Не легли ещё тени вечерние, А луна уж блестит на воде. Всё туманнее, всё суевернее На душе и на сердце — везде… Суеверье рождает желания, И в туманном и чистом везде Чует сердце блаженство свидания, Бледный месяц блестит на воде. Кто-то шепчет, поёт и любуется, Я дыханье моё затаил, — В этом блеске великое чуется, Но великое я пережил. И теперь лишь, как тени вечерние Начинают ложиться смелей, Возникают на миг суевернее Вдохновенья обманутых дней. ©
Домой Сергей возвращался в довольно мутном состоянии. Он прослушал половину из того, что говорили на собрании. Мысли, словно облака в ветреный день, плавали вокруг всего того, что происходило в жизни. Смерть дяди, очередная неудачная попытка избавиться от опостылевшего брака, жуткий видок Меньшикова и его не менее жуткие слова о том, что он убил Весхеса… Как такое возможно? Сергей остановился. Его передёрнуло. Он осмотрелся. Было часов пять вечера, не позднее. По влажной голубоглазой Спиридоновке шли москвичи, торопясь по своим делам. Безрукову нравился простор центральных улиц столицы, было в них что-то настоящее, изначальное. Когда-то Сергею ужасно хотелось обойти буквально весь город, запомнить каждый его проулок и двор, но со временем всё изменилось. Безрукову, наоборот, стала симпатична определённая загадочность, атмосферу которой не хотелось нарушать. Пусть остаётся некая таинственность, так даже интереснее. «Может, к Жене зайти?» — подумал вдруг Сергей, ступая в лужу. С Масловым они уже давно не общались, в прошлую их встречу Меньшиков, словно ворон, отогнал Евгения от мужа. Безруков тут же вспомнил слова Олега о том, что впредь расплачиваться за ошибки он будет своим творчеством. Нет-нет, только не это! От одной только мысли о подобном по спине начинали ползти отвратительные мурашки ужаса. И поплёлся поэт домой, глядя то в лазурное небо, то под ноги, шлёпая начищенными ботинками по лужам. Он не заметил, что за ним следует чёрный ворон: пересаживается с дерева на дерево, следя своими пристальными агатовыми глазками. Настоящий птичий чекист. Он был приставлен Меньшиковым вместо Жукова. Добравшись до высотки на Котельнической, Сергей задрал голову и попытался увидеть окна их с капитаном квартиры, но не получилось, а в глазах зарябило. Тряхнув головой, Серёжа вошёл в подъезд. Рассматривая настенные росписи коммунистической тематики, он подошёл к кабине лифта и заметил уже знакомого мальчика. В душе что-то неприятно шевельнулось. Получая те таинственные письма, Сергей думал, что именно он их автор… — Здрасьте, — улыбнулся мальчик, держа в одной руке шапку, в другой школьный портфель. — Здрасьте, — пробормотал Безруков. Двери лифта разъехались, приглашая войти. Оказавшись дома, Сергей умылся и сделал себе горячего чаю. Тишина квартиры угнетала. Если раньше всегда было слышно радио, которое слушал Иван, а с кухни доносились ароматы еды и звон посуды, то теперь всё это исчезло. И мысль о том, что они с Меньшиковым остались один на один, заставила поэта вздрогнуть. Он прошёл в спальню, поставил чашку на комод и сел на кровать. Глубокая тишина одновременно умиротворяла и пугала. Высокие потолки с лепниной, огромные окна с видом на Москву, изысканная мебель и совершенно новенький ремонт — красиво, маняще, и всё это величие вдруг начало давить на Безрукова. Он лёг на спину и скрестил руки на груди. Надо было снять пиджак и галстук, но почему-то совершенно не хотелось двигаться. Хотелось звуков, разговоров, музыки. Тишина обволакивала душу и превращалась в одиночество. Только теперь, после кончины Ларина, Сергей в полной мере осознал, сколько тот для него значил. Это был единственный его родственник. Нет, фактически были ещё сестра матери и её сын Тимофей, но они были далёкими, почти чужими людьми, а дядя Ваня воспитывал его… Как смириться с утратой и с тем, что ты теперь совсем один? Если что-то случится, Безрукову будет не к кому обратиться, а раньше от одной только мысли, что есть дядя, становилось легче, появлялись силы. Медленно перевернувшись на живот, Серёжа уткнулся носом в подушку и всхлипнул.***
