Мой тихий сон, мой сон ежеминутный — Невидимый, заворожённый лес, Где носится какой-то шорох смутный, Как дивный шелест шёлковых завес. В безумных встречах и туманных спорах, На перекрёстке удивлённых глаз Невидимый и непонятный шорох, Под пеплом вспыхнул и уже погас. И как туманом одевает лица, И слово замирает на устах, И кажется — испуганная птица Метнулась в вечереющих кустах. ©
Ночь была ясной, лунной, тихой. На Новодевичьем царила та мрачно-волшебная атмосфера, которая всегда бывает в подобных скорбных местах, когда по могильным плитам и крестам скользит серебряный свет луны. Олегу было нехорошо. Понимание, что они с Сергеем могут больше никогда не увидеться, давило, словно бетонный пласт. Не зная, что его ждёт, он шёл между могил, звук его шагов разносился по кладбищу отчётливым эхом. И вдруг впереди, будто кусок тумана, возникла бесформенная фигура. Она медленно принимала очертания человека, а Меньшиков стоял и наблюдал за ней. Вскоре туман сменился белёсым свечением, и это светящееся существо теперь имело человеческий облик. — Ты принёс вещь? — спросило оно неприятным вибрирующим голосом. — Да, — Олег медленно подошёл к фигуре и ловким движением вытащил из кармана плаща бант. Тот самый бант, в котором он впервые увидел Серёжу на сцене. — Давай же, — светящаяся рука вытянулась вперёд. Меньшиков видел пустое, какое-то мёртвое лицо, белое, источающее свет, как и вся фигура. Он не мог запомнить эти черты, они были совершенно безликими. Капитан положил бант на вытянутую ладонь существа. — Я освобожу канал, который связывал поэта с его даром, но ты должен понимать, что пожертвуешь частью своей души, если, конечно, выживешь, — говорил мерзкий вибрирующий голос. — Я готов к этому. Существо закрыло серебряные глаза, опуская руку с бантом. Кладбище заполнил молочный свет. Свет ослепляющий, кислотный. Олег невольно зажмурился, слегка поворачивая голову набок. В следующую же секунду он почувствовал, что из его груди что-то вырывается — нет — вытягивается. Это было больно. Застонав, брюнет посмотрел вниз и увидел, что из его тела действительно сочатся яркие синие сгустки. «Это и есть душа?» — подумал он отстранённо. Не в характере Олега было сдаваться, он стоял до последнего, отчаянно сжимая руки в кулаки и стискивая зубы, несмотря на адскую боль, такую, словно с него живьём сдирали кожу. В конечном счёте терпеть стало невыносимо. Он рухнул на колени, шипя. Боль достигла своего апогея, а потом всё погасло. Неожиданно, словно по щелчку. Меньшиков упал на локти и, прижимаясь лицом к прохладной весенней земле, протяжно застонал. Сердце бесновалось, дышать было тяжело, почти невыносимо.***
«Сейчас я пишу, но у меня ужасно трясутся руки. Не исключено, что в будущем я не смогу разобрать написанное сейчас. Этой ночью со мной случилось что-то ужасное. Я проснулся в полутёмной комнате, из окна лился прохладный лунный свет. Меня разбудило какое-то острое ощущение, будто бы в грудь попал осколок стекла. Я встал с кровати и вышел из комнаты. Всё светилось невероятным светом. В гостиной, в вазе, стояли увядающие розы, тёмно-бордовые… Но мне показалось, что они стали оживать прямо на моих глазах. Чудеса. Протянув руку, я коснулся лепестков, они были свежими и нежными. Да, розы ожили… Самое страшное — это то, что я понимал, что всё происходит наяву, что это не сон. Мне было волнительно и жутко. Я подошёл к окну и ахнул — за ним был лишь бушующий океан, я не видел берега, но слышал великолепную, очень красивую и грустную мелодию, которая лилась из ниоткуда. Если доселе мне казалось, что я больше ничего не напишу, если предыдущие дни тоски и ужаса словно