Когда выпал снег

Засценье с ранней юности влекло Сергея. Ему нравился театр, нравилась его непередаваемая атмосфера. Иногда поэту казалось, что в прошлой жизни он, возможно, был актёром. Но не в этой. В восемнадцать лет Безруков стал частым гостем театральных подмостков и смог увидеть эту «кухню» изнутри. Это произошло благодаря дружбе Сергея с драматургом Александром Тепловым, что писал пьесы, которые ставили в Мавринском театре. Это был совершенно новый театр со свежими взглядами на искусство. Двадцатые годы, годы сиротливые и неустойчивые, характеризующиеся оторванностью от корней той, дореволюционной России, были новаторскими и дерзкими. Ставились странные спектакли, снималось странное кино, писались не менее странные стихи, романы и пьесы. И вся эта странность совершенно не нравилась Серёже. Ну как может нравиться история, в которой к женщине из зеркала вышел Бог Социализма, весь красный, в форме, с пролетарскими лозунгами, щедро льющимися из не закрывающегося рта? В конце истории они вместе с женщиной отправились в будущее, в мир, который полностью завоевал коммунизм. Безрукову подобное искусство казалось смертной скукой. Но больше такого рода спектаклей и фильмов, он ненавидел насилие над поэзией. Пушкин, Лермонтов, Фет стали считаться «старомодными». Вперёд выдвинулись поэты-пролетарии, в рифме восхвалявшие новую «красную» страну. Да у каждой бы на лапке Лоскуток из красной тряпки — Вот он, братцы, я б сказал, — «Национальный идеал»! Или: Трудясь, мы знаем: Ленин — с нами! И мы отважно под огнём Несём в боях сквозь дым и пламя Венчанное победой знамя С портретом Ленина на нём! К слову, они, поэты-политики, взаимно не любили Сергея, который, к их большому изумлению, намного теплее принимался публикой, хотя, по их мнению, писал скучно, «классически». Что же касается театра, то его атмосфера пленила Серёжу, что бы там ни ставили. Конечно, классические пьесы ему нравились куда больше, но иногда, чтобы окунуться в волшебный мир засценья, он был готов присутствовать на репетициях довольно странных пьес. Теплов писал хорошо, он не старался угодить публике, у него было своё видение искусства и пути России, что очень нравилось Безрукову. Поэтому время за репетицией и читкой летело со скоростью света. В театре Сергей познакомился со многими актёрами, в будущем получившими всесоюзную славу. С режиссёром Астровым у него завязались добрые отношения. Астров жил театром и иного мира для него просто не существовало. Общаться со столь фанатичным человеком утомительно, но интересно. В тридцать третьем году его арестовали и расстреляли как «врага народа». В Мавринский театр пришёл другой режиссёр. Когда Серёжа прочитал об этом в газете, ему стало дурно. Пусть его посещение репетиций было не слишком длительным, он успел проникнуться Астровым. И считал его настоящим творцом, который пожертвует всем, абсолютно всем, если потребует искусство. Настоящий актёр — это человек, который может глубинно погрузиться в роль и отделить свою личность от того, кого играет. Но иногда случалось так, что благодаря своему погружению, артист начинал терять самого себя. Его «Я» стиралось, и он сам был не в состоянии определить, где заканчивает он и начинается его персонаж. Строить отношения с такими людьми очень сложно. Они всегда будто бы ускользают. Их слёзы и страдания могут быть блестяще сыгранными, в них так хочется поверить, но внутри лицедеев такого рода обычно прекрасная пустота. Безруков понял, что с ним происходит что-то подобное, ещё когда посещал театр вместе с Тепловым. Он внимательно наблюдал за артистами и осознал, что они не столько живут, сколько играют в жизнь. Его жизнь была стремительной, яркой и изнуряющей. Вокруг было много людей, но все они скользили мимо его сердца, не касаясь его. А он сам придумывал себе привязанности и симпатии, чтобы краше писалось. И теперь, находясь в Италии, Сергей со всей серьёзной думал о себе и своей прежней жизни. Будучи оторванным от всего привычного и родного, он анализировал всё то, через что ему пришлось пройти. Вспоминал давних знакомых. Он думал о них, прохаживаясь по берегу и жмурясь от слишком знойного