Когда выпал снег

— Ты ещё можешь спастись, — прошептал Сперанский, прерывая затянувшееся молчание. — От чего мне спасаться? — ухмыльнулся Олег, переводя на него блестящий полубезумный взгляд. — От самого себя. От того зла, что движет тобой. Раскайся, и ты получишь прощение, — Анатолий говорил встревоженно, с надеждой глядя на демона. — Романтическая чушь, — Меньшиков подошёл к Безрукову и опустился на корточки рядом с ним. В эти мгновения Сергей приоткрыл глаза и тихо застонал от боли. — Приведи себя в порядок, тут ведь люди, — язвительно произнёс Олег и натянул на Серёжу штаны. Тот тихо вскрикнул от боли в заду. Меньшиков дёрнул его за плечи, заставляя встать и отвесил мужу пощёчину. Поэт, пошатываясь, с трудом удержался на ногах и припал плечом к стене, мутным взглядом глядя на Сперанского. — Сейчас твой дружок получит свою казнь. Смерть покажется ему благодатью, он будет мечтать о ней, — кровожадно сказал Олег. Он чувствовал в себе такую мощь, что даже слегка кружилась голова. Она произрастала от той бесконечной темноты, что сидела в душе. Стоило капитану подумать о том, что следует сделать, как это немедленно происходило. Всё словно было подчинено его воле. Олег вытянул прямые руки. Из его ладоней полился всё тот же тёмный свет. Стоило ему коснуться апостола, как Анатолий припечатался к стене. Его онемевшие руки и ноги были раскинуты. На лице появился небольшой алый разрез, из него тотчас же заструилась кровь. Затем шрам образовался на шее, после ещё один, и ещё. Постепенно всё тело Анатолия покрывалось надрезами, из которых сочилась алая жидкость. Сперанский вскрикивал всё громче, на его лице отразилась мука. Одежда мужчины пропитывалась кровью, и вскоре он весь был покрыт небольшими и глубокими разрезами. Жуткое зрелище. — Он будет подыхать мучительно и долго, а сдохнет в конечном счёте от кровопотери, — довольно резюмировал Меньшиков, когда всё лицо и прочие части тела, что были открыты глазу, были исполосаны кровоточащими шрамами. — Что ты… наделал? — шептал Сергей, дрожа от ужаса и не в силах отвести взгляд от страдающего апостола. — Зачем ты так? Он ведь ничего не сделал… — Помалкивай, заступник, — небрежно бросил через плечо Олег, не оборачиваясь к Сергею. Сперанский стонал и пытался пошевелиться, но тщетно. Кровь стекала по его телу и лицу, пропитывала собой ткань. Под мужчиной образовалась алая лужа. Меньшиков сверкал глазами, с упоением глядя на Анатолия. Жажда мести отчасти была удовлетворена, но ведь это ещё не конец. Больше всего Олегу хотелось увидеть агонию этой мрази. И вдруг сквозь тучи злости, отчаяния и боли, что завладели душой капитана, пробился какой-то блёклый лучик. Такие лучи бывают только у осеннего солнца, когда время близится к сумеркам. Олег вдруг вспомнил свою жизнь до знакомства с Безруковым. Какой-то день, когда он собирался на службу, по привычке потягивая кофе. На душе было легко и спокойно. Впереди была большая работа с переводами, которые всегда доставляли Меньшикову удовольствие. Думал ли он тогда, что будет стоять в окровавленных сапогах в смрадном тёмном доме, истязая кого-то, и находить в этом особое наслаждение? Думал ли, что весь его мир, всё существование сузится до одного человека, в котором будет содержаться весь смысл мироздания? Мог ли хотя бы вообразить это?.. Олег сморгнул и отшатнулся к стене. «Я ведь не плохой человек. Не плохой», — всплыла в голове фраза, которую он говорил сам себе после первого изнасилования Серёжи. Тогда он ещё «заболел», испытывая муки совести из-за того, что так поступил с тем, кого полюбил. А теперь это. А что будет дальше? Меньшикову вдруг стало дурно. Он словно увидел себя со стороны и в полной мере осознал, что способен на куда более жуткие поступки, чем те, что совершает сейчас. И виной тому только он… Капитан припал плечом к стене, медленно повернулся и сполз по ней спиной. Сев на пол, он выпрямил одну ногу, потом другую. Потерянно глядя