выпали из моей жизни, я их не помнил, то теперь ко мне вернулось ощущение… жизни. На стене возникли очертания лица, и голос говорил: «Всё хорошо, всё хорошо. Вернись в постель, смотри сны». Еле передвигая ногами, я вернулся в спальню и послушно лёг в постель. Засыпая, я слышал, как за окнами шумит океан. И я почему-то подумал, что дом непременно утонет. Сейчас утро. Солнце пробивается сквозь тюль. Я сижу за столом и в ужасе пониманию, что то, что случилось ночью, глубоко засело во мне. Это не кошмар, не галлюцинация, это всё было взаправду. Моё впечатление настолько велико, что я испытываю ужас и вздрагиваю от каждого шороха… 11 мая, 1935 год».***
Меньшиков содрогнулся. Открыв глаза, он понял, что лежит на земле, дышит ею, уткнувшись в неё лицом. Это было майское утро, щебетали птицы, солнечный свет пробивался сквозь листву. Олег медленно привстал на ладонях, затем откинулся назад, садясь. Согнув одну ногу, он дёрнул головой, чтобы непослушные волосы сползли с лица. Я видел пожалуйте розу, Сей скучный земли лепесток. Последние мысли, казалось, Додумывал этот цветок. Он горы соседние гладил Последним дыханьем души. Над ним проплывали княгини И звёзды в небесной глуши. Мои сыновья удалились, И лошадь моя как волна Стояла и била копытом, А рядом желтела луна. Цветок убеждённый блаженства, Приблизился Божеский час. Весь мир как заря наступает, А я словно пламя погас. Мужчина вспоминал то, что было с ним накануне, после того, как какая-то чертовщина вытянула из него часть синего света. Ночью он приник к земле, стараясь прийти в себя от страшной боли, и не сразу почувствовал, что рядом кто-то есть. Когда Олег ощутил в себе силы, чтобы повернуть голову, он сделал это. Возле соседней могилы, слабо улыбаясь, стояла его мать. Но она была не обычным человеком, а кем-то, сотканным из света и полупрозрачных нитей. Призрак ли? — Мама? — прошептал Меньшиков. — Мальчик мой, мне так жаль, что тебе пришлось это пережить, — раздался мягчайший голос. — Твою душу раздирают на части. — Кто? — Сперва тот, кто являлся через зеркало, теперь это… Ты можешь ослепнуть, понимаешь? Не физически, а духовно. Я не хочу, чтобы ты превращался в ходячий труп… Олег крепко зажмурился, сглотнул и медленно сел. Мать не исчезла. — Ты должен научиться защищаться. Ты справишься, ты сильный. — Я сам согласился на то, что сейчас было, — хрипло прошептал Олег. — Знаю, дорогой. Но тот, из зеркала, он непременно вернётся. Твой ворон спас тебя, разбив зеркало, и это тоже травмировало тебя. Я постаралась защитить тебя тогда и сейчас, но не исключено, что останутся определённые побочные явления, — женщина с теплотой смотрела на Меньшикова. — Спасибо, — тихо ответил тот. — Какие побочные явления? — Время покажет, сынок. — Но как ты смогла меня защитить? — Великой Силой Вечной Любви. Она всё побеждает. Так было всегда. Так будет всегда. Олег вздрогнул. Слова матери задели что-то там, в груди. Капитан подумал, что раз он чувствует, значит, ещё не всё потеряно. — Останься. Останься, пожалуйста, — попросил он. — Не могу, родной. Я мертва. Меньшиков сжал свои туфли, сидя с согнутыми ногами. — Ты встретила там отца? — тихо спросил. — Да. Теперь мы вместе, — улыбнулась женщина. Поднялся ветер, где-то вдалеке завыла собака. — Вместе… — повторил Олег. — Мне пора, — прошептала мать. — Береги себя. Пожалуйста, береги. — До встречи… Он не мог сказать «Прощай». Когда призрак исчез, Меньшиков остался сидеть в той же позе, пристально глядя перед собой. Спустя некоторое время он услышал старческий голос: «Как же холодно. Как холодно…». Медленно повернув голову, Олег увидел бледного старика с мёртвыми