В Олеге вдруг проснулась жажда крови. После обеда к нему зашёл Павлов и сообщил, что Галкин арестован и ожидает в камере. Меньшиков далеко не всегда участвовал в физических расправах, но сейчас ему страшно захотелось выплеснуть всё то чёрное, что скопилось за последнее время. Стоило только вспомнить о побеге Сергея, как внутри начиналось настоящее извержение вулкана. — Я иду, — сказал Олег, вставая. — Будете допрашивать лично, товарищ капитан? — Да. Галкин Александр Игоревич проходил по делу о незаконном хранении на своей жилплощади иностранной валюты. Директор магазина отпирался и уверял, что деньги ему подкинули. — Говори правду, это смягчит твою участь, — без увертюр начал Меньшиков, вставая перед сидящим на табурете арестованным. — Я сказал вам всю правду. Галкин был тучным краснолицым мужчиной, по коже которого сочился пот. Говорил он с трудом — мешала одышка. — Каким образом в вашей квартире оказалась иностранная валюта? — грубо спросил Олег. — Мне её подкинули… Этого капитан и ждал. Вспышка, и накопившаяся за последние дни боль вылилась жгучей яростью. Меньшиков ударил директора магазина кулаком в лицо, затем в живот. И когда тот с хрипом упал, начал наносить хаотичные удары и пинать лежащего. Под Галкиным образовывалась кровавая лужа, руки капитана были перепачканы кровью, а он продолжал избивать полумёртвого арестованного. Когда костяшки рук устали, Меньшиков схватил стул и добил им свою жертву. Два лейтенанта стояли у стены и испугано смотрели на осатаневшего Олега.***
Сергей открыл глаза. Комната благоухала в сине-сиреневом свете надвигающегося позднего вечера. Сквозь стёкла струился приятный газовый свет. Безруков потёр глаза, перевернулся на спину и чуть не заорал от ужаса. Краем глаза он увидел что-то чёрное, лежащее рядом и пристально смотрящее на него. И только резко, до хруста в шее, повернув голову, он понял, что это Меньшиков. Сердце поэта бултыхалось где-то в горле. Олег был соткан из тьмы, он был её гармоничным продолжением и сливался с чёрным прямоугольником дверного проёма, за которым тянулся коридор. Меньшиков был облачён в чёрный свитер, чёрные брюки и чёрный сюртук, полы которого свисали с кровати. Ноги мужчины были выпрямлены и скрещены. На ногах — блестящие чёрные туфли. Опираясь на локоть согнутой руки, Олег пристально смотрел на спящего Сергея. Когда тот проснулся и повернулся, его лицо не изменилось, он даже не моргнул. Безрукову стало очень страшно. — Ты давно… так сидишь? — прошептал он. Меньшиков почти незаметно пошевелил губами, беззвучно отвечая. Серёже показалось, что тот сказал «Давно». Поэт начал осторожно подниматься, не прерывая зрительный контакт с видом начинающего дрессировщика, попавшего в клетку со львом, как вдруг брюнет схватил его за запястье и дёрнул на себя. — Ааа! Что ты хочешь?! — испуганно закричал Серёжа. — Тебя, — прошелестел голос. — Отпусти, нет! Я боюсь! Олег слабо ухмыльнулся и повалил Безрукова на спину, нависая сверху. Сорвав с его губ жёсткий поцелуй, брюнет начал избавлять перепуганного супруга от одежды. Тот пытался выдрать из рук Меньшикова ткань, но ничего не получилось. Когда