перед собой, Меньшиков вплёл пальцы в волосы, ощущая, как предательски дрожат руки. Москва, утренняя дымка за окном, стук пролеток и шум просыпающегося города — всё это всплыло в сознании, как всплывает мутный сон из сумрачного озера. Было ли это? Или всё это просто выдумка? Его горячечный бред? Кураж злобного духа? — Ты совершенно неуправляем. Голос, эхом раскатывающийся по недостроенному дому, словно доносился из глубин чёрных вод. Олег медленно поднял голову и посмотрел на стоящего рядом со Сперанским человека безумным, лихорадочно блестящим взглядом. — Ты кто? — шёпотом спросил он, едва шевеля губами. — Я? Смотритель Времени, — ответил гость в тёмном плаще и накинутом капюшоне. Его лица не было видно. — Ты стёр с лица земли два города. Ты нарушил баланс. — Баланс чего? — Света и тьмы. — И что теперь? — Я вижу, ты почти убил этого апостола. Олег ничего не ответил. Тот потерял так много крови, что в алой луже на полу можно было плескаться. — Мы принимаем решение ограничить твою силу. Чтобы вновь получить доступ к своему могуществу, тебе придётся потрудиться, — продолжал ледяной голос. — Как? — Меньшиков рассеянно посмотрел на свои руки. — Это ты узнаешь позже. Сейчас ещё не время. Внезапно в душе Олега встрепенулся огненный гнев. Мужчина сам не знал, откуда тот взялся и почему он настолько необузданно силён. Резко встав, словно не имея физической оболочки, Меньшиков недобро улыбнулся, глядя на странного гостя. — Да кто ты такой, чтобы указывать мне? Кто ты, чтобы ограничить мою власть? — прошипел брюнет, медленно сжимая руки в кулаки. Пришелец в чёрном плаще и чёрном капюшоне сделал шаг назад. — В тебе есть что-то человеческое. Ты можешь принять мои условия, понять, что это то, что тебе поможет, — уже тише ответил он. Сергей в ужасе, с приоткрытым ртом смотрел на Олега, который явно вышел на новый уровень своей темноты. Поэт сам не понимал, как ещё не рухнул в обморок от переизбытка потрясений. — Пошёл вон, — голос Олега звучал властно и устрашающе. — Или ты хочешь, чтобы я сжёг ещё пару городов? Меньшиков чувствовал в себе такую неуёмную силу, что, как ему казалось, мог бы взорвать всю эту планету. Боль никуда не делась и, несмотря на отмщение в виде насилия над Сперанским, его медленной кровавой смерти, он всё равно чувствовал в себе неистовство. Гость в чёрном исчез, словно его никогда не было. Олег, как лев в клетке, заметался от одной стены к другой, проводя ладонями по волосам, скалясь и опасно сверкая глазами. Когда он резко повернулся в сторону Безрукова, тот замер, округляя глаза и почти переставая дышать. Капитан медленно двинулся к нему, и Серёже захотелось заорать от ужаса. — Как всё это закончить? Как закончить этот безумный день? Может, ты мне скажешь? Ты ведь был предупреждён… я говорил… но ты меня не послушал. Опять. И теперь ты не вернёшься в свою прежнюю жизнь. Нет. Ты останешься здесь, со мной. — Не говори так… — съёжившись, прошептал Серёжа. — Да, мы останемся здесь, в этом безвременье. Он умрёт, а мы останемся. И будем, как потерянные души, блуждать в этой тьме, где только море и облака дыма. Больше ничего. Другого мира просто не будет. Понимаешь, Сергей? — Меньшиков подошёл вплотную и остановился. Заскользил болезненным взглядом по его волосам, перепуганному лицу. — Я… я не могу оставаться здесь. Пожалуйста, давай уйдём, — шепнул содрогающийся поэт. — Поздно. — Нет, ещё не поздно… — Как ты представляешь нашу жизнь после этого? После твоего очередного предательства, — отчеканил Олег так, словно каждое слово было весом в тонну. — Не все ошибки можно исправить. — Я не предавал тебя! — воскликнул Безруков. — Ты… не понимаешь, что я просто искал спасения. Спасения от того, на что ты меня обрёк. — А ты так и не понял, что ты можешь жить только со мной? Только со мной ты мог писать свои стихи? — слова сами слетали с губ Меньшикова. Всё, что наболело. — Сколько можно было играть в эти игры, Серёжа? Теперь, когда