стеклянными глазами и голубыми губами. Тот стоял возле одной из могил и тянул руки в пустоту, бормоча: «Холодно, холодно…». Меньшиков почувствовал, что дед умер десять лет назад, вот только так и не понял этого. Медленно, словно каждое движение причиняло ему боль, Олег лёг на живот и уткнулся лицом в землю. Он не уснул, он провалился в беспамятство. И вот наступило утро. Оно всегда наступает, какой страшной и мрачной бы ни была ночь. Меньшиков увидел синий бант, лежащий на земле. Встав, он подобрал его и медленно пошёл прочь, пошатываясь. Возле одной из могил стояли две девушки. Заметив Олега, они вздрогнули и встревоженно переглянулись, но тот не остановился возле них, казалось, он вовсе их не заметил. В мае Москва всегда расцветает. Наверное, с другими городами происходит то же самое, но Меньшиков жил здесь с самого рождения и те метаморфозы, что происходили со столицей с апреля на май, всегда удивляли его. Всё будто бы светилось, искрилось и переливалось пёстрыми цветами, шумело Садовое кольцо. Теперь Олегу казалось, что он видит мир сквозь тусклое стекло, но раз он всё ещё замечает красоту умытых улиц, значит, в нём осталась душа, осталось чувство прекрасного. Прежде, чем вернуться на дачу, он заехал на Котельническую, тщательно вымылся и облачился в свежую чёрную одежду. Когда Олег приехал в загородный дом, солнце уже стояло высоко, было время обеда. Первое, что услышал Меньшиков — это смех Безрукова. Он сразу понял, что всё было не зря. Но стоило капитану войти в дом, как смех оборвался. Оказалось, Беглов и Сергей играли в карты, а появление мрачного Олега, облачённого в тёмные одежды, казалось нонсенсом. Не в такой майский солнечный день! Этот человек был лишним в пёстром пейзаже поздней весны. — Вы вернулись! — искренне обрадовался бородач. — Добрый день, игроки, — пафосно произнёс Меньшиков и сел в плетёной кресло, тут же закидывая ногу на ногу. — Кофе, чай? Или отобедаете? — поинтересовался Беглов. — Не откажусь от чашки кофе. Только оставь её на кухне, — не сводя пристального взгляда с Сергея, ответил Олег. — Конечно, — Ермолай положил карты и стремительно вышел за дверь. Брюнет нехорошо взирал на поэта. Смех, который он слышал, подарил ему облегчение, а вместе с этим разозлил. Прислушиваясь к себе, Меньшиков осознал, что его бесит беспечность Безрукова. Неужели тот не задумался, что дар вернулся к нему не просто так? Что Олега нет рядом неспроста? Или и этот шаг супруга он расценил бы как должное? — Что ты так смотришь? — прищурившись, спросил Серёжа. — Иногда я хочу тебя убить, — тяжело ответил капитан. Сергей вздрогнул и отложил карты: — Ночь выдалась скверной, правда? — Тебе виднее. Безруков, почуяв опасность, встал и хотел было вылететь из комнаты, но Олег оказался быстрее и проворнее. Словно животное, у которого совсем иное чувство времени, совсем иная ловкость и сила, он вскочил, схватил мужа за запястье и поволок его на второй этаж. Сергей опять почувствовал в мужчине силу, которая не свойственна обычным людям. И ему снова стало дурно. Они ввалились в комнату, Олег захлопнул дверь ногой и толкнул Безрукова к кровати. Начиная раздеваться, Меньшиков злобно смотрел на поэта, в его глазах резвились тёмные чертята. — Что ты опять задумал? — пробормотал Сергей, понимая, что прорваться к двери ему никак не удастся. — Убил бы тебя, — прошипел Олег, избавляясь от последней детали одежды. Завалившись на кровать, он схватил Сергея за волосы на макушке и прошипел: — Возьми его в рот и соси! Да как следует! Безруков весь внутренне съёжился от происходящего. От капитана исходила такая мощная тёмная энергия, что хотелось