Он с моря шёл, тот резкий ветер, Полз по камням и бил в глаза. За поворотом свай я встретил Тебя. А с моря шла гроза. Кричали грузчики у мола, И было ясно: полчаса Едва пройдёт, как сон тяжёлый, И вздрогнет неба полоса. И гром ударит по лебёдкам. Мне станет страшно самому. Тогда, смотри, не выйди к лодкам: В грозу и лодки ни к чему. А ты пришла. Со мной осталась. И я смотрел, запрятав страх, Как небо, падая, ломалось В твоих заплаканных глазах. Смешалось всё: вода и щебень, Разбитый ящик, пыль, цветы. И, как сквозные раны в небе, Разверзлись молнии. И ты Всё поняла…(с)
По белому потолку ползли жутковатые ночные тени, причудливо сплетаясь в диковинный узор, который менялся каждую минуту, чем и привлёк внимание Сергея. Тот лежал на спине и наблюдал за его изменениями, думая о Казимире и всём том, что недавно произошло внизу. Большая часть его размышлений была покрыта поволокой грусти. Почему у него нет такой большой семьи? Почему нет столь любящих родственников? Да у него теперь вообще никого нет. Обидно. Грустно. Невольно нахлынули воспоминания о собственных именинах, когда он ещё был мальчиком. По обыкновению утром Степанида готовила творожную запеканку и поливала её тёплой шоколадной глазурью. За завтраком дядя преподносил ему подарок. Обычно это была какая-нибудь дорогая игрушка, а позже, когда Серёже перевалило за четырнадцать, Ларин вручал ему деньги. И подросток спокойно тратил их на всё, что взбредёт в голову. Вечером к ним приходили приятели Безрукова, все ели торт и пили шикарный какао. Когда ещё были живы родители, именинной традицией был поход в театр. Вечером, после праздничного обеда, отец вёл Сергея на какой-нибудь спектакль. Хорошее было время. И он был нужен и любим. С этими невесёлыми мыслями Серёжа погрузился в сон. Утро встретило находящихся в доме ароматом крепкого турецкого кофе. Все собрались за столом и доедали то, что осталось от праздничного ужина. Таня сидела на колене у любимого дедушки, и ела торт. Безруков подумал, что она очень привязана к мужчине, видимо, даже больше, чем к отцу. Сергею казалось, что несмотря на совсем юный возраст, девочка прекрасно видела, как проигрывает Казимир дедушке и дяде Олегу, насколько жалким и слабым он кажется на их фоне. Добавить к этому довольно спокойное отношение Кози к дочери, его неумение и нежелание уделять девочке достаточно времени, как складывалась вполне определённая картина их взаимоотношений. — Вот вы скоро уедете, а мы так и не послушали твоих стихов, Серёжа, — подпирая щёку ладонью, с благоговением произнесла Анастасия Сергеевна. — Просим! — Просим! — поддержала её Антонина Сергеевна. Поэт проглотил то, что было во рту, взял салфетку и промокнул ею губы. С минуту в комнате стояла полнейшая тишина, а потом Безруков начал читать, как всегда, с выражением, вкладывая душу в строки. — Ветры, ветры, о снежные ветры, Заметите мою прошлую жизнь. Я хочу быть отроком светлым Иль цветком с луговой межи. Я хочу под гудок пастуший Умереть для себя и для всех. Колокольчики звёздные в уши Насыпает вечерний снег. Хороша бестуманная трель его, Когда топит он боль в пурге. Я хотел бы стоять, как дерево, При дороге на одной ноге. Я хотел бы под конские храпы Обниматься с соседним кустом. Подымайте ж вы, лунные лапы, Мою грусть в небеса ведром. Меньшиков слушал супруга, затаив дыхание, с теплотой на сердце. Когда тот замолчал, он судорожно выдохнул, не сводя с него совершенно влюблённого взгляда. Остальные благодарно зааплодировали. — Замечательно, — с чувством заметил Лукьян. — Да, прекрасные стихи. Вы действительно лучший российский поэт. Ну кто напишет так, как вы? — слегка пожал плечами Фёдор и добродушно улыбнулся. — Спасибо, — Сергей, падкий на похвалу и лесть, чуть заалел в щеках. — Вспомнил, как Виталий гордился даром своего сына, — вдруг сказал Борис Леонидович, судя по взгляду, погружаясь в воспоминания. — Он всегда знал, что ты станешь гением нашего времени. Сергей посмотрел на наркома госбезопасности. В его глазах плескались «живые» эмоции. В конце концов, именно этот грозный и зачастую пугающий человек был связующим звеном между ним, отцом, матерью и дядей Ваней. — А у вас есть стихи о комсомольцах? — спросила Таня, с интересом глядя на дядю. Все рассмеялись. — Нет, — ухмыльнулся Серёжа. — Я не пишу о политике. — Это ваш принцип? — поинтересовался Фёдор. — Можно и так сказать. — Наташа очень любила стихи. Ну ты помнишь, Боря, — с ностальгией произнёс Платонов, тепло поглядев на мужа своей покойной сестры. — О да. Целый шкаф в библиотеке занимают поэтические сборники, которые она скупала, — улыбнулся Борис Леонидович. — Особенно обожала Тютчева. В ранней юности она пыталась писать стихи, но быстро забросила это дело. — Чёрт побери, — тихо рассмеялся нарком госбезопасности. — Сейчас вспомнил нашу первую встречу, ну, когда Наташа привела меня к вам в дом на ужин, на знакомство с семьёй. Я пришёл в рваном френче, ибо за час до этого подрался с каким-то мелким буржуином, который обозвал меня «плевком революции». — Помню! Ты произвёл впечатление! — рассмеялся Фёдор. — Наташа после рассказывала, что ваша матушка выпила две порции успокоительных капель, а ваш отец сказал: «Чтоб я его больше не видел в нашем доме!», — ухмыльнулся Борис. — А что было потом? — тихо спросил Сергей, когда стало ясно, что мужчины не собираются продолжать обсуждение. — Наташа забеременела и родителям пришлось согласиться на женитьбу, — отозвался Платонов. — Эх, Ната, Ната… — вздохнул Борис Леонидович, вспоминая супругу. — Я перекурю на улице, — сказал Олег, когда молчание затянулось. Уже выходя из дома, он слышал, как Антонина Сергеевна затянула старинный романс. Меньшиков стоял под огромным дубом, в его губах пыхтела сигарета, руки были убраны в карманы брюк, на плечи был накинут пиджак. Утро выдалось светлое и лучистое. Первый день апреля по-настоящему задышал весной. И пусть здешний пейзаж казался довольно грустным, ещё не забывшим долгую зиму, в воздухе уже витал аромат преддверия сладких солнечных деньков. Впереди покачивался зелёный шатёр изумрудного леса, по широкой дороге, разделяющей дачный посёлок на две части, изредка проходили люди. Многие дома пустели до лета, но были и те, кто жили на даче круглый год. Олег посмотрел на дом, находящий напротив их собственного. Утопающий в сводах могучих деревьев и огороженный, как и все прочие дома, деревянным забором, он напоминал мужчине о светлых днях, когда ещё был жив Вася Гротов. На участке номер восемнадцать, что находился совсем в другой стороне, жила Инна со своей матерью-пианисткой. Людмила Васильевна пережила дочь всего на три года. Поэтому никто даже не пытался как-то «бороться» за опеку над Таней. С ней всегда были Антонина и Анастасия, дядя Боря и прочие обитатели дачного дома. А вот Казимир жил какой-то своей, тихой и бесцветной жизнью, и ребёнок не то чтобы был для него обузой, он попросту не видел себя отцом. Олег попытался вообразить, что было бы, возьми они с Сергеем сиротку из какого-нибудь детского дома. Сделало бы это Безрукова более семейным, домашним, тёплым? Или всё стало бы хуже, ввиду появления новых проблем? — Ты как, в порядке? — спросил Лукьян, вставая рядом с Олегом. — М? — задумчиво изогнув бровь, брюнет медленно повернул голову в его сторону и сигарета запыхтела ещё сильнее. Не вытаскивая её из губ, мужчина слегка кивнул. — Ты уж прости, что лезу. Я не думал, что у вас такие проблемы с Казимиром, — сказал Платонов, почесав в затылке. Лукьян, тоже являющийся двоюродным братом Олега, хоть и не отличался выдающейся внешностью или способностями, имел какую-то свою философию. Именно это отличало его от Казимира. Внешне он был почти точной копией своей усопшей матери: невысокий, с почти прозрачными круглыми голубыми глазами, носом в форме «картошки» и светлыми волосами, коротко бритыми сзади до затылка и на висках, как нынче было модно. Внешность у него простая, что называется, крестьянская, но Олег знал, что его брат не так прост, как кажется. И