уже слишком поздно, ты хочешь всё исправить. Ты всегда так делал. Ты знал, что всё обратимо, что ты исправишь любую свою ошибку, поэтому не боялся их совершать. Но это в прошлом. Теперь ничего не исправишь. Ты остаёшься здесь, со мной. Нас ждёт чёрная вечность в этом доме, в этом море, в этом разрушенном городе. И больше никого. Никого, слышишь? Никогда. Всхлипнул, Сергей тихо заплакал. Он видел и чувствовал, что Меньшиков совершенно серьёзен. Он действительно заточит его здесь, в этой жуткой тьме. А труп Сперанского будет разлагаться, источая безобразный запах. Больше никогда не будет осени в полутьме московских окон, тихой мелодии, льющейся из граммофона, душистых гроздей сиреней и черёмух. Всё. Одна лишь тьма. — Прости… — прошептал Безруков. — Прости меня. Он вскинул голову и посмотрел в глаза мужчины пристально и твёрдо, дав себе слово, что не испугается. Дав себе слово, что выдержит, потому что если он сейчас не попытается что-то изменить, то останется узником этого мрачного места. — Послушай, ты просто… просто немного забылся. Ты утонул в своём… — Серёжа вовремя опомнился и не сказал «безумии», — отчаянии. Нужно просто увидеть свет, вспомнить, как хорош тот мир, в котором мы жили. Тебе ведь многое в нём нравилось. — Просто? Как часто ты повторил это слово. У тебя всегда всё просто, я знаю. — Нет, это не так… Брюнет медленно расплылся в нехорошей улыбке. Отвернувшись, он сделал несколько шагов, потом повернулся к Сергею и погрозил ему пальцем, смеясь тихим и приятным смехом. Своим фирменным. Безруков заметил и уже такие привычные ямочки на его щеках. Вот только в глазах было одно сплошное грязное болото. — Не-ет, Серёжа, в том мире нет ничего того, что стоило бы нашего возвращения. Если бы мы вернулись, всё бы возвратилось на круги своя. Ты бы ждал того момента, чтобы сбежать. И на твоём пути снова появился бы очередной ничтожный спасатель, которому ты бы доверился. И тогда ты бы сбежал. Сбежал. Сно-ова. Последние слова он прошептал, улыбаясь. Сергея затошнило. — А я бы искал тебя. Снова искал бы. И нашёл. Потому что я всегда тебя нахожу. Потому что я найду тебя даже по запаху, как кобель свою сучку. Всё бы повторялось из раза в раз, понимаешь? А здесь тебе некуда бежать. Не с кем. Здесь только ты и я, — улыбка Олега стала шире, глаза — темнее. — Я разрубаю этот узел, что связывал нас с миром живых. Пожалуй, только сейчас поэт стал понимать, как сильно потрясали Меньшикова его побеги. Он и раньше понимал, что тот ужасно злится, страдает, но никогда не мог даже вообразить, что чекист настолько мучается от его физического отсутствия. Сергей не мог понять его состояние душой, потому что сам всегда оставался холоден к людям, но теперь он понимал мозгом, видел его болезнь. «Если ты всё это начал, ты должен расхлёбывать. Если ты сейчас не заставишь его изменить решение, ты навсегда останешься здесь», — подумал Серёжа с бешено бьющимся сердцем. — Ты не прав, — нервно облизнувшись, сказал Сергей. Меньшиков медленно подошёл к ещё живому Сперанскому. Увидев печать смерти в его мутных, чуть приоткрытых глазах, Олег опустился на корточки и коснулся пальцами кровавой лужи. — Надо же, как краска. Свёртывается, — сказал задумчиво и отстранённо. — Ты не прав. У тебя остался дядя. Там, в нашем мире. Ты готов к тому, что больше никогда его не увидишь? — с нажимом спросил Безруков. — Подумай об этом. Капитан отвёл взгляд от крови на полу и посмотрел на Сергея всё тем же непробиваемым взглядом. — Давай вернёмся обратно. Я прошу тебя, — как можно твёрже и спокойнее попросил поэт. — Нет, — Олег отрицательно качнул головой. — Мы остаёмся здесь. — Я понимаю, что причинил тебе много зла, — Серёжа говорил это с трудом, поскольку считал, что Меньшиков причинил его намного больше, но сейчас нужно было вернуть того на «путь истинный», поэтому в ход могло пойти всё. — Я обесценивал тебя и твои чувства, не думал о том, что будет после моих