оказаться как можно дальше от него. Поэт понимал, что скрыться не удастся, как и не подчиниться. — Ты ведь умеешь это делать. Не хуже, чем заливаться смехом! — рявкнул брюнет, грубо поведя рукой из стороны в сторону, тем самым причиняя боль Сергею. Тот обхватил ладонью член Меньшикова и вобрал в рот головку. Зажмурился от унижения. Олег сразу же заметно расслабился и ослабил хватку. Безруков неспешно, словно облизывая карамельную конфету, вобрал как можно больше. Меньшиков застонал и откинул голову на подушку. Отсасывая мужчине, Серёжа думал о том, что, вероятно, ночное волшебство как-то связано с отсутствием Олега. Сейчас спросить об этом он явно не решится, но потом… потом обязательно. — Какой же ты… — пробормотал Меньшиков, но продолжать не стал. Он смотрел вниз на отсасывающего ему Безрукова, раздувая ноздри и блестя глазами. Внизу живота скапливалось тёплое наслаждение. Слегка двигая бёдрами, он медленно потрахивал горячий и влажный рот Сергея. Головка попадала то в щёку и оттягивала её, то в гланды. Тот факт, что ему сосёт именно Серёжа, добавлял происходящему пикантность. Когда стало невыносимо хорошо, и комната на миг осветилась золотым светом, Меньшиков закусил нижнюю губу и, жёстко сжав волосы на затылке Безрукова, начал обильно кончать в его горло, содрогаясь. Когда в рот полетела последняя капля и рука соскользнула с его головы, Сергей выпустил влажный и обмякший член изо рта. Олег старался отдышаться и смотрел на Серёжу, который, вытирая пальцами губы, принял сидячее положение, опасливо косясь на супруга. Он и раньше знал это, но сейчас будто бы со всей мощью понял, насколько же они далеки друг от друга. Безруков не знает, на что ему пришлось пройти, чтобы спасти его. Не знает и не поймёт, что чувствовал Меньшиков, когда шёл на встречу с неизвестностью. Сергей, который никогда и ничем не жертвовал ради других, просто по природе своей не способен понять, что такое самопожертвование. Эти поверхностность и страшный эгоизм Серёжи вызвали в душе Олега неожиданный протест. Ему хотелось схватить мужа, потрясти его и сказать, как всё было, как всё бывает, но… Он понимал, что не сделает этого, он понимал, что не станет «перевоспитывать» Безрукова. Он полюбил его именно таким, со всеми его недостатками. Полюбил, но это не означало, что эти недостатки никогда не должны были сердить Олега. — Где ты был? — спросил Сергей, когда молчание затянулось. — Написал что-нибудь? — помолчав, хмуро поинтересовался Меньшиков вместо ответа. — Да, несколько набросков. Всё прошло, я снова стал… собой. — Тебе всегда всё давалось слишком просто, правда? — без доли злорадства, совершенно ровно спросил Олег. Серёжа тихо вздрогнул. Отведя взгляд, он посмотрел в окно, за которым веселился очередной майский день, полный тепла и солнечного света. — Что в этом плохого? — Не знаю. Может быть, ничего. — Ты сомневаешься? — Иногда я думаю, что человек должен чего-то добиться сам, чтобы понять цену этого «чего-то», — жёстко ответил Меньшиков. — Мне не доводилось чего-то добиваться, — Сергей снова посмотрел на мужа своим прохладным светлым взглядом. Привычным взглядом без любви. — Поэтому ты не ценишь то хорошее, что у тебя есть или было. — Например, наш брак? — неприятно улыбнулся Безруков. — Да уж, лучше не придумаешь! — Хоть что. Хоть что-нибудь, — Меньшиков медленно встал с кровати, обошёл её и навис над Сергеем, словно статуя. — Когда другие пытались сочинить ладно и красиво, строки лились из меня сами. Так было всегда. — Знаю, — Олег начал грубо сдирать с Безрукова рубашку. Тот вяло отбивался. Потом капитан содрал с него штаны и отбросил их в сторону. Приказав