солнца, он думал о них, сидя в кафе и ощущая бодрящий аромат кофе с корицей. Он погрузился в своё прошлое, поскольку будущее пугало, а настоящего просто не существовало. Сергей жил стихами, порой он даже думал, что все минуты, прожитые без поэзии, являются потерянным временем. Он не может быть полезным ни в чём, кроме литературы. Он живой классик, которого будут читать через сто лет. Он уже стоит на одной ступени с самыми известными поэтами России прошлого века. Разве носитель подобного таланта может тратить время на обывательские вещи? В Италии он был вынужден признать, что он не живёт, а существует. Время утекало сквозь пальцы, как вода. Его было не возвратить. Последняя надежда оставалась на адаптацию. Сергей пытался успокоить себя, что мозг находится в состоянии стресса. Ему нужно привыкнуть к новым условиям, тогда и польются стихи. Погружаясь в воспоминания, вспоминая о театре, о старых знакомых, Серёжа вернулся к написанию дневника. Однажды на закате, когда по влажному зеркалу неба была размазана нежно-розовая вечерняя акварель, а волны щедро выбрасывали на белый песок мелкие блестящие ракушки, Безруков впервые за достаточно долгий срок открыл дневник. Сердце на мгновение сжалось. Он провёл пальцами по последней записи, в голове быстро пронеслись обрывки воспоминаний о прошедшем полугодии своей жизни. Вздохнув, Безруков начал писать, жмурясь от тёплого развеселившегося ветра. «Теперь я понимаю, почему некоторые старики каждый день что-то записывают в свои дневники. В их жизни ничего не происходит. А прошлое, которое преследует, словно тени в полдень, является единственным доказательством того, что они на самом деле существуют. Это настигло и меня. Пустые и скучные дни сменяют друг друга. Я живу у моря, в тихом городке, где вокруг льётся только незнакомая речь. Люди здесь будто немного сонные. Пьют много вина и обожают сыр. Ночью стоит такая невероятная тишина, которую можно сравнить разве что с прогулкой по нашему, русскому полю, в безветренную погоду. Ко мне часто приходит Сперанский. Наверное, он хочет увидеть на моём лице улыбку, хочет, чтобы я наконец-то почувствовал себя свободным, но я этого не чувствую. Это странно, потому что того человека рядом нет. Но он всё равно есть. Это жуткий парадокс. Каждый день я нервно оглядываюсь, потому что мне кажется, что он неподалёку. Каждый день я чувствую, что наши совершенно дурацкие отношения не закончились. Меня не покидает ощущение, что то, что сейчас происходит со мной — это временно. Перерыв, передышка. Он никуда не делся. Он занимает мои мысли. Я думаю об этом человеке слишком часто. О какой свободе может идти речь? То я представляю, как он бесится, оставшись без меня, как неистово ищет. То я воображаю, что он уже нашёл и притаился где-то здесь, в этом маленьком тёплом городке со смешными, напоминающими зелёные карамельные конфеты, средиземноморскими соснами. А вечером, когда солнце прячется за горизонтом, меня охватывает страшная, просто невыразимая тоска. Я хочу домой, в Москву. Я утешаю себя тем, что должен привыкнуть, а привыкнуть не получается. Дни сменяют друг друга, как времена года, но в душе ничего не меняется. Я мучительно хочу сочинять стихи. Сажусь, пытаюсь писать, но строчки не складываются во что-то цельное. Я остаюсь недоволен. Это можно сравнить с болезнью. Не могу писать. И не могу не писать. Чтобы хоть как-то отвлечься от этой трагедии, я копаюсь в своём прошлом, как в пыльном ящике со всяким старьём. Воспоминания — это единственное, что у меня осталось. Я так хотел получить свободу! Мне казалось, что она сразу же сделает меня счастливым. Как же я ошибался. Сейчас мне ещё хуже, чем было, когда я находился в Москве. Там я хотя бы мог писать. Я не свободен. И я несчастен. Получается, всё было зря? Нет, не зря… Не могу это принять! Время. Мне просто нужно время. Вдруг я привыкну? Нужно на что-нибудь отвлечься. Когда придёт Анатолий, спрошу у него, где тут поблизости казино. Игра в карты всегда очень хорошо отрывала меня от этой чёртовой жизни. Утром вспоминал Теплова и то, как мы с ним ходили в театр на репетиции его пьес. Чудное было время. Тогда я вдруг понял, что, в сущности, очень похож на актёра. Я не способен на глубокие чувства. Только у них это профессиональное, а у меня врождённое. Когда я впоследствии пытался говорить об этом своим приятелям, они отшучивались. Одним казалось, что я «принижаю свои достоинства», красуюсь. Это ведь модно — «ругать» самого себя, чтобы услышать опровержение. Другие думали, что я преувеличиваю и недооцениваю себя. А я убеждён, что как раз хорошо знаю себя. И мне незачем казаться хуже или лучше. Если меня спросят, что плохого я могу о себе сказать, я не найду, что ответить. Я во всём хорош. И именно благодаря этому я попал в лапы этого маньяка. Многих ли любят так, как меня? То-то! Я красив, умён и страшно талантлив. Да что там — гениален. Поэтому меня не удивляет, что этот чекист рехнулся, помешался на мне. Так с чего бы мне принижать свои достоинства и красоваться? Я действительно никогда никого не любил. Если я кого-то любил, то… себя рядом с ними. Например, рядом с дядей мне было удобно и спокойно. Любил ли я его? Не знаю. Можно ли это назвать любовью? Что касается матери с отцом, то я слишком плохо их помню. В шестнадцать лет мне нравилось смотреть на реакцию тех, кто узнавал, что я сирота. В обществе очень модно жалеть сирот, особенно даровитых. Каждый пытается их утешить, подбодрить, поощрить. Среди литераторов более старшие писатели-мужчины пытались опекать меня, как сына, а женщины ласкали по голове, кормили… Я был в центре внимания не только благодаря стихам, которые всегда сочинял бесподобно. Я был сироткой. А это так печально. Вот только меня устраивало моё положение. Так любил ли я своих родителей? Не знаю. Но знаю одно — я люблю свою поэзию. Без неё мне не жить. 11 июня, 1935 год». На следующий день явился Сперанский. По привычке постучал в дом Безрукова, но от приглашения зайти традиционно отказался. — Как насчёт небольшой поездки? — спросил он, когда Сергей уже запирал дверь. — Куда? — Предлагаю поехать в Геную. Это столица региона. — А там есть казино? — в потухших глазах Сергея мелькнул азартный огонёк. — Конечно, — улыбнулся Анатолий. — Тогда едем! — Прошу в авто! Безруков увидел белоснежный Cord L-29 Cabriolet с открытым верхом. Поблёскивая на солнце, он казался игрушечным, только что взятым с витрины магазина и увеличенным с помощью волшебной палочки. Ехали «с ветерком». Жара не кажется такой удушливой, когда мчишься на машине без крыши. Сергей слегка взбодрился благодаря этому путешествию. Поэтому, когда они оказались в большом портовом городе под названием Генуя, он с радостью согласился на предложение Анатолия перекусить в каком-нибудь ресторанчике. Он ел пасту и омаров в творожном сыре, Сперанский ограничился куском баранины. — А куда вы всё время уходите? Перемещаетесь в пространстве? — спросил Сергей. — Да. У меня немало дел, я храню некоторых людей, и должен следить за их благополучием. — Вам такая жизнь нравится больше той, старой, обычной? — Да. Теперь у меня есть смысл. Особый смысл, — чуть улыбнулся Анатолий. «А у меня он пропал», — мысленно ухмыльнулся Безруков. — Вы что-нибудь знаете о моём муже? Чем он сейчас занят? — осторожно спросил он и тут же недовольно поджал губы. Сперанский не спешил с ответом. Медленно положив приборы на тарелку, он откинулся на спинку. Во взгляде Анатолия было одно только мудрое успокоение, никаких лишних эмоций. — Он ищет тебя. Но не найдёт. — А я… я смогу куда-то ездить самостоятельно? Или мне нужно быть только в Леричи? — испытывая нечто парадоксальное, спросил поэт. — Учи язык, — улыбнулся Сперанский. — Когда будешь его знать, сможешь перемещаться по стране без поводыря. — А уезжать в другие страны? — Он не сможет тебя найти только пока ты здесь, в Италии. Серёжа тут же сник. Спрашивать о том, сможет ли он вернуться в СССР, было бессмысленно. И так всё ясно. — Идёмте, — сказал Безруков, резко вставая. — Куда? — слегка удивился Анатолий. — Напротив этого ресторана казино. Я хочу играть. Но я не знаю язык. — У тебя есть деньги? — У тебя они есть, — сухо отозвался Безруков, резко переходя на «ты». Надоело ему «выкать» этому замороженному! Ангелу, чтоб его! Серёжа был зол.