не настолько аутичен, как кому-то хотелось бы думать. — Раньше их не было, — отняв сигарету от губ, Меньшиков выдохнул дым в сторону. — А что дядя Боря? Мне как-то неловко спрашивать у него. — Я тоже не спрашивал. Не знаю, как долго продлится их «холодная война». — Знаешь, — Лукьян прошёл чуть вперёд и повернулся к капитану, — мне нравится Сергей. Он очень тебе подходит. Вы будто дополняете друг друга. А стихи у него… ну это высший пилотаж, как говорится. — Спасибо, — совершенно искренне отозвался Олег, и на сердце у него отчего-то потеплело. — Впервые слышу подобные слова. А ты словно ожил, приободрился. Весна? — Ага, — счастливо улыбнулся Лукьян и слегка покраснел. — А ещё любовь… Кажись, я влюбился. — Оу, поздравляю, — Меньшиков снова затянулся. — Он мой сосед по коммуналке. Учёный человек, занимается астрономией. — Это интересно. — Если всё пойдёт хорошо, то когда-нибудь привезу его сюда для знакомства. — Будет здорово, — обаятельно улыбнулся Олег и отбросил сигарету. …Меньшиков решил сказать о завтрашней встрече со Сталиным, когда они окажутся дома. Он чувствовал, что придётся «держать оборону» и приводить аргументы, почему это сделать просто необходимо. Прежде, чем уехать с дачи, Олег договорился с дядей, что Иван приедет к ним в понедельник и останется помогать по хозяйству. Борис очень хорошо отнёсся к этому предложению. Первый апрельский день раскрасил город в неожиданные синие, зелёные и жёлтые цвета. Да и воздух запах как-то иначе. Безрукова явно успокаивало такое состояние природы. Он с благоговением смотрел в окно, был тих и задумчив, любовался солнечными бликами в окнах домов и витринах магазинов. Когда они с Олегом прошли в квартиру и избавились от ботинок и пальто, капитан сообщил о том, что их желает видеть вождь. Безруков тут же изменился в лице и заметно побледнел. — Езжай без меня! Я не могу! — выпалил он, быстро стягивая подтяжки. — Ты можешь. — Нет! — Ничего страшного там не случится, это жест благодарности со стороны товарища Сталина за удачно завершённую операцию, — Меньшиков старался говорить мягко и уверенно. — Это ваша операция, я в ней не участвовал! — Сергей заковылял в своей кабинет. — Ты — часть нашей семьи. И очень значительная, — Олег последовал за ним. — Скажи ему, что я заболел! — Серёжа рухнул на стул и вплёл пальцы в волосы. — Это глупо. — Всё равно! — Серёжа… — Нет, не поеду. — Нужно, милый, нужно. — Горе мне… — сокрушённо простонал Безруков. — После этого ты сможешь повидаться с друзьями. Сходишь, наконец, на концерт этого Плахова, — Олегу было неприятно всё это говорить, но он понимал, что Серёже нужен «пряник». Кнут и так будет достаточный. Сергей несколько мгновений молчал, а потом повернулся к стоящему возле стола Меньшикову. — Не врёшь? — спросил подозрительно. — Нет, конечно. — Чёрт. Это так страшно, — пробормотал Сергей, переводя взгляд в окно. — Не бойся. Ты замечательный поэт, тебя ценит даже товарищ Сталин, — успокаивающе сказал Олег и пошёл к двери. — Позвоню домработнице, дядя дал рекомендации. Сергей покосился на свой дневник, вдруг осознавая, как же давно он ничего в него не писал. Вздохнув, поэт оставил в покое волосы и медленно вышел из комнаты. Меньшиков стоял у плиты на кухне и варил кофе. Безруков остановился на пороге, косясь на стол и вспоминая их недавнее сношение на нём. — Почему твой братец Козя так сильно ревнует? Это здоровое поведение? — с вызовом спросил он. — Нет, не здоровое, — ответил Олег, продолжая смотреть на турку и упираясь одной рукой в разделочный стол. — Но твой дядя и впрямь любит тебя сильнее, чем своего сына. — Повод ли это так себя вести? — Нет. — Я думаю аналогично. — Меня, вообще, злит ревность, — многозначительно сказал Безруков, ухмыляясь. — Могу лишь посочувствовать, — в тон ему ответил Меньшиков. Сергей изогнул бровь и ушёл в свой кабинет. Писать ничего не хотелось, и он растянулся на софе, глядя в окно. В голове было пусто, не хотелось ничего испытывать и ни о чём думать. И спустя время из-под