Сергею лечь на спину, он прошёл к столу, вытащил из ящика баночку с кремом и вернулся. Они так давно не занимались сексом, что Меньшиков был готов изнасиловать Серёжу без всякой подготовки. Но, всё же, причинять слишком сильную боль сегодня не хотелось. Олег расположился между согнутых ног поэта и, выдавив немного крема на пальцы, начал разрабатывать его анус. Тот пытался увернуться и зажаться, за что то и дело получал шлепок по ягодицам. — Как же ты зол на меня, — гаденько улыбнулся Безруков. — Я был бы так рад, если бы ты возненавидел меня. Твоя любовь — невыносимая ноша, чёртова тяжесть. Ненавижу её. И без того пылающий внутри огонь стал ещё ярче и жарче. Меньшиков рыкнул, вытаскивая из влажного ануса два пальца, быстро приставляя к нему головку члена и вгоняя его во всю длину одним движением бёдер. Сергей заорал от резкой боли. — Сукин сын, что мелешь? Я тебя убью! — прошипел Олег, одной рукой с силой сжимая горло поэта, второй упираясь в матрас. Он сразу же задал грубые и резкие толчки. Боль заполняла всё тело Безрукова, вспышки поступали в мозг, заставляя Сергея содрогаться. Он пытался стонать, но рука слишком крепко сжимала горло. Не получалось даже вдохнуть воздуха. Быстрые толчки проникали будто бы в самую душу. Безруков размяк, слыша шум в ушах и чувствуя, что дышать становится просто невыносимо. Его лицо покраснело от нехватки кислорода, анус начал судорожно, непроизвольно сжиматься и разжиматься, доставляя Меньшикову особое наслаждение. Тот, с ожесточением глядя в лицо Сергея, застонал, на миг убрал руку и, дав мужу глотнуть воздуха, снова сжал его горло, душа. Ритмичная стимуляция простаты дарила Серёже острое удовольствие. Пуская слюну и жмурясь, он чувствовал прострелы по всему телу, которые обещали очень мощный оргазм. Олег убирал руку с шеи мужа, давал ему хлебнуть спасительного воздуха, а потом снова душил, по-звериному быстро трахая. Так, что кровать почти ходила ходуном, а шлепки становились всё громче и яростнее. И вот откуда-то снизу поползла горячая волна. Находясь вне реальности, ничего не слыша и не соображая, не в состоянии нормально дышать, Сергей положил безвольную и слабую ладонь на руку Меньшикова, что сжимала его горло и забился в судорожном оргазме, хрипя. Асфиксия, как и всегда, подарила ему особенно мощную разрядку. Сперма летела во все стороны, тело сводило от блаженства. Отпустив горло Безрукова, Олег, любуясь его перекошенным лицом, ощущая, как дырочка «поглощает» его член, сокращаясь, громко застонал и принялся заполнять её спермой, покрывая поцелуями влажное и красное лицо Сергея. Спустя несколько секунд тот, перестав судорожно извиваться, замер, но каждые несколько мгновений его тело непроизвольно вздрагивало. Меньшиков же оставил член в любимом и поглаживал его влажное тело, касался губами его шеи, на который остались следы от его пальцев — будут синяки. Тёмные волосы липли ко лбу, дыхание было сбито. И Олег снова почувствовал чувство единения. Такое чувство всегда бывает, когда возвращаешься домой после долгого путешествия. Тиканье часов, словно из не до конца закрытого крана капают капли воды. И время, как и эта вода, убегает, оставляя в прошлом то, что только что было будущим. Сергей медленно вынырнул из странного и болезненного состояния, в котором его тело никогда ему не принадлежало. Меньшиков всё ещё лежал на нём, был в нём, он был тёплым, приятно пах, и волосы его касались щеки Безрукова. — Это было так странно… — прошептал Серёжа и провёл языком по пересохшим губам. Он ненавидел себя в те мгновения, когда мощный оргазм заполнял всё его существо, делал куклой в руках Олега. Но не мог не признать, что это приносило ему нездоровое наслаждение. Ощущение принадлежности тому, кто испортил тебе жизнь, тому, кто твоё ежечасное проклятие, оно горькое, настолько горькое, что сладкое. — Тебе понравилось, — тихо ответил Меньшиков, член которого всё ещё находился во влажной дырке Сергея. — Ты сказал, что я никогда ничего не добивался… А должен ли? Если судьба была ко мне благосклонна… — помолчав, шепнул Безруков. — Не должен. — Тогда почему? — Я констатировал факты, а не давал им оценки. — Что я должен сделать, чтобы ты начал меня ненавидеть? — Думаю, это невозможно. Олег сжал подбородок Сергея, заглянул в его мутные глаза, и накрыл его губы своими. Проникнув языком в сладкий влажный рот, капитан принялся остервенело ласкать его язык, так, словно намеревался добраться до гланд, если не глубже… Серёжа снова задыхался. Шея болела после асфиксии, тело было слишком расслабленно. Он тихо стонал, прикрыв глаза. Меньшиков целовал поэта долго. Разорвав поцелуй, он нежно коснулся губами ключицы Сергея. — Ты должен понимать, что нас окружает мистика. А у неё свои правила. Если ты что-то делаешь, то это действие обязательно получит отражение, понимаешь? Будет ответ от Вселенной. Думай, прежде, чем что-то совершить, — прошептал Олег и приник лбом к плечу супруга. Ухмыльнулся. — Например? Что предпринять? — тихо спросил Безруков. — Прежде, чем снова сбежать, — сердце брюнета болезненно ёкнуло, — прежде, чем соврать, прежде, чем поверить какому-нибудь Соломину или циркачу… «Блядский Соломин!» — ревниво подумал Олег. — Меня забавляет, что ты так ревнуешь к нему, — ухмыльнулся Сергей. — Я знаю всё, что тебя забавляет и веселит, — отчеканил капитан. — Да-да, ты очень странный… Сумасшедший, — Безруков надавил на плечи мужчины, желая скинуть его с себя, но тот и не думал уходить. Он наслаждался близостью, запахом, светом, что лился из окна прямо на лицо Серёжи. — Тебе придётся смириться, — спокойно произнёс Олег. — Придётся. — Мечтай, мечтай… Какое-то время в комнате стояла тишина. Там, за окном, щебетали птицы, и зелёная листва прогревалась лимонным светом солнца. Меньшиков представлял Безрукова, когда тому было шестнадцать лет. Он прекрасно видел этого самодовольного и до смешного спесивого Серёжу. Этот образ давно засел в мозг капитана. Но вместе с этим ему было интересно, как такой чванливый парень мог писать тонкие, нежные, проникновенные стихи, которые сделали его мудрым гением в столь юном возрасте, которые подарили ему звание живого классика. Он бы многое отдал, чтобы хоть на денёк оказаться в прошлом, посмотреть на того, только встающего на ноги в поэтическом мире, Серёженьку… — Твоя чванливость не помешала тебе стать признанным поэтом, — всё столь же тихо сказал Меньшиков. — Чудеса? — А то! — ухмыльнулся Сергей, которого явно ничуть не смутило услышанное. — Знаешь, эти чёртовы двадцатые… Ну, такие же, как ты, эти «любовники революции», сходили с ума по Октябрю, воспевали его, загадили поэзию этим бредом про революционеров, что ни строчка, то про то, как здорово жить в стране Советов. А рифма? Что эти новаторы сделали с рифмой? Я смотрел на них и меня тошнило. Лозунги, агитки, скандирование «Ленин — ура!»… Всё это просочилось в литературу. Как будто наша страна — это вот это серое, тусклое, скучное, и всё, будто нет лесов, полей, садов, аллей в полумраке сентября. Я знал, что я лучший. И знал, что только я могу вернуть поэзии классическое дыхание. И я этого добился. Олег внимательно слушал Сергея. Когда тот закончил, он едва заметно улыбнулся. Безруков смотрел в ответ. Комната медленно утопала в сиреневости угасающего майского дня.