***

В Париже Меньшиков остановился в одном из лучших отелей, на Rue Clémence-Royer. В его душе сидела надежда, что Безруков прячется где-то здесь. В конце концов, именно в этом городе они прожили какое-то время. В первый же день своего нахождения во Франции Олег обошёл все места, где они с поэтом бывали, но того нигде не оказалось. Вернувшись в номер отеля, капитан обнаружил, что ткань рубашки на груди промокла. Сняв пиджак, Меньшиков увидел алое пятно. Снова кровоточила рана… Она не болела, но время от времени начинала рыдать кровавыми слезами. С душой мужчины происходило примерно то же. Ему было тяжело дышать, двигаться, смотреть на свет. Хотелось закрыть глаза и больше никогда их не открывать. Не хотелось существовать. Мысль, что Серёжа где-то притаился, заставляла его пальцы дрожать, а не думать об этом он не мог. Исхудавший, бледный, он сидел на борту ванны и зашивал рану на груди, медленно прокалывая кожу иглой и делая стежки, когда в дверном проёме возник какой-то тип. Олег даже не шелохнулся, но голову повернул. Посмотрел на незваного гостя ничего не выражающим взглядом. Это был мужчина средних лет с чёрными, чуть волнистыми волосами, спадающими на плечи. Тонкие губы искривились в озлобленной полуулыбке, характерный нос с горбинкой и горящие чёрные глаза дополняли образ потрёпанного и опасного человека. Недельная щетина и местам выцветшее чёрное кожаное пальто выглядели небрежно. — Ты ещё кто? — стальным голосом спросил Олег. — Меня зовут Астарот, — ответил мужчина. У него был очень сиплый голос. Словно человек сильно и давно болел ангиной. Меньшиков не изменился в лице. — Астарот, могущественный герцог ада, — дёрнув чёрной бровью, добавил гость и с ухмылкой слегка поклонился. — Ада? — усмехнулся Олег. — О да. Я демон, дорогой собрат, — злобно улыбнулся мужчина, оголяя крупные белые зубы. — И я выяснил, что мы, оказывается, можем друг другу помочь. Меньшиков, как ни странно, не испытал желания выгнать этого наглеца. Ему даже было плевать, как он оказался в его номере и почему заявился столь беспардонно. Капитан продолжил зашивать свою рану. Когда игла протыкала кожу, Олег чувствовал лишь едва ощутимый укол, похожий на комариный. В сердце сидела тяжёлая боль. Он не ел, не спал, не находил себе места. Оставалось лишь дождаться ворона. Если тот тоже не отыщет Безрукова в Париже, то нужно будет ехать дальше, южнее. — Ты же хочешь найти своего дорогого муженька. Я знаю, где он, — раздался сиплый голос. Капитан резко вскинул голову и уставился на Астарота. Раздувая ноздри, он начал медленно подниматься, отпустив иголку. Теперь она болталась на середине раны и ударялась о неё. — Где. Он? — прошипел Олег, угрожающе надвигаясь на мужчину. — Успокойся, брат! — посмеиваясь, демон сделал шаг назад и поднял ладони вверх. — Он сейчас с тем, на кого я уже давненько охочусь. Я не знаю их точного местонахождения, но примерное — да, отыскал. Италия. — С кем он? — выпалил Меньшиков, ощущая, как сердце буквально разрывается на куски, словно в него вставили фейерверк. Кто опять помог сбежать Безрукову?! И что их связывает?! — Его фамилия Сперанский. — Что за чёрт? — О, если бы чёрт! Нет, он святоша, — и Астарот сложил ладони, словно в молитве и закатил глаза. — Гóсподи Иису́се Христé, Сы́не Бóжий, моли́тв рáди Пречи́стыя Твоея́ Мáтере и всех святы́х, поми́луй нас. Ами́нь. Олег нахмурился и невидящим взглядом обвёл стену. Сперанский. Он впервые слышал эту фамилию. За Сергеем на улице постоянно следит ворон, значит, они познакомились не в общественном месте. Старый знакомый? Или не обычный человек, а некое существо, которое ворвалось в их дом? — Священник? — Меньшиков посмотрел на демона, кладя ладонь на сердце и потирая его. Слишком болело. — Апостол. Дерьмо то ещё, скажу я тебе! Я вселился в этого полудурка, весело было. Мне нравилось. Но ему, вместе со священником, удалось выгнать меня из этого далеко не симпатичного тела. Теперь я ищу его. Ищу с тех пор, как смог вернуться из ада, куда меня запихнул тот вонючий поп! — на последних словах Астарот скривился и тряхнул патлатой головой. Ещё каких-то полгода назад Олег принял бы услышанное за бред шизофреника, но теперь всё было иначе. Ситуация постепенно начала складываться в цельную картину. Стало быть, апостол, действуя, разумеется, в интересах, отличных от демонических, решил «спасти» Сергея. Как благородно. Меньшиков испытал прилив чистой ненависти. Если когда-то он думал, что ненавидит циркача, то теперь та ненависть показалась лишь её блёклой тенью. Убить Сперанского. Убивать долго, жестоко. Не перерезать глотку, как идиоту Соломину, а мучить. Пусть эта тварь почувствует хотя бы часть того, на что обрекла Олега. Его лицо пошло судорогой, на нём отразилось чудовищное выражение. Астарот прищурился, внимательно рассматривая мимику собрата. — Да-да, дерьмо этот Толик. Я же говорю, — сказал он, нерешительно ухмыльнувшись. — Его надо немедленно найти. И тогда смерть покажется ему раем, — дрогнувшим голосом сказал Меньшиков и направился к двери. Астарот шарахнулся в сторону. Косясь на Олега, он прошёл вместе с ним в комнату. Капитан нервно убрал двумя ладонями волосы, что спадали на лоб, назад. Остановился у окна. Из цветочного магазина, находящегося на первом этаже здания, что стояло напротив отеля, вышла женщина в сиреневом облегающем платье. На её голове была аккуратная чёрная шляпка с вуалью. В руках она держала огромный букет белых роз. В неё чуть не врезался подросток, читающий на ходу книгу в серой обложке. — Значит, не знаешь, где конкретно они сейчас? — спросил Меньшиков. — Думаю, в Лигурии. Но апостолы умеют защищать своих протеже силой, через которую нам, демонам, не пробиться. Это как кирпичная стена для смертного. Бейся башкой, только череп разобьёшь, — ответил Астарот, растягиваясь на диване с бокалом вина. — Так каким образом мы можем их найти? — Олег резко повернулся к своему собеседнику. Его взгляд был мрачен и сосредоточен. Иголка так и болталась на нитке, ударяясь о рану. — У нас есть одно особое оружие, которое недоступно чёртовым апостолам и их дружкам, — самодовольно улыбнулся Астарот. — Какое же? — Мы умеем вселяться в обычных смертных. Олег медленно опустился в кресло, не сводя взгляда с демона. Тот был явно доволен таким интересом к своей персоне. — И что, эта стена перестает быть преградой для одержимого? — Это зависит от того, кто именно одержим. Если мы вселимся в какого-нибудь святошу, то… Меньшиков сцепил пальцы в замок. Откинувшись на спинку, он наблюдал за собратом через полуопущенные ресницы. Боль смешивалась с яростью и ненавистью. Душа требовала мести. Самой жестокой из возможных. Если ради того, чтобы добраться до Сергея и Сперанского потребуется вселиться в крысу, он вселится. — Я предлагаю войти именно в того подонка, который отправил меня в ад. Его наш дорогой Толя примет с распростёртыми объятиями, — нагло улыбнулся Астарот и сделал глоток вина. — Какая кислятина… ну и дрянь. Прямо как улитки. — А где сейчас этот подонок? — В своей церкви, конечно. — И как это будет выглядеть? Я так понимаю, он в СССР. Каким образом он окажется в Италии? Для этого нужны документы, — сурово произнёс капитан. — О, это не проблема. Мы поработим святошу, а потом один из нас покинет его мерзкое тело и переместится вместе с одержимым в Италию! — Хм. А почему мы должны вселяться в него вдвоём? — Потому что, он свя-то-ша! — злобно улыбнулся Астарот. — С такими один на один не справиться. Ты очень мощный демон, посильнее меня будешь. Да-да, я реалист! Вдвоём нам будет намного проще его поработить. — А если эта сила, охраняющая Серёжу, — тут сердце Олега чуть не разорвалось на куски от одного только звучания любимого имени, — почувствует одержимого и не пустит его? — Будем действовать по обстоятельствам. Главное — оказаться поблизости. Так намного проще, согласись. Не согласиться было нельзя. Всё звучало очень разумно. Меньшиков медленно выпрямился, взял иглу и, опустив голову, продолжил зашивать рану. — Допустим, — сказал он мрачно. — Значит, тебе нужен Сперанский, чтобы отомстить? — О да! — Тогда у меня будет условие. Ты дашь мне как следует помучить его. Астарот залпом допил вино и безумно улыбнулся: — Да ради… дьявола! Буду только рад посмотреть на его корчи. Когда рана была зашита, Олег оборвал нитку и бросил иглу на стол. Встав, он подошёл к шкафу — нужно было одеться. Через пять минут Меньшиков, облачённый в чёрную рубашку и чёрные узкие брюки, предстал перед Астаротом. Волосы были зачёсаны назад, но пара прядей взбунтовались и упали на лоб. — Я готов, — сухо сказал Олег. — Вот и славно, — ухмыльнулся демон, вставая с дивана. — Держись за меня, мы идём за святошей. И он протянул собрату руку. Меньшиков молча взялся за неё чуть ниже локтя. Комната померкла, словно кто-то вдруг выключил дневной свет, и через мгновение демоны оказались перед калиткой, огораживающей стоящую на холме белую церквушку.