толщи этой пустоты стало пробиваться желание снова почувствовать свою власть, получить небольшую порцию адреналина. Безруков встал и прошёл в гостиную. Олег был облачён в халат и сидел в кресле, читая русско-немецкий словарь. Чувствуя нарастающее веселье, Сергей подошёл к нему, забрал у него книгу и медленно сел мужу на колено. Сердце того пустилось в твист. И Олег снова «поплыл» только лишь от близости поэта. Нежно обняв его за талию, он с обожанием и болью посмотрел в светлые глаза, в которых плескалась лишь насмешка. — А помнишь тот вечер, когда я пришёл к тебе и хотел отдаться за свободу? Конечно, помнишь. Как такое забыть, — прошептал Безруков. Капитан чуть сильнее сжал его талию. — Помню, каким растерянным ты был, как ты хотел меня. Ты ведь только и думал о том, чтобы взять меня, да? Но пришлось сдержаться. Бедный, — театрально протянул Сергей, вплетая пальцы одной руки в тёмные волосы. Меньшиков опасно блеснул глазами и повалил Безрукова на ковёр. Навалившись сверху, он сжал его запястья, прижимая их к полу. — Да ты просто сходишь по мне с ума. Страдаешь, — продолжал насмешничать Серёжа. Меньшиков отпустил одну руку мужа и дёрнул пояс своего халата. Тот предоставил доступ к телу. Олег отвесил поэту лёгкую пощёчину и начал разбираться с его брюками. Отбросив их в сторону вместе с бельём, он плюнул себе на пальцы и, грубо согнув ноги Сергея в коленях, начал жёстко разрабатывать его анус, просунув в него сразу весь палец. — Больно… — простонал Безруков, покусывая нижнюю губу. — Надо было тебя тогда выебать, а потом всё равно жениться. Вот было бы потешно, верно? — прошептал Олег, недобро улыбаясь. — Мерзавец, — пискнул Серёжа. Второй рукой Меньшиков принялся быстро и требовательно оглаживать грудь Сергея и пощипывать его соски. На эту ласку тот мгновенно откликнулся стоном и стоящим колом членом. Ухмыльнувшись, Олег обвёл один сосок кончиком раскалённого языка и с наслаждением ощутил, как Безруков задрожал, вплетая пальцы в его волосы, затем проделал то же со вторым. Серёжа прогнулся в груди, тая от происходящего. — А помнишь, как я сосал их тебе, когда ты лежал в психиатрической клинике? Ты кончил в штаны, не прикасаясь к члену, — с хрипотцой прошептал Олег, замечая, как покрываются румянцем щёки супруга. Чуть приподнявшись, он вытащил пальцы из отверстия поэта и заменил их членом. Проталкиваясь в любимого всё глубже, мужчина постанывал от узости, жара и влажности Сергея. Быть в нём, быть с ним одним целым — настоящее блаженство, которое ослепило и оглушило Меньшикова. Он зажмурился, ощущая шум в ушах. Расположив ладони по обе стороны от головы Безрукова, Олег вошёл в него целиком, и болезненно застонал. Серёжа всхлипнул, нащупывая свои соски и начиная их потягивать и щипать. Это окончательно снесло башню капитану, который тут же взял быстрый темп, и начал откровенно трахать Сергея, слыша, как бешено шлёпаются яички об его зад. — Какой же ты… — прошептал Меньшиков, блестя глазами и любуясь чувственным выражением лица Серёжи, который полностью отдавался ощущениям. — Какой? — прошептал тот, едва шевеля губами. — Неземной, — вырвалось у Олега. Застонав, капитан низко опустил голову, так, что тёмные волосы скрыли лицо. Вколачиваясь в податливое горячее тело, он слышал, как пульсирует в голове: «Мой, мой, мой». В какой-то особенно сладостный момент Безруков прогнулся в спине и до боли сжал свои твёрдые соски, вместе с этим сжимая в себе член Олега. Из глаз поэта словно посыпались искры. Громко застонав, он принялся бурно кончать, рыча. Сергей закатил глаза и забился в конвульсиях, ощущая в себе сгустки спермы. Когда безумие оргазма поутихло, Меньшиков навалился на Серёжу и, гладя его по волосам, начал покрывать поцелуями его разгорячённое лицо. По щеке Безрукова потекла солёная слеза. — Почему ты плачешь? — шептал Олег, собирая её губами и ощущая счастье, сладость, горечь и боль. — Хорошо. И плохо… — прошелестел Серёжа, влажно глядя в потолок. Член оставался в растраханной дырочке. Мужчина гладил Безрукова, целовал его кожу. — Несчастье моё, — шептал он, а по его спине полз солнечный луч. — Счастье моё…***
В Липки-Алексеевское, на одну из дач Сталина, их повёз личный водитель Бориса Леонидовича. Это был собранный человек средних лет с умными чёрными глазами и аккуратными усами. Устав и положение не позволяли наркому госбезопасности давать какие-либо указания по поводу поведения в гостях, которые должны были помочь Сергею. Безруков же волновался так, как не волновался на своём самом важном экзамене во время учёбы в университете. Ладони были влажными, во рту образовалась пустыня, сердце ускоренно стучало в груди. Солнечные лучи радостно пробивались сквозь нагретое стекло и скользили по его лицу своими тёплыми пальцами. Поэт был облачён в голубую рубашку, кремовые брюки со стрелками на подтяжках и кремовый двубортный пиджак. На ногах — тёмно-коричневые лакированные туфли. Сергей вычитал в одном из журналов, что нынче модно носить светлые костюмы с тёмной обувью. Олег, как и дядя, надел парадную форму. Постепенно обычный лесной пейзаж сменился узнаваемыми «остатками былой роскоши», а именно тем, что некогда было усадьбами. Серёжа любовался дорогой, пристанью, прудом с мутной водой, на котором лежали прошлогодние листья. Машина миновала два поста, на которых были проверены документы наркома госбезопасности — все его знали в лицо, это была простая формальность. В газете некогда писали об этом месте: «Эти свои идеи И.В. Жолтовский проводит в практической творческой деятельности. В 1905–1906 гг. (по другим источникам в 1907–1908 гг.) он запроектировал и построил на месте старого господского дома с флигелями новый большой каменный дом в неоклассическом стиле. Центральный двухсветный массив с мезонином, обработанный ионической колоннадой был соединён двумя полуциркульными галереями с флигелями. От колоннады к пруду спускалась широкая красивая лестница. Садовый фасад дома имел открытую террасу. Крайние окна и окна мезонина садового фасада были обработаны рустованными наличниками. Вход в дом охраняли два льва. На берегу росли ирисы. Недалеко от бывшего хоздвора был построен новый с конюшней в том же стиле, как и главный дом. На месте старой плотины И.В. Жолтовский выстроил красивый арочный мост. При этом соразмерно основному сооружению главного дома, было значительно увеличено лоно пруда, из маленького живописного он превратился в удлиненный водоем с плавным загибом береговой линии. Одновременно проводились и парковые работы. По периметру вокруг основного усадебного ядра в лесу была проложена дорожка, на некоторых участках обсаженная березой. Основная ось, проходящая от садового фасада главного дома по центральной липовой аллее старого парка, была продолжена дорожкой на проселке в лесу и завершалась в пересечении с периметральной дорожкой великолепной беседкой-ротондой». Машина остановилась очень неожиданно для Сергея, заставив его сердце подпрыгнуть. — Выходим, — негромко сказал Борис и первым вылез из автомобиля. Серёжа последовал его примеру, чувствуя, что язык прилип к нёбу. Взглядам гостей предстал белый каменный лев, охраняющий подступ к дому, стоящему в зарослях деревьев. Под лапой льва был заметен такой же белый мяч. Сталин не слишком жаловал эту дачу, поскольку она напоминала ему о покончившей с собой супруге. Надежда Аллилуева лично выбрала это место для строительства. Дом представлял собой белое здание с довольно массивным крыльцом и белоснежными колоннами. Уже поднимаясь по ступеням, Сергей увидел по бокам от парадной двери декоративное оформление и лепнину на потолке. Дом утопал в тишине и благоухании просыпающейся природы. Тишина была просто невероятной, девственной и мягкой. Дом окружали чарующие и романтичные аллеи, которые, как подумал Безруков, должно быть, особенно прекрасны осенью. — Никаких вопросов, говори, только если спросят, — прошептал Олег, слегка сжимая локоть Сергея. Тот кивнул, задержал дыхание, и вошёл в дом следом за Борисом Леонидовичем.