую часть своих эмоций и чувств — это Серёжа уже успел уяснить. Капитан потянулся к Безрукову, кровать заскрипела, а сердце Сергея ёкнуло. Он попытался отстраниться, но ледяные ладони легли на его щёки. Поэту ничего не оставалось, кроме как уставиться в тёмные глаза, в которых полыхало пожарище. — Значит, прошлого наказания тебе показалось недостаточно, — голос брюнета звучал на удивление плавно, мелодично. — Достаточно! — воскликнул Серёжа. — Но ты снова убежал… — Я не знал, что это будет именно побег! Он просто сказал, что с помощью волшебства всё сделается так, что я обрету свободу, — пылко ответил Безруков, испытывая ужас от глубоко взгляда чекиста, его ледяных рук на своём лице и инфернального холода, исходящего от мужчины. — Возможно, тебе пора уяснить, что ты никуда не денешься. Я всё равно верну тебя. И ты получишь жестокое наказание, от которого будешь страдать. Серёжа сглотнул, не находя слов для ответа. — Я принимаю решение, — прошептал Олег, криво улыбаясь. — Ты больше не будешь издаваться. Мне достаточно одного звонка, и перед поэтом Безруковым закроются все двери. — Что?.. Мир Сергея рухнул, голос охрип. Он в ужасе взирал на мужа, ощущая, как холод сковывает тело. Меньшиков отпустил Серёжу, движением руки убрал назад свои тёмные волосы, что настырно лезли в глаза, и встал. Мужчина сделал два шага по направлению к двери, и в эту секунду Безруков загородил ему путь. — Прошу, не надо! Умоляю! — в голосе Сергея звучали истеричные нотки, на глазах уже блестели слёзы. — Не плачь, — жестоко улыбнулся Олег, — свыкнешься. — Никогда! — Серёжа, тебе не пятнадцать лет. Ты должен знать, что каждое слово, каждое действие влекут за собой последствия, — под холодным тоном сидела тупая боль. — Я исправлюсь… — слёзы уже текли по щекам Безрукова, он схватился за ткань кителя на груди Олега. — Обещаю, что больше никогда не послушаю никого, кто предложит сбежать… — Поздно. — Нет-нет! Прошу! — Сергей ещё пуще вцепился в китель мужчины, умоляюще глядя в его глаза. Мог ли Меньшиков лишить поэта слова, вырвать его связки? Конечно, нет. Он знал, как Сергей дорожит своими стихами, своим даром, своей известностью лучшего. Оставалось лишь верить, что этого будет достаточно, чтобы Безруков больше не совершил попыток сбежать. Пусть это хоть чуть-чуть, но защитит его сердце от всего того ада, что ещё предстоит пережить. Несколько мгновений, что Олег думал, показались Серёже вечностью. И вот он заговорил: — Хорошо. Надеюсь, ты оценишь мою доброту к тебе. Если ты ещё хотя бы раз попытаешься сбежать или примешь участие в подобных интригах — я сделаю так, что тебя все забудут. Не будет больше такого поэта для страны, всё. — Спасибо, — размазывая по щекам слёзы, с заметным облегчением ответил Безруков. — Спасибо, я… больше не буду… — Не будешь, — кивнул чекист. И подумал при этом: «Я надеюсь». И пусть Сергея удалось вернуть, в душе мужчины бушевало желание мести. Нельзя всё так просто спускать этому невыносимому поэту. Нужно причинить ему хотя бы сотую часть той боли, которой он так щедро и часто кормит капитана. Злобно скрипнув зубами, Олег заехал Серёже кулаком в живот. Тот застонал и согнулся пополам. Меньшиков нанёс ещё несколько болезненных и сильных ударов. Когда Безруков упал на пол, капитан сел рядом с ним на корточки и прошептал: — Ну почему ты такой строптивый? М? Сергей ничего не ответил, сплёвывая кровь. — Сейчас мы пойдём домой, — добавил Меньшиков. Его голос не сулил Безрукову ничего хорошего. Страх того, что его лишат самого дорого в жизни, крепко держал Серёжу за горло, поэтому он безропотно шагал по мартовским улочкам следом за Олегом. Теперь всё вокруг не казалось брюнету таким же серым и ужасно одиноким, как тогда, когда он отправлялся на поиски любимого. Солнце то скрывалось за облаками, то озаряло негреющим светом асфальт, магазины, дома. Этот свет бликами отражался в оконных стёклах, а потом исчезал в них же. Прохладный воздух слегка резал лёгкие, но это было ничто по сравнению со всем тем, что происходило внутри у Меньшикова. Ему было и хорошо, и плохо, и светло, и очень темно. И во всём этом был виноват только он, Серёжа. Значит, и платить будет он. — Где Иван? — спросил Безруков, когда они оказались дома. — Его ботинки и пальто тут, а самого нет. — Он здесь больше не появится, — отчеканил капитан, снимая сапоги. — Ты его у… — Нет, но хотел. Он вовремя сбежал, — грубо прервал его Олег. Сергей вздрогнул и провёл ладонью по волосам. И снова из-за него чуть не погиб человек. Эгоистичность Безрукова не позволяла ему всерьёз и глубоко переживать по этому поводу, но всё равно приятного было мало. — Иди сюда, — голос капитана звучал из гостиной. Серёжа медленно прошёл в комнату. Меньшиков восседал в кресле, на его лицо легла тень, и снова он показался Безрукову каким-то мистическим существом — настолько бешеная от него исходила энергетика. И энергетика эта была тёмной, нечистой. — Снимай рубашку, — приказал Олег. Сергей подчинился — что ему ещё оставалось. — Подойди. Безруков подошёл. Меньшиков грубо усадил его себе на колени так, чтобы грудь поэта была напротив его лица. Положив ладони на спину мужа, Олег облизал сперва один сосок, потом другой, заставляя Серёжу протяжно застонать. Но приносить удовольствие в планы капитана не входило. Сжимая пальцами кожу на спине супруга, Меньшиков впился зубами в правый сосок Безрукова и начал его откровенно кусать. Тот заорал и вцепился в плечи чекиста. Боль была сильной, отдающей в голову. Олег кусал сперва один сосок, потом другой, затем кожу между ними. Сергей не мог отстраниться — руки держали слишком крепко. Из глаз текли слёзы боли, изо рта вылетали крики. И когда Меньшиков прекратил экзекуцию и посмотрел в светлые очи, подёрнутые мутной поволокой боли, Серёжа увидел, что его губы в крови. Это было просто дичайшее зрелище. Соски ныли, прося утешения. Они были серьёзно ранены — искусаны до крови. Олег с большим наслаждением слизывал кровь с груди поэта кончиком языка, облизывал кровавые губы, в общем, упивался происходящим. Позже, в уже остывающих сумерках, скользящим по окнам и стенам квартир, Меньшиков взял белый лист и, сидя за своим столом, начал переводить стихотворение на немецкий язык. Он писал эти строки и думал о Сергее, который тихо дремал в их спальне, такой близкий, такой тёплый, такой родной. «Любовь — беспричинность. Бессмысленность даже, пожалуй. Любить ли за что-нибудь? Любится — вот и люблю. Любовь уподоблена тройке, взбешённой и шалой, Стремящей меня к отплывающему кораблю. Куда? Ах, неважно… Мне нравятся рейсы без цели. Цветенье магнолий… Блуждающий, может быть, лёд… Лети, моя тройка, летучей дорогой метели Туда, где корабль свой волнистый готовит полёт. Топчи, моя тройка, анализ, рассудочность, чинность! Дымись кружевным, пенно-пламенным белым огнём. Зачем? Беззачемно! Мне сердце пьянит беспричинность. Корабль отплывает куда-то. Я буду на нём». Янтарный свет из-под абажура настольной лампы растёкся мармеладно по столу. За окном темнело и гасло бело-голубое весеннее небо. Здесь, так высоко над землёй, не было никого, кроме них двоих. И Олегу очень нравилось представлять, будто они остались вдвоём во всей Москве. Во всём мире.