Серёжа остался в одних трусах, Олег хищно блеснул глазами и, слегка оскалившись, погладил поэта по груди. — Сколько можно бояться, Серёженька? — шёпотом спросил чекист. Сергею было так жутко, а лицо Меньшикова выглядело столь пугающе, что поэт не удивился бы, если у того вдруг выросли клыки. Точнее, удивился бы, но это гармонично вписалось бы в совершенно инфернальный образ мужчины. Не дожидаясь ответа, Олег сжал в кулаках ткань трусов Серёжи и рванул её в стороны, разрывая. Безруков ошалел от такого напора и содрогнулся, округлив глаза. — Нет, — слабо простонал он. Брюнет отбросил то, что осталось от белья, на пол, и провёл ладонями по бокам и бёдрам любимого. В его глазах плескалось море из самой преисподней. — Страх делает тебя ещё более милым, — тихо произнёс Олег, склоняя голову набок и проводя указательным пальцем по губам Безрукова. — Прошу, нет… — шепнул Сергей, словно ему угрожали топором. — Да. И только «да», — не повышая голос, столь же призрачно ответил Олег и, расстегнув ширинку, вытащил стоящий крупный член. Медленно, словно впереди у мужчины была целая вечность, он потянулся к баночке, стоящей на тумбочке. Выдавив большое количество прозрачного геля на ладонь, капитан начал растягивать анус Безрукова. Тот согнул ноги и поскуливал, не сводя взгляд с чёрных волос мужа. Время от времени тот поднимал на него взгляд и блёкло улыбался, а глаза… это были убийственные глаза. Неспешно добавив второй влажный палец к первому, Олег начал покрывать лёгкими поцелуями его живот. Комната всё больше утопала во мраке, небо уже почти погасло, и далеко-далеко на небосклоне виднелась полупрозрачная луна. Её волшебное свечение каким-то загадочным образом струилось в комнату сквозь тюль. Сергей не выдержал. Прикусив нижнюю губу, он начал осторожно насаживаться на пальцы, которые разрабатывали его дырку. Лицо Серёжи было перекошено гримасой испуга. — Представь, что за окном начинается море. Ночное, тихое, спокойное море, — шелковистый голос Олега словно проливал на душу бальзам. Гипнотические нотки заставляли поэта начать расслабляться. — И никого поблизости нет. Ни на три тысячи лье, ни на три тысячи километров. Только я, ты, море и луна. И тебе не нужно будет бояться… Серёжа обхватил свой член и начал подрачивать себе, глядя на мужчину сквозь полуопущенные ресницы. Возбуждение наполняло тело, как и убаюкивающий мелодичный голос. — Я закрою тебя своим пальто. И мы будем лежать на россыпи звёзд под фантомным фонарём луны, — сказав это, Меньшиков взял член и ввёл в Сергея только головку. Тот застонал и слегка заёрзал на тёплой простыне. Безруков чувствовал инфернальную мощь, исходящую от Олега, был убеждён, что это не разыгравшееся воображение — тот действительно обладает особенной силой, он не просто человек… И это понимание пугало его настолько же сильно, насколько влекло. — Сколько же яда и гадостей в этом сладком рту, — прошелестел Меньшиков, одним толчком вгоняя член под самый корень. Безруков вскрикнул и впился пальцами в плечи мужа. Олег упёрся руками в кровать по обе стороны от головы Сергея и начал совершать быстрые толчки, трахая поэта в животном темпе. Тот покраснел от такого проникновения и приоткрыл рот, не в силах справиться с неимоверно сильными ощущениями. Меньшиков, пристально глядя в лицо Серёжи, схватил его руки, лежащие на своих плечах и прижал их к кровати, сжимая запястья. Поза Сергея стала совершенно беззащитной. Член, активно трахающий его, казалось, был готов расколоть поэта пополам. Тот вскрикивал и сжимал в себе орган, блестя глазами. Олег сливался с темнотой комнаты и усиливал