побегов. Ты прав. В глубине души я понимал, что смогу исправить свою ошибку. Ты хорошо меня знаешь. Видимо, это что-то шевельнуло в ускользающей душе, потому что Олег выпрямился и, как-то странно глядя на Сергея, подошёл к нему. Его волосы прилипли ко лбу, зрачки были расширены. — Ты неплохой актёр, — прошептал он. — Возможно, но сейчас я говорю правду. Я… обещаю, что… если мы вернёмся, я больше никогда не попытаюсь сбежать, — с трудом произнёс поэт, испытывая протест против своих же слов. — Тебе нет веры, Серёжа. Сергей положил ладони на щёки Олега. Тот вздрогнул от прикосновений. Безруков вспомнил, что когда тот намеревался убить кочергой случайного собеседника поэта, тот выглядел таким же обезумевшим. И тогда никакие слова не имели силы. Подействовали только прикосновения. Серёже пришлось отсосать капитану, чтобы к тому вернулся рассудок. Преодолевая сопротивление собственной души, Безруков коснулся губами губ супруга, смял их, целуя. Олег стоял, не шевелясь, но Серёжа мог поклясться, что могильный холод, исходящий от его тела, стал меньше. Ладони гладили щёки Меньшикова, а губы стали прокладывать дорожку поцелуев ниже, к шее. Капитан судорожно сглотнул, когда поэт целовал неистово бьющуюся на ней венку. Зацеловав шею, Сергей взял ладонь мужчины в свою и нежно поцеловал её тыльную сторону, потом проделал это со второй ладонью, затем порывисто, крепко обнял брюнета и прижал его к себе. Так они и стояли, приникнув грудью к груди, а Серёжа гладил мужчину ладонями по спине. Нежно, мягко и успокаивающе. То ли от Безрукова исходило очень горячее человеческое тепло, то ли прикосновения опять оказались куда действеннее слов и уверений, но Сергей кожей почувствовал, как расслабляется тело чекиста, которое всё это время было словно вылитым из камня. С замиранием сердца отстранившись, он заглянул в глаза Олега и увидел в них жизнь. Словно кто-то включил свет в тёмной комнате. С души Безрукова свалился камень. Ему захотелось разрыдаться от счастья. Меньшиков «просыпался». — Голубое небо, синие цветы. Простор. Дышится легко, если стоишь у аквамариновой реки. Ты же помнишь, как всё это красиво? Должен помнить. Ты рисовал природу. Потом ты бросил карандаши, и давно уже не пишешь картин, но ведь писал. Красота не была тебе чужда. Ты видел её. Мы вернёмся туда, где ты вновь её увидишь, — словно заклинание, негромко произнёс Серёжа. Мы были вместе до рожденья, До появленья на земле. Не оттого ль в таком волненьи Тебя встречаю, обомлев? Мне всё, мне всё в тебе знакомо. В тебе есть то, чего ни в ком. Что значит дом? Лишь там я дома, Где дышишь ты, где мы вдвоём. Я север брошу, юг приемлю, Немыслимое восприму, Твою любить готовый землю Покорный зову твоему. Олег сжал запястье Сергея. Они вместе медленно вышли из дома. Густой чёрный дым успокоился, словно его никогда и не было. Вокруг была пустошь, сливающаяся с морем, что было незыблемо, вечно и глубоко в своём безликом умиротворении. Штиль навевал какие-то далёкие воспоминания о тихом летнем дне, бородавочной малине в гранёном стакане и губах, на которых остались капли молока. — Кто из вас слабый, а кто сильный? У кого власть: у того, кто любит, иль кто любим? Можешь ли ты возвыситься над ним, ты, холодный и пустой, носитель красивой и стеклянной души? — голос летал над морем как чайки, которых здесь уже давно не было. Безруков знал, что эти слова адресованы ему. Он посмотрел на Олега, пытаясь понять, слышит ли чекист этот голос. Не понял. — «Люби!» — поют шуршащие берёзы, Когда на них серёжки расцвели. «Люби!» — поёт сирень в цветной пыли. «Люби! Люби!» — поют, пылая, розы. Страшись безлюбья. И беги угрозы Бесстрастия. Твой полдень вмиг — вдали. Твою зарю теченья зорь сожгли. Люби любовь. Люби огонь и грёзы. Кто не любил, не выполнил закон, Которым в мире движутся созвездья, Которым так прекрасен небосклон. Он в каждом часе слышит мёртвый звон. Ему никак не избежать возмездья. Кто любит, счастