Ну, как же это мне сказать, Когда звенит трамвай, И первая звенит гроза, И первая трава, И на бульварах ребятня, И синий ветер сел На лавочку, И у меня На сердце карусель, И мне до чёрта хорошо, Свободно и легко, И если б можно, я б ушёл Ужасно далеко, Ну, как же это мне сказать, Когда не хватит слов, Когда звенят твои глаза Как запах детских снов, Когда я знаю всё равно — Всё то, что я скажу, Тебе известно так давно, И я не разбужу Того, что крепко, крепко спит. Но не моя ж вина, Что за окном моим кипит Зелёная весна. Но всё равно такой порой, Когда горит закат, Когда проходят надо мной Большие облака, Я всё равно скажу тебе Про дым, про облака, Про смену радостей и бед, Про солнце, про закат, Про то, что, эти дни любя, Дожди не очень льют, Что я хорошую тебя До одури люблю. ©
Дома было тихо и сумрачно. Лёгкие огоньки и блики прилипали к оконным стёклам, с интересом заглядывая в комнаты. Сергею всё казалось нереальным, сказочным, словно он видел фантастический сон и никак не мог проснуться. Ему чуялось, что он забыл что-то очень важное. Быть может, о своей смерти? Но что нашептало ему о ней? Уж не весенний ли ветер? Или это был шёпот волны у гранитных берегов? Голова шла кругом, а в носу стоял запах ладана и какао. Откуда он взялся?.. — Ты в порядке? — тихо спросил Меньшиков, заставая Серёжу стоящим в растерянности посреди гостиной. — Не знаю. Всё такое… эфемерное, — так же тихо отозвался поэт. — А куда подевалось зеркало? Тут ведь было. — Оно разбилось, мне пришлось его выбросить. — А… — Безруков подошёл к дивану и в нерешительности на него сел, тут же переводя туманный взгляд на лицо Олега, наполовину скрытое мглой. — Расскажи мне о своей силе. — Зачем тебе это? — голос мужчины дрогнул. — Мне интересно. — Не уверен, что стоит — ты и без этого меня боишься, — ухмыльнулся Меньшиков. Безруков вытянул ту ногу, в которую попал осколок. Она всё время ныла, мешая нормально ходить. Сергей чувствовал, что не уснёт. Ему было жутковато находиться рядом с Меньшиковым, но больше рядом с ним никого не было. А мысль об одиночестве и тишине квартиры, рассекаемой только цыканьем маятника, наводила липкий ужас. — Я убеждён, что видел чёрного человека. Поэтому и написал о нём. Это была не блажь, не галлюцинация. Кто это был? Ты ведь знаешь, — продолжая смотреть на мужа, глухо произнёс Серёжа. — Это был… пришелец из другого мира. Безруков вздрогнул, бледнея на глазах. — Но я всё уладил. Он больше не появится, — успокаивающе добавил Олег. Ему ужасно хотелось подойти к любимому, сесть рядом, обнять, но он прекрасно понимал, что тот вывернется из объятий или улизнёт. — За что мне всё это… — пробормотал Сергей, прикрывая глаза. Его ресницы трепетно подрагивали. — А ты как провёл время? Было в квартире дяди Вани что-нибудь интересное? — Не помню… Кажется, что да, но я никак не могу вспомнить… Они немного помолчали. — Завтра день рождения Тани. Нужно будет приехать на ужин. — И подарки купить, — рассеянно ответил Безруков, открывая глаза. — И подарки, — тихо вторил ему Меньшиков, продолжая жадно рассматривать любимое лицо. — Куда же без них… …Олегу снился странный сон. Влажные крыши, можжевельник, железный забор с острыми чёрными прутьями. Их с Серёжей домик стоит напротив старой церквушки с покосившимся крестом. Это тихий приморский город, и холодное море облизывает белым языком картавую гальку. Чайки летают низко-низко, пахнет йодом и несбывшимися надеждами. И в этом сне Сергей любит его. Они занимались любовью под тёплым одеялом, а в отдалении грохотал гудок паровоза. И это было чистое, ни с чем несравнимое счастье. Олег проснулся в холодном поту, обвёл сонным взглядом комнату, и сердце словно проткнули спицей — всего лишь сон. Меньшиков подумал, что раньше его терзали только кошмары, теперь помимо них мужчина видел сны, в которых Безруков принимал его и любил, и не было этой гниющей раны, этой болезненности очень странной любви. И, конечно же, не было безответности. Олег посмотрел на спящего Серёжу, и сердце его наполнилось теплотой и счастьем. Тёмным, но счастьем. Безруков лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку. И Меньшиков приник лбом к его лопатке, коснулся губами шелковистой кожи, затерялся в ароматах и ощущениях. — Как же я тебя люблю, — прошептал он. И улыбнулся. И чудилось ему, что это продолжение сна. Что их с Серёжей домик стоит напротив старой церквушки с покосившимся крестом. Это тихий приморский город, и холодное море облизывает белым языком картавую гальку. Чайки летают низко-низко, пахнет йодом и несбывшимися надеждами. И в этом сне Сергей любит его.***
Стол ломился от яств. Зоя особенно старалась ради такого дня. Печёная баранина с черносливом, гусиные ноги в мёде, салат сырный, салат мясной, рулет из овощей и печени, пирог с говядиной и картошкой, бутерброды с красной и чёрной икрой, колбаса копчёная, а к чаю был искусно приготовлен торт с масляным кремом и разноцветными квадратиками мармелада. По пути на дачу Меньшиков остановил машину возле большого магазина детских игрушек, что расположен в Волковом переулке. Олег купил Тане красочную и очень толстую книгу сказок с яркими иллюстрациями и большую фарфоровую куклу с каштановыми кудрями и огромными зелёными глазами. Сергей же решил подарить племяннице мужа плюшевого тигра внушительных размеров. Меньшиков вспомнил, как до революции в этом же здании располагался магазин детских товаров, и назывался он «Чудесная лавка». Держал её купец Елизаров, весёлый и предприимчивый человек с красными щеками и озорными, как у подростка, жёлто-зелёными глазами. Он считался настоящим сердцеедом, видимо, ввиду того, что трижды был женат и, как поговаривали, крутил роман с самой княгиней Уваровой. Тогда, до революции, витрины подсвечивались золотистыми и синими гирляндами, придающими стеклу нежную пестроту. Особенно красиво она выглядела зимой. На самой витрине витиеватыми белыми буквами значилось название магазина. То, что находилось за ней, было за гранью добра и зла, если ты, конечно, ребёнок! На фиолетовом атласном полотне стояли стойкие оловянные солдатики в красных и синих формах, копилки-хрюшки и копилки-медвежата из глины и фарфора, жеманные куклы в нарядных бальных платьях сидели за лакированным коричневым столом и пили чай, сплетничая и хлопая длинными ресницами. Сзади восседали потрясающе белые зайцы с красными, жёлтыми и зелёными бархатными бантами на шеях. Глаз не оторвать. Олег тоже засматривался на эту красотищу. И отец несколько раз покупал ему игрушки в этом сказочном месте со снежинками из белого бисера, что свисали на золотистых нитях с потолка. А потом Олежа подрос, игрушки отправились в большой сундук, стоящий в прихожей. Вдохновлённый идеей революции, он говорил о марксизме, ленинизме, тлетворном влиянии нэпа и высмеивал «троцкистов», к которым никогда не питал любви и даже просто симпатии. Когда они с Сергеем ехали на день рождения Тани, и по обе стороны от дороги мелькали голые деревья, вводящие в уныние, мужчина вспомнил один из майских дней восемнадцатого года. О, какой это был год! Год безумства, стихии и горячей крови. Меньшиков вместе со своими однокурсниками шёл вдоль бирюзовой тесьмы реки. От зелени можно было ослепнуть, а сладкий запах грядущего лета обещал всё то, что обещает весна, когда тебе чуть больше восемнадцати лет. Ветер парусами надувал белые рубашки на молодых людях, все говорили о грядущих переменах, строили планы и гадали, что станет с Москвой через десять лет. А через двадцать? Тогда Олег и Егор, как старые интеллигенты, шли плечом к плечу, заведя руки за спины, и с патетикой обсуждали политику. Это было модно. Да и хотелось казаться взрослыми, опытными мужчинами, чёрт возьми! Правда, уже спустя каких-то полчаса они со смехом и счастливыми улыбками плескались в фонтане, забрызгивая друг друга. И уже не было умудрённых опытом старых интеллигентов… Было ребячество. Таня крепко обняла Олега, потом Сергея. Каждого звонко чмокнула в щёку и с благодарность произнесла: «Большое спасибо!». Она раскладывала подарки на диване, радостно блестя глазами. После формальных приветствий и объятий все уселись за стол. Семейство не видело Олега достаточно долго, и Сергей заметил, как все по нему соскучились. С брюнета привычно слетела чернота жестокого энкавэдэшника, и он стал улыбчивым и лучистым. Отвечая на вопросы о Франции, брюнет обаятельно посмеивался и шутил. Безруков опять испытал нечто парадоксальное, не веря, что в одном человеке может быть так много совершенно полярных моментов. А ещё сердце уколола зависть. — Вы написали что-нибудь новое? — спросил у Сергея сидящий рядом Лукьян. — Да, но пока это не было опубликовано, — ответил поэт, делая глоток холодного шампанского. — Мне интересно ваше творчество. Я тепло отношусь к поэзии. Безруков как-то по-новому взглянул на Платонова, который доселе казался ему совершенно пустым и неинтересным типом. Круглые голубые глаза того мечтательно поблёскивали. — Сейчас мне особенно нужны душевные стихи, знаете ли… — добавил он и откусил немного от пирога. — Где вы нынче служите? — В небольшой конторке в Москве. Мне выделили комнату в коммуналке. — Нечего тебе ютиться в коммуналке, — встрял Борис Леонидович. Он был чуть покрасневшим от вина и доволен, как упитанный кот, наевшийся сметаны — густые седые усы хорошо дополняли этот образ. — Похлопочу, получишь отдельную квартиру. — Да что вы, — покраснел Лукьян. — Я не хочу вас утруждать этим… — Брось. На то и власть, и возможности, чтобы помогать родным людям, — строго отозвался нарком госбезопасности. — Ох, Боря, ты так к нам добр, — покачал головой Фёдор. — И я вот остался здесь жить, езжу на службу трижды в неделю. — Всегда нужно помогать семье, — назидательно сказал Борис и усадил на колени Таню, что подошла к нему и обняла дедушку за шею. — У тебя ничего не болит, Серёженька? — подкладывая Безрукову салат, спросила Анастасия Сергеевна. — Н-нет, — задумчиво ответил тот. — Мне показалось, ты хромаешь. — А, да, — слегка покраснел поэт. — На стекло наступил. Ерунда. Все звенели приборами, то один, то другой поднимали бокалы за здоровье и благополучие Тани, время летело, как ветер в поле. Сергей жевал нежный и мягкий пирог, когда в дверь настойчиво постучали. Все на миг замолкли. Зоя выбежала из кухни, вытирая руки о фартук и обратилась к празднующим: — Вы не волнуйтеся, кушайте. Отворилась дверь, и в теплоту и уют дома вошёл Казимир. В руках он держал белую коробку, перевязанную красной лентой. Обведя собравшихся взглядом, он улыбнулся дочери: — Танюша, с днём рождения! — Папа! — девочка ловко спрыгнула с колен дедушки и побежала к Козе, порывисто обняла его. Тот вручил ей подарок. — Я уж думала, ты не придёшь. — Ну как я мог. Борис хмыкнул, покручивая левый ус. Его только что тёплые и разомлевшие глаза сделались холодными и колючими. Среди семьи повисло напряжённое молчание, ведь все были в курсе, что Казимир был «изгнан из рая», что Борис Леонидович не желал его даже видеть. — Садись к столу, Козя, — любезно сказала Анастасия Сергеевна, приподнимаясь. — Если хозяин не против, — многозначительно глянув на отца, ответил Казимир, сидящий на корточках и поглаживающий дочь по голове. — Налейте ему, — небрежно сказал нарком госбезопасности. — Бабуль, поиграешь со мной? Я устрою чаепитие! У меня ведь новый сервиз, — торжественно произнесла именинница, беря Антонину Сергеевну за руку. — Конечно, идём, — пожилая женщина улыбнулась и поспешно поднялась. Вскоре они с Татьяной взяли по паре коробок с подарками и ушли в соседнюю комнату. Дмитрий задремал, заняв своё любимое кресло в углу комнаты. — Благородно с твоей стороны разрешить мне побыть на празднике родной дочери, — ядовито сказал Казимир, делая глоток вина. — Будь моя воля, я бы век тебя не видел. Но Таня спрашивает о тебе. Хотя… ты и этого не достоин, — холодно ответил Борис Леонидович. — И её недостоин, да? — И её. Козя сцепил пальцы в замок, с ненавистью взирая на Олега: — Вот этот зато всего достоин, верно? Всех благ мира. — Какая муха тебя опять укусила? — иронично спросил капитан. Сергей с интересом наблюдал за стычкой братьев, шевеля набитыми пирогом, щеками. Лукьян слегка покраснел и уткнулся в тарелку. — А ты не в курсе, почему отец выгнал меня? — злобно рассмеялся Казимир смехом слабого человека. — Я просто сказал, что хочу, чтобы ты… — Прекрати, — шикнула Анастасия Сергеевна. — …сдох. Тогда, когда ты лежал на операционном столе. И я этого правда очень-очень хотел. Повисло напряжённое молчание. Нарком госбезопасности дёрнул углом губ. На лице Олега не отразилось ничего, кроме лёгкой скуки. — Что молчишь, а? — с вызовом воскликнул Казимир. — Воды в рот набрал? — Да что же это такое?! — взревел Борис Леонидович, ударяя кулаком по столу так, что бокалы заплясали на своих хрустальных ножках. — Сколько ты ещё будешь позорить меня?! — И себя, — просто добавил Меньшиков. — Ты бы видел, как трясся мой отец, когда ты чуть не сдох! Трясся бы он так же, окажись я на твоём месте? Никогда! — закричал Казимир. — Вы не правы, — поджимая губы, как можно деликатнее сказал кудрявый и седовласый Фёдор. — Вы пришли на праздник дочери, вам следовало бы проявить такт к собравшимся. — Зависть тебя погубит, Козя, — качнув головой, равнодушно произнёс Меньшиков. Видимо, это стало последней каплей. Казимир вскочил на ноги так, что стул болезненно заскрипел, вытащил из кармана расстёгнутого пальто перчатку и бросил её в лицо кузена. — Я вызываю тебя на дуэль! — Кто-то начитался любовных романов, — прокомментировал этот выпад Олег, не шелохнувшись. Перчатка уже лежала на его колене. — Пошёл вон из моего дома, шут гороховый! — свирепо заорал Борис, медленно вставая. — Испугался? — оскалился Козя, пристально глядя на кузена. — Идём. Есть оружие? — Меньшиков легко встал и вышел из комнаты. — Опомнитесь! — закричала Анастасия Сергеевна, прижимая руки к щекам. Дед Дмитрий открыл глаза и коротко зевнул. — Есть, — ухмыльнулся Казимир, шагая следом за Олегом. — Где ты взял оружие? — сурово спросил Борис Леонидович, впрочем, не собираясь бежать вслед за дуэлянтами. Словно он и так знал, чем закончится эта дуэль. — У знакомого, — небрежно ответил Казимир, не оборачиваясь. Сергей встал и, второпях вытирая губы пальцами, вышел из комнаты. За ним увязался Лукьян, отец которого крикнул отпрыску вдогонку: «Образумь их, останови!». Было ветрено. И четыре фигуры, идущие к озеру, казались тёмными призраками, что затерялись в этом тихом живописном месте. Всё для всех было очевидно: Козя не умеет стрелять и, конечно, промажет. А потом будет нежиться на пуховых подушках и требовать особого ухода по причине ранения. Сергея вдохновила идея дуэли, ведь это такая романтика, что аж дух захватывает! Лукьян же казался не на шутку встревоженным, и то и дело хмурился, глядя то на Олега, то на Козю. Они остановились на берегу озера. Дуэлянты, соприкасаясь спинами, стали шагать, отсчитывая двадцать шагов. Чёрное пальто Меньшикова делало его похожим на ворона, а чёрные волосы, лезшие в глаза, придавали его лицу романтичный и небрежный вид, какой, должно быть, классики порой описывали в романах. И вот братья остановились, медленно повернулись друг к другу лицами. Казимир дрожал от накатившего страха. — Одумайся, идиот! Я же убью тебя! — насмешливо воскликнул Олег. — Ни за что! Ты испортил мне жизнь, такое не прощают! — запальчиво отозвался Козя. — Тогда стреляй, герой. — Я первый? — пытаясь перекричать ветер, в волнении спросил Казимир. — О да. — Да? Меньшиков промолчал. И тогда Козя вытянул подрагивающую руку, что сжимала револьвер. Наведя его на капитана, он нажал на курок, тут же зажмуриваясь. Пуля пролетела мимо и упала где-то в лесу. Серёжа и Лукьян синхронно перевели дух. — Теперь ты, — прошептал Безруков, понимая, что Олег может убить братца одним лишь выстрелом, даже вслепую попадёт. Но станет ли он это делать? Все уставились на Меньшикова. Казимир выронил револьвер, скривившись в гримасе глубокой скорби, мол, сейчас меня прикончат… Капитан медленно поднял вытянутую руку, прицелился в кузена, заставив Сергея и Платонова вздрогнуть, а потом резко вскинул руку вверх и выстрелил в небо. Зажмурившийся Казимир приоткрыл глаза и, пошатнувшись, упал на землю. — Я бы очень хотел прикончить тебя, придурок. Но не хочется оставлять Таню без отца. Даже без такого паршивого, как ты, — с нескрываемым презрением отчеканил Олег. — Ты всё отнял! Всё… — сквозь плачь жалобно простонал Козя. — Не желаю слушать весь этот трёп старой хабалки, — убрав револьвер в карман пальто, Меньшиков неспешно подошёл к кузену, подобрал оружие и выбросил его в озеро. — Ненавидь меня хоть до посинения — мне всё равно. Но прекрати позорить своего отца и трепать ему нервы. Или это слишком сложная для тебя задача, сопля ты этакая? От одного только тона капитана по спине поэта бежали мурашки. Тот посмотрел на лежащего на земле родственника, как на навозного жука, и направился в сторону Безрукова. — Идёмте в дом, — кратко сказал он, пряча руки в карманы пальто. Уже уходя, он повернулся и отчеканил: — И не играй с оружием, а то ещё застрелишь кого-нибудь по случайности. В лагерях нынче не сладко. — Боже, вы целы? Где Козя? — воскликнула Анастасия Сергеевна, когда трое человек вернулись в дом. Антонина Сергеевна и Таня стояли рядом. — Все целы, и он тоже, — ответил Лукьян. — Олег пощадил его, а Казимир промазал. Борис Леонидович едва заметно улыбнулся. В усы. Заметив это, Сергей понял, что мужчина изначально знал, чем закончится эта стычка. Все вернулись за стол, Фёдор поставил пластинку. Зоя вынесла торт с зажжёнными свечами, и Таня загадывала желание, задувая их. Потом пили кто чай, кто кофе, и ели десерт. Олег, конечно, почти не притронулся к сладкому — так, попробовал и сдержанно улыбнулся Зое, мол, вкусно. Потом принялись водить хороводы, в которых участвовали все, кроме Бориса и его племянника. Тот наклонился к брюнету и прошептал: — Поговорим немножко о делах? — Да, идём. И они по привычке удалились в ту комнату, что считалась дачной библиотекой. Усевшись в кресла друг напротив друга, собеседники наслаждались полумраком. — Берия раскололся, — сказал нарком госбезопасности. — Здорово. Надо же, как высоко забралась эта антисоветская мразь… — Да. Признаюсь, это было сложно — сломать такую глыбу. Оказалось, что он поддерживал всю эту вакханалию давно, более пяти лет. Он искренне верил в то, что этот культ поможет сбросить со счетов товарища Сталина. — Зачем? — Чтобы занять его место. — Выходит, он был прав, ведь среди этой шайки есть и те, кто обладают некими способностями, — заметил Олег. — Да, они сейчас находятся в нашей лаборатории. Занимательный феномен, скажу я тебе. Товарищ Сталин очень нами доволен. И мною, и тобой. Я всегда знал, что ты потрясающий чекист, — с нежностью произнёс мужчина. — А я думал, что я отличный переводчик, — тихо рассмеялся Меньшиков. — Впереди много работы, операций… И знание языков очень поможет тебе. Нам. Нашему делу. — Я понимаю. Да. — В общем, товарищ Сталин приглашает нас на свою дачу. Тебя, меня и Сергея. Олег почему-то взволновался. Чуть проанализировав своё чувство, он понял, что дело в Серёже. Тот, скорее всего, отреагирует на приглашение бурно негативно. Но отказываться, конечно, им никогда не позволят. — В честь успешной операции? — кашлянув, уточнил Олег. — Именно. Ужин будет проходить на его даче. — Когда? — Послезавтра в шесть вечера. Поедем из Москвы втроём, ты ведь там ещё ни разу не был. — Хорошо. — А потом нам нужно будет заехать в Кремль, я ознакомлю тебя с кое-какими документами, — блеснув глазами, добавил Борис Леонидович. Меньшиков улыбнулся. В Кремле он тоже никогда не был, и очень хотел бы побывать. Вскоре они с дядей вернулись вниз и продолжили праздновать. За окнами темнело, и весенний вечер водил по стёклам пальцем, оставляя влажные разводы. В саду то и дело появлялся силуэт курящего человека. Все знали, кто это, но предпочитали делать вид, что не замечают его.