скорость толчков. Кровать скрипела, спальня заполнилась хлюпающими звуками. — Больно… Хорошо… Ах… — бормотал Безруков, ничего не соображая. Ещё несколько бешеных толчков, и он сильно прогнулся в груди, желая соскользнуть с члена, и закатывая глаза до белков. Меньшиков одной рукой грубо сжал бедро Сергея, другой схватил его за горло и вошёл целиком, со стоном всматриваясь в лицо Безрукова. Видеть его закатившиеся до белков глаза было безумно волнующе. Лицо брюнета свело судорогой оргазма, и он начал кончать в мужа, снова беря звериный темп. Сергей положил ладонь поверх руки на своей шее, всё ещё находясь в экстазе. Сперма вылетала из дырки Безрукова на каждый толчок — так много её было. Кончив, глядя на закатанные глаза супруга, Олег медленно распрямил ноги. Поэт с трудом зажмурился, пылая. Оба размякли. Спустя пятнадцать минут Меньшиков коснулся губами виска любимого и медленно встал, убирая член в штаны и застёгивая ширинку. Безруков провёл языком по пересохшим губам. Он снова ощущал себя оттраханным неким насильником, к тому же не простым, а мистическим… Приоткрыв глаза, Сергей тихо спросил: — Почему ты в такой одежде? — Я кое-куда еду, — ответил Меньшиков после небольшой паузы. — Куда? — Неважно. — Как будто на бал… — еле ворочая языком, заметил Безруков. — В какой-то степени. Спи, Серёжа. Утром я буду здесь. Рядом, — негромко сказал брюнет и добавил язвительно: — Всё как ты любишь. — Ненавижу тебя… — Ненавидь, — с ухмылкой ответил брюнет, испытывая болезненный укол в сердце. — Твоей судьбы это не изменит. Серёжа нервно сглотнул и смешно моргнул, приоткрывая рот. Олега затрясло от одной только мысли, что Безруков понятия не имеет, как сейчас хорош. Зачастую он вообще не представляет, насколько сексуален и божественен в своей естественности, в своей непосредственности, да даже в этой приносящей боль капризности… Он невероятно притягателен. И Меньшиков чувствовал, что это болото желания, восхищения, чистого обожания затягивает его в свои окаянные пучины с каждым днём всё сильнее. Проведя ладонью по волосам и не сводя внимательного взгляда с глаз Безрукова, Олег негромко, шелковисто продекламировал. Полушёпотом. — Ты не любишь считать облака в синеве. Ты не любишь ходить босиком по траве. Ты не любишь в полях паутин волокно, ты не любишь, чтоб в комнате настежь окно, чтобы настежь глаза, чтобы настежь душа, чтоб бродить не спеша, и грешить не греша… Всё бывало иначе когда-то давно. Много власти любовью мне было дано. Сергей привстал на локте, напоминая сонного воробья. — Мои стихи… ты знаешь наизусть? — изумился он. «Как же я тебя люблю», — с болезненной нежностью подумал брюнет и молча направился на выход.***
Олег знал, чувствовал, что ночь укажет ему путь и поможет. Он должен был попасть в ту церковь, в которой произошла встреча с монахом. Но это было так давно, посреди пустырей, что заблудиться было не так-то сложно. А ночь не обманет Меньшикова. Он сел за руль и поехал в нужном направлении. Его дорога пролегла без преград и каких-либо проблем. Капитан доехал до того места, где когда-то давно оставил машиниста с автомобилем и пошёл пешком. И теперь, ощущая на лице и в волосах прохладный мартовский ветер, Меньшиков шёл по грустному пустырю, а луна, серебристо подмигивающая с неба, освещала ему путь. Олег шёл не менее двадцати минут, как вдруг снова, словно по мановению волшебной палочки, перед ним выросла та самая церковь с ржавым колоколом и жутким православным крестом. Мужчина остановился. Луна погасла, небо мгновенно заволокли чёрные тучи. Всё притаилось и будто бы прислушалось. — Монах, я пришёл за ответами, — произнёс Меньшиков, обращаясь в пустоту. Несколько мгновений ничего не происходило, а потом отворилась дверь в церковь и из неё вышел человек в длинном одеянии. Олег не видел его лица, но чувствовал, что это тот же мужчина, что говорил с ним тогда, много лет назад. — Твоя природа дала о себе знать, — раздался спокойный голос. — Да. Я хочу узнать всё о своей силе. Откуда она взялась? — Когда-то давно ты был изгнан с небес, — помолчав, негромко ответил монах. — Что это значит? — изогнул бровь Олег. — Ты — падший ангел. И эта жизнь — твоё земное воплощение. Меньшиков молчал. Услышанное поразило его, хотя он догадывался, что сила его идёт отнюдь не от светлой стороны бытия. Тем не менее, ангелы и иже с ними были очень далеки от капитана-атеиста. Он не знал, что ещё спросить. Все слова вдруг показались жалкими и никчёмными. — И призвав двенадцать учеников Своих, Он дал им власть над нечистыми духами, чтобы изгонять их и врачевать всякую болезнь и всякую немощь, — голос монаха эхом разлетелся по пустынным окрестностям, в которых не было ничего, кроме голых скелетов деревьев. — Почему меня выгнали? — вкрадчиво спросил Меньшиков, поскольку произносить фразу целиком казалось нелепостью. «Почему меня изгнали с небес?» Здравствуй, палата номер шесть. — Вы восстали против Бога во главе с Люцифером, и были изгнаны. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним. Олегу показалось, что он слышит что-то до одури знакомое, словно этот странный монах действительно рассказывает ему о его прошлой жизни. То, о чём он успел подзабыть, а теперь вот вспомнил. — Получается, Бог существует? — помолчав, с дерзкими нотками в голосе спросил брюнет. — Конечно. Это и есть главное доказательство его существования. Но Бог оставил эти края. Советский Союз — страна безверия. И грядёт большая буря, и никто не сможет эту бурю остановить, прольётся кровь, и Господь не защитит эти земли. — Доброта Господа просто не знает границ, — язвительно ответил Меньшиков. — Господь милосерден, — мягко произнёс монах. — Он… — Как мне пользоваться своей силой? Почему она действует выборочно? — сосредоточенно спросил Олег, прерывая пустой, по его мнению, трёп. — Ты сам узнаешь всю глубину своей силы. Со временем. Но превратить в чёрный пепел ты можешь только тех, кто наделён особой мощью. Простые смертные рабы Божьи защищены силой природы и Господа нашего… — Рабы… вот именно — рабы! То царю в ножки кланяться, то божкам, — отмахнувшись, Олег отвернулся и пошёл обратно, к машине. Когда он спустя пару минут обернулся, то не увидел ни церкви, ни монаха. И луна снова осветила пустырь своим волшебным светом, и тучи растаяли. Ночь была ясная, пахнущая мартом и влажной землёй. А эти годы, что он не был тут… Что годы? Их словно вовсе не было.***
На рассвете Сергей вырвался из сетей тревожного сна. Солнце только-только забрезжило на востоке, но город уже просыпался. Безруков сполз с кровати и, потирая глаза, прошёл в ванную. Стоя под тёплыми струями воды и вымывая из себя сперму Меньшикова, он вспоминал события вчерашнего вечера. Как же Олег напугал его! И как смириться с тем, что тот обладает некой силой? Безруков не видел её, но чувствовал. Поэт никогда бы не подумал, что подобное всерьёз ворвётся в его жизнь. Хотел? Да. Но не планировал. После водных процедур, напряжённо размышляя, Серёжа прошёл на кухню и вытащил из холодильника пачку творога и банку варенья. Без плотных вкусных завтраков Ивана было непросто. «Как он там?» — подумал Сергей, смешивая в глубокой голубой тарелке творог с клубничным вареньем. Затем, сев за стол, он начал трапезничать, запивая всю эту сладость чаем. Утро постепенно вступало в свои права, солнечный свет озарил кухню, а Меньшиков всё не возвращался. Серёжа слегка волновался, но не о капитане, а просто, в целом. Странного вокруг было очень много, смириться со всем так просто и быстро не удавалось. Олег мог дать ответы хотя бы на часть вопросов. Сергей прошёл в комнату, достал серые брюки и белый свитер. Оделся. Под руки попалась шапка, которую зимой ему купил Олег. Теперь уж пусть лежит до следующего года… Безруков оделся, накинул пальто, сунул ноги без носков в ботинки и вышел из квартиры. На первом этаже с ним поздоровался консьерж и Сергей вежливо поприветствовал его в ответ. Вывалившись на улицу, Серёжа сел на красивую лавочку с витиеватыми ножками и закурил. Хорошо было смотреть на голубое небо, постепенно становящееся более сочным, на остатки снега, что лениво превращались в лужи. — Здравствуйте, — раздался поблизости отдалённо знакомый голос. Безруков повернул голову, слегка щурясь. Возле лавочки стоял Амфитеатров. Его уши были красными от холода. — Позволите сесть рядом? — хрипловато спросил он. Сергей кивнул и отбросил сигарету. — Я очнулся с жаром, вспомнил о том, что случилось, — сказал писатель после нескольких минут молчания. — Это всё Штраус, чтоб его. Не знаю, что это была за чертовщина, зачем ему понадобилось внушать мне ту чушь о вас, но мне очень стыдно и неловко. Это какие-то злые силы, не иначе. Серёжа внимательно посмотрел на Андрея Васильевича. Казалось, что тот действительно раскаивается. Видимо, в их последнюю встречу им магическим образом управлял Весхес. «Сволочь», — подумал Безруков о циркаче и руки его сжались в кулаки. — Ничего, вы не виноваты. Это действительно злые силы, — сказал он вслух. — Значит, вы не сердитесь на меня? Они посмотрели друг другу в глаза и Сергей отрицательно качнул головой. Он читал роман «Вечерний звон». Приятное, тонкое фантасмагоричное полотно действительно заставляло сердце биться чаще, а воображение — рисовать яркие картинки. Такое произведение мог написать только очень талантливый человек. — Спасибо, — слегка улыбнулся мужчина. — Почему вы не издаётесь? — напрямую спросил Безруков. — Не издают, — Амфитеатров мрачно посмотрел перед собой. — А вы пишете? — Да, и очень много. — Это что-то похожее на «Вечерний звон»? — Нет, эти книги другого плана, — мужчина резко повернул голову и взглянул на Безрукова. — Вы читали «Звон»? Правда? — Конечно, правда. Зачем мне врать? — рассмеялся Сергей громким заливистым смехом. — Да и ведь это очень известное произведение… Безруков прекрасно помнил те несколько приятных вечерних часов, что провёл за чтением этой книги. Хорошее было время, спокойное. И дядя был жив… Где-то в горле снова стало тяжело, как всегда перед потоком слёз. Но не рыдать же прямо перед малознакомым человеком! Хотя, когда подобное смущало Сергея? — И как вам мой роман? — слабо улыбнулся Амфтеатров. — Мне понравился, — всё ещё посмеиваясь, ответил Безруков. — О, как лестно… Услышать подобное от лучшего поэта России… В эту секунду к дому приближался «чёрный человек», сильно контрастирующий с ярким и светлым весенним утром. Олег с прищуром посмотрел на болтающих на лавочке литераторов. Серёжа хохотал, как последняя блядь. Именно так подумал Меньшиков, глядя на супруга, что был без шапки и без носков. В душе встрепенулась зубастая ревность. Проснулась, заострила клыки и выпустила когти. Олег двинулся прямо на беседующих. Взгляд его стал совершенно лютым, когда он поймал случайный взор Сергея — глаза того были абсолютно шальными!