Ты в сон завернись и окутайся им. Во сне можно делать всё то, что захочется, всё то, что бормочется, если не спим. Не спать безрассудно, и даже подсудно, — ведь всё, что подспудно, кричит в глубине. Глазам твоим трудно. В них так многолюдно. Под веками легче им будет во сне. Любимая, спи… Что причина бессонницы? Ревущее море? Деревьев мольба? Дурные предчувствия? Чья-то бессовестность? А может, не чья-то, а просто моя? ©
Когда последний поцелуй остался на коже ласковым и горячим лепестком нагревшегося под солнцем цветка, и Олег, неровно дыша, уткнулся лицом в шею Сергея, где-то в квартире распахнулась форточка. Меньшиков медленно отстранился от Безрукова. В его голове всплывали самые безумные сексуальные фантазии, которые он бы с радостью воплотил с мужем, но ведь большая их часть, конечно, напугает Серёженьку. О подобном неприятно говорить не только в приличном обществе, но и в неприличном. Глаза Сергея лихорадочно блестели, губы подрагивали. Казалось, он готов рассмеяться или расплакаться. Или сделать и то, и другое одновременно. В ванной стоял железный аромат крови. Обведя взглядом стены и пол, Олег смог оценить масштаб произошедшего: светлый кафель был перепачкан алой жидкостью то здесь, то там… Жуткая картина. — Я есть хочу, — тихо сказал Безруков. — Кажется, у нас ничего нет. Я могу сходить в магазин, — не поворачиваясь к мужу, негромко ответил капитан. — Сходи… Меньшиков медленно повернул голову и посмотрел в лицо поэта. Тот тоже видел, какой погром они учинили, в те страстные мгновения даже не понимая, что творят. Больше ничего не говоря, Олег начал собирать с пола осколки зеркала и складывать их в раковину. — Говорят, что это плохая примета — разбить зеркало. Кто-то умрёт, — Серёжа почувствовал лёгкий озноб. Он продолжал наблюдать за Меньшиковым. — Кто говорит? — Ну… поверье. Примета. — На моей памяти это второе зеркало, которое ты разбиваешь, — выпрямившись, Олег бросил в раковину последний осколок. Он вышел за ведром и вернулся с ним через пару секунд. Вскоре в него были отправлены все остатки зеркала. — Я вымою, — негромко и словно испуганно сказал Безруков, когда Меньшиков начал было оттирать кровь со стен. Как-то странно посмотрев на Сергея, тот кивнул и вышел. В своих белых окровавленных штанах он выглядел очень жутко. Серёжа взял влажную тряпку, оставленную капитаном, намылил её, и начал стирать кровь со стен и пола. Вскоре хлопнула входная дверь — Олег ушёл в магазин. Всё вокруг казалось нереальным, словно Безруков вдруг попал на страницы какой-то сказки, где границы условны, смыты. Ощущая близость чего-то странного, паранормального, Сергей разделся и залез в ванную. Он стоял под горячими струями душа, а его всё равно трясло. Мысли путались, становились жидкими, сливались друг с другом. Хотелось биться головой о стену, чтобы снова ощутить ясность ума. Судорожно выдохнув, Серёжа начал тщательно мыться, будто это могло как-то повлиять на его внутреннее состояние. Странное воодушевление, когда всё возможно, заполняло квартиру вместе с надвигающимся на Москву туманом, который загадочным образом растает уже через несколько часов. Минут через пятнадцать Безруков вышел из ванной. Бросив грязную одежду в кресло, он достал свежую чёрную пижаму и облачился в неё, после чего остановился у зеркала и провёл ладонью по влажным волосам. Лицо поэта было раскрасневшимся, особенно выделялись щёки. В серо-голубом взгляде было столько блестящих, словно драгоценные камни, эмоций, что Сергею стало не по себе. Ему показалось, что в отражении вовсе не он, а его двойник. Тряхнув головой, Безруков, прихрамывая, вышел из комнаты и увидел Меньшикова, который запирал входную дверь. В левой руке он держал увесистый бумажный свёрток. Повернувшись, он замер, молча глядя на Сергея. Чёрные волосы спадали на лоб, на самом же лице не было никаких ужасающих и пугающих эмоций. От Олега веяло спокойствием и уверенностью, а не чёрной бездной, которой он стал для Безрукова. Это слегка утешило Серёжу. — Ты не чувствуешь что-то странное? — спросил он взволнованно. — Что? — капитан снял туфли без помощи рук и протянул свёрток супругу. Тот медленно забрал его, и Олег стянул пальто. — Словно в атмосферу что-то просочилось. Не знаю, как объяснить… — Ты тонко всё чувствуешь. Серёжа попытался понять, что означают эти слова, но не смог. Олег пошёл на кухню, поэт последовал за ним. За окнами сгущался мартовский вечер. На стёклах блестели хрусталики водных капель, остатки снега переливались на влажном асфальте жидким белым золотом. Солнце ещё озаряло город своим рассеянным свечением, а волнение Безрукова только нарастало. Они молча ели ветчину с сыром и маринованными помидорами. Олег казался глубоко погружённым в свои думы, а Сергей то и дело замирал с набитым ртом, прислушиваясь к каждому шороху в квартире. Мысли Меньшикова не были обращены к чему-то высокому и серьёзному. То, что произошло на этом столе, а потом в ванной, буквально сносило ему крышу. От одних только воспоминаний о том, как Серёжа дрочил его член окровавленными ногами, внизу живота будто бы растекалась лужа тёплого мёда. Всё же, на такое страстное безумие был способен только он, Безруков. Этот порок, эту дикую болезненную страстность, парадоксально происходящую от природной холодности и даже асексуальности, брюнет почуял в первую же их встречу. Сергей был светлым и чистым, словно озёрная вода; Сергей был роковым и порочным, словно багряные листья на этой воде. Меньшиков думал о том, что мог бы сожрать Серёженьку… Ну или хотя бы покусать. Всего, до крови, не оставив ни одного «живого» места. Ну как, как можно не терять рядом с ним голову? Не бросаться в тёмный омут с головой? Не открывать свои объятия мутному болоту? В мозгу Олега рождались самые изощрённые фантазии. Через безумное соитие он мог высказать всё то, что никогда не скажет словами. Это был очень важный ритуал, это было родство тел. Стоило Безрукову начать впадать в это порочное состояние, когда нежность и любовь вызывают насмешки и громкий смех, когда подрочить член окровавленными ногами — не так уж и странно, когда идея послать Олега пройтись по выступу дома на высоте почти тридцатого этажа — смешно и приятно, как Меньшиков ощущал, что попросту звереет. Страсть в его душе мгновенно накалялась. Хотелось ещё, ещё и ещё… Сумерки навалились на Москву отчаянно и безнадёжно. Как только солнце скрылось за горизонтом, в комнаты городских домов проникла коричневая мгла. Мебель начала превращаться в тёмные изваяния, внушающие страх, в зеркалах замелькали одинокие тени. Квартира притихла. Казалось, зажги свет, и мистическая поволока разобьётся на тысячи осколков. Но был ли свет спасением от той бездны, что возникла в душе Безрукова? Ему было страшно от понимания, что у него никого нет, кроме Меньшикова. Ему было странно после произошедшего в ванной. Ему было тревожно и сладко, словно вот-вот должно было что-то случиться. Он лежал на кровати и смотрел в потолок, удивляясь глубокой и идеальной тишине дома. Тиканье часов казалось чем-то из другого мира, мира звуков и голосов. Ни Олег, ни Серёжа не нарушили царивший покой, словно действовали сообща, понимая, что все разговоры этим вечером будут одним из проявления бессмыслицы, пустоты. На веки опустились чёрные бабочки, и Меньшиков погрузился в синее болото сна. Ему снилось, что они с Сергеем находятся на берегу голубого залива, розоватое небо крошится, падает в воду. Кругом никого, хорошо, спокойно, а запахи ели и вербейника щекочут ноздри. — Я хочу искупаться, — говорит Олег и начинает расстёгивать чёрную рубашку. — Ты утонешь, — взволнованно отвечает Сергей, светлые глаза которого отчего-то в полумраке этого тихого места кажутся прозрачными. — Не ходи. — Скажи, что любишь, тогда не буду, — Меньшиков серьёзно смотрит на мужа. — Люблю, — слегка улыбаясь, отвечает Безруков. — Громче! Кричи об этом! — Я тебя люблю! Люблю! Люблю! — орёт Сергей, широко улыбаясь. Эхо хохочет, дразнится, разносит по всему заливу эти слова. — Так лучше, — блестя тёмными глазами, Олег хватает поэта за бока и притягивает его к себе, страстно, с жаром целует в губы. Серёжа мгновенно отвечает на поцелуй, жёстко сжимая ткань рубашки на его спине. — Ты ходишь по лезвию, — шепчет Сергей в поцелуй. — Прекрасно… — отвечает Меньшиков, с удовольствием вплетая пальцы в волосы мужа. — А если поранишься? — хитро щурится Серёжа. — Вылечишь. И тот ухмыляется, смотрит с вызовом, но оба знают — вылечит. Мы — на шаре земном, свирепо летящем, грозящем взорваться, — и надо обняться, чтоб вниз не сорваться, а если сорваться — сорваться вдвоём. — Как долго мы искали друг друга, — шёпот Сергея звучит бархатисто, сладко. — Очень долго, — пристально глядя в любимые глаза, отзывается Меньшиков. — Наши души не могут существовать друг без друга. Олег кивает. Обрести друг друга в бесконечности пространства, в неисследованном космосе, услышать зов в таинстве великого чувства любви — разве это не высшее благо? Серёжа кусает нижнюю губу Меньшикова, а затем слизывает с неё брусничные капельки крови. Залив погружается во тьму.***
Луч солнца упал на лицо капитана. Тот поморщился и приоткрыл глаза. Утро наступило неожиданно и по-весеннему ясно. Олег приподнял голову, обвёл мутным взглядом комнату, посмотрел на вторую половину кровати — Сергея не было. Потирая переносицу, мужчина медленно сел и провёл ладонью по слегка взлохмаченным волосам. Воспоминания об увиденном сне встрепенули душу, коснулись сердца. В этом дивном сне Серёжа его любил. Стало больно. Точнее, больнее, чем обычно, в спокойном и обыденном состоянии. Олег встал с кровати и вышел из комнаты. Тишина была всё такой же идеальной, и нарушало её только тиканье антикварных часов, стоящих в гостиной. Меньшиков подошёл к двери, ведущей в кабинет Безрукова и увидел Серёжу. Тот сидел за письменным столом перед большим зеркалом на ножках, и покручивал в руке перо. Поэт сидел тихо, пристально глядя на своё отражение. Олег не понимал, зачем Сергей притащил из гостиной зеркало. Увиденное не понравилось ему. — Что ты делаешь? — негромко спросил Меньшиков, удивляясь, как мягко звучит его голос. — Чёрный человек… — прошептал Безруков. — Что? — нахмурился капитан. — Теперь я понял, почему чувствовал вчера… вторжение… — Сергей говорил медленно, словно находился под гипнозом. Меньшиков подошёл к столу и взял в руку баночку с нейролептиками мужа. Стало ясно, что тот продолжает их исправно принимать. И это неудивительно — Безруков страшно боялся снова попасть в больницу. Следовательно, дело было не в разыгравшейся болезни. По крайней мере, до этого момента лекарства действовали — это Олег знал очень хорошо. — Прочти, — ничего не выражающим голосом сказал Сергей и постучал указательным пальцем по лежащему на столе листу. Испачканное кляксами, оно хранило в себе строки из нового произведения Безрукова, которое тот начал где-то на стыке ночи и дня, когда проснулся в душном утреннем мороке и увидел в дверном проёме чёрного человека. «Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь. Голова моя машет ушами, Как крыльями птица. Ей на шее ноги Маячить больше невмочь. Чёрный человек, Чёрный, чёрный, Чёрный человек На кровать ко мне садится, Чёрный человек Спать не даёт мне всю ночь. Чёрный человек Водит пальцем по мерзкой книге И, гнусавя надо мной, Как над усопшим монах, Читает мне жизнь Какого-то прохвоста и забулдыги, Нагоняя на душу тоску и страх». Прочитанное потрясло Олега. Он и раньше, конечно же, любил творчество Сергея и считал его гением, но в этих строках было что-то совершенно необыкновенное, жутковатое и волнующее одновременно. Такое не напишет тот, кто не испытывал серьёзных потрясений и не знал, что такое боль. — Это… сильно, — сказал Олег, на лбу которого пролегла небольшая складка. — Это только начало, — монотонно ответил Безруков, глядя в своё отражение. Он был бледен, глаза — пусты, словно из них выкачали жизнь. Меньшиков положил листок на стол и взялся рукой за спинку стула Сергея, медленно наклонился к нему и посмотрел в своё отражение. Теперь их двойники находились совсем близко друг к другу. — Ты ведь можешь соприкасаться с ним, — пристально глядя в зеркало, сказал Серёжа. — С чем? — хрипло и тихо спросил капитан. — С миром мёртвых. — Могу. — Теперь я это знаю. Я должен быть там. Я должен остаться там один. — Где? — В квартире дяди. Я так чувствую, — твёрдо, сухо и бесцветно сказал Сергей. Меньшиков хотел было отказать, но подумал, что это будет слишком неэтично по отношению к скорби Безрукова. Возможно, ментальное прощание с Лариным действительно поможет ему оправиться от потери чуть быстрее. Какое-то время мужчины молча смотрели на свои отражения, а затем брюнет взял зеркало и повернул его в другую сторону. Сергей сморгнул и потёр переносицу, сбрасывая с себя оцепенение. — Одевайся, я отвезу тебя, — бросил Олег, порывисто выходя из комнаты. Всю дорогу до дома Ивана Дмитриевича Сергей сидел с закрытыми глазами. И снова всем правила идеальная тишина, которую никто не хотел нарушать. Шум города доносился словно сквозь толщу воды, звучал где-то там, отдалённо и приглушённо. Солнце то пряталось за облаками, то выкатывалось лимонным диском, и придавало жизнь каменным улицам и мостовым. Когда Сергей поднимался по до боли знакомой лестнице, в душе снова проснулось тупое отчаяние, но оно не могло убавить его решимости. Олег проводил мужа до двери, но не стал заходить внутрь. Чувствовал — так надо, так будет лучше. — Приезжай поздно вечером, когда солнца уже не будет, — ничего не выражающим голосом сказал Серёжа и мельком глянул на капитана. Тот медленно закрыл дверь, оставляя поэта в пустой и тихой квартире. Выйдя на улицу, мужчина вставил в рот сигарету, достал зажигалку, но так и не закурил. Задумчиво посмотрев на блестящую лужу, он задрал голову и поискал взглядом окна квартиры Ларина. Затем медленно убрал зажигалку в карман длинного чёрного пальто и сел в машину. До дома он ехал, не вынимая сигарету изо рта. Та совершала путешествие из одного угла губ в другой. И только выйдя на улицу возле дома, Меньшиков выплюнул её. Когда он проходил в квартиру, то отчётливо услышал движение в одной из комнат. Замерев, брюнет напряжённо прислушался. Безусловно, недавно в его жилище было какое-то присутствие… Он почувствовал это, как хищник чувствует добычу. Не разуваясь и не снимая пальто, Олег стремительно прошёл в гостиную. Чёрные пола его пальто трепетали, как крылья ворона. Остановившись посреди комнаты, он обвёл её внимательным и мрачным взглядом. Сперва могло показаться, что в интерьере ничего не поменялось, но Меньшиков заметил нечто поблёскивающее и незнакомое. Эта вещь лежала на низком кофейном столе и буквально переливалась, привлекая внимание. Олег подошёл ближе и увидел на нём небольшую стеклянную шкатулку, отделанную мелкими топазами и изумрудами. Красивая вещица, прямоугольная, сверкающая, полупрозрачная и будто бы мутная. Меньшиков осторожно снял крышку. В шкатулке лежал православный крест из чернёного серебра. Пахнуло свежей и влажной землёй. Мужчина коснулся вещи кончиками пальцев и вздрогнул. Безусловно, крест хранил в себе чьи-то очень острые, яркие, ослепляющие и оглушающие эмоции. Теперь сомнений быть не могло — кто-то был в их квартире. Кто-то оставил вещь, которая, по всей видимости, являлась знаком, символом, возможно, даже посланием. Но что он означал? Олег рассматривал крест, замечая, что в неровности серебра и на распятии застыли крупицы земли. Где-то громко хлопнула форточка. Меньшиков вернул вещь в шкатулку и оставил ту на столе. Он чувствовал, что тот, кто был здесь, уже ушёл, но всё равно обошёл все комнаты. Брюнет стоял в кабинете Безрукова и смотрел на зеркало, отвернувшееся к стене, как вдруг плавную тишину нарушил резкий телефонный звонок. Капитан вышел в коридор и быстро поднял трубку. — Алло? — Олег, здравствуй, — раздался голос Бориса Леонидовича. — Привет, — Меньшиков невольно расслабился. — Не забыл, что завтра день рождения у Тани? Будем праздновать, как всегда, на даче. — М, не забыл, — соврал Олег, который со всеми волнениями последних дней забыл буквально обо всём на свете, кроме Серёжи. — Во сколько собираетесь? — К шести. Приедете? — Да, конечно. — Как там Сергей? — в голосе Бориса звучали странные, будто бы напряжённые нотки. — Ещё не отошёл от смерти Ивана Дмитриевича. — Понимаю, здесь нужно время… Время, да, — мужчина крякнул, словно испытывая некое смущение. — Ко мне приходил Иван. Он остался совсем без средств к существованию. Сказал, что очень провинился, но не вдавался в подробности. Я дал ему денег и помог с жильём. Что там у вас приключилось? — Он… — Олег запальчиво хотел было сказать, что из-за него Сергей снова сбежал, тем самым швырнув его в адово пекло, но вовремя осёкся. — Он не виноват. Это я вспылил. Сказав это, брюнет понял, что не лукавит. Иван — старик. Было бы странно ждать от него насильственных действий в отношении Серёжи. Того смог бы остановить только крепкий и сильный человек. Меньшикову стало неприятно от понимания всего этого. — Я… я поеду к нему и извинюсь. Нехорошо вышло, — добавил Олег. — Скажешь адрес? Борис продиктовал адрес Ивана и добавил: — У меня есть для тебя новость. Но об этом лично. — Хорошо, завтра обсудим, — ответил капитан. — До встречи. — До встречи. Положив трубку, Меньшиков потёр шею сзади, исподлобья глядя на своё отражение. Застёгнутое на все пуговицы приталенное пальто-поло подчёркивало его стройную фигуру, а упавшие на лоб волосы придавали образу несколько растрёпанный и романтический вид. Глаза мужчины блестели от тёмного предвкушения и волнения. Кто же, чёрт побери, был в их квартире? — Ворон, ты мне нужен! — обратился он в пустоту коридора, отвернувшись от зеркала. Где-то в гостиной затрепетали крылья. Олег прошёл на звук и увидел своего верного товарища, который сидел на открытой форточке и поудобнее укладывал крылья. — Каррр! Звали, хозяин? — Да. Скажи-ка, кто был здесь до моего прихода? — спросил Меньшиков, чуть щурясь от дневного света, что вдруг показался ему чересчур ярким. — Я чувствую энеррргию тьмы и смерррти! — А поподробнее? — Это всё, что я могу ррраспознать, господин! — Ладно, — вздохнул капитан, — тогда лети к Сергею и следи за ним. Мало ли, что он задумает. Олег не мог быть уверенным, что супруг снова не решит наложить на себя руки. Что-то внутри подсказывало, что этого не будет, не стоит волноваться, но хотелось подстраховаться. Ворон каркнул и сорвался с форточки, мгновенно исчезая за окном. Меньшиков перевёл сияющий тьмой взгляд на шкатулку и поджал губы. — Я всё равно узнаю, кто ты, сволочь, — прошептал он.***
Сергей сидел на своей кровати и смотрел на шкаф, который ещё не так давно пугал его. Теперь скорбь была такой сильной, что всё остальное казалось менее значимым и ярким. Сколько же было здесь, в этой комнате! Это была его личная обитель, его мирок, куда никто не имел права соваться. Даже дядя. Когда тот врывался в спальню племянника, свирепствуя от его очередной выходки, Сергей непременно устраивал сцену. — Ты отдал меня в его лапы и ушёл… Как я должен быть один? Скажи? — тихо спросил Безруков, обращаясь в никуда, в пространство, во Вселенную. — Хочу, чтобы ты пришёл. Хотя бы на секунду. Пожалуйста, вернись сюда. Я совершенно потерян… Но ответа не последовало. Сергей встал и медленно вышел из комнаты. Оказавшись в просторной гостиной, где всё осталось так, как было при жизни Ларина, поэт, скрепя сердце, подошёл к серванту, за стеклом которого стояли фотокарточки в рамах. Его мать и отец улыбались фотографу, не зная, что их ждёт. А вот они втроём, супруги держат Серёженьку, который сжимает в правой руке пирожок. Да и сам смахивает на пирожок. На другом снимке Сергею семнадцать лет, стоящий рядом дядя Ваня, сдержанно улыбаясь, держит в руке награду, которую получил в Ленинграде. Какой-то кубок — Серёжа никогда не запоминал названия премий дядюшки. Сам поэт облачён в новый кремовый костюм, узкий чёрный галстук, новомодные штиблеты с чёрным носком… Ах, юность! Безруков судорожно выдохнул, ощущая острое желание вернуться в сей прекрасный день хотя бы на мгновение. Он не помнил его, но знал, что тот был прекрасен. Иначе и быть не могло. Теперь всё, что было в семнадцать лет, казалось чудесным. Сергей отошёл от серванта, провёл ладонью по пианино и достал из кармана пиджака сигареты и спички. Закурил. Задумчиво затягиваясь, поэт прошёл в спальню дяди и воспоминания об их последнем разговоре, слезами сжали горло. Безруков закашлялся дымом и, подойдя к кровати Ларина, лёг на неё. Ещё раз затянувшись, он выбросил папиросу в стакан с водой, что стоял на прикроватной тумбочке. Большая комната была уютной и тихой. Коричнево-бежевые обои в винтажном стиле, добротная дубовая мебель, удобные кресла с багровой обивкой, узкий книжный шкаф, трельяж, широкое окно, занавешенное белым тюлем, тяжёлые гобеленовые шторы с белыми цветами на тёмно-коньячном фоне были раздёрнуты. И в квадрате льющегося из окна света летали пылинки. — Паскудно всё, дядя. Очень паскудно. Я теперь один-одинёшенек. Совсем. Испытывая прилив жалости к самому себе, Безруков прикрыл глаза и повернулся набок, утыкаясь лицом в бархатное покрывало. Он вспомнил какой-то старый двор, прилегающий к жёлтому трёхэтажному дому с белыми колоннами, на стене которого, над чердачным окном, красовалось «1931». Вокруг никого. Высокое весеннее солнце озаряет тихую улочку персиковым светом. Где это? Когда это было? Да и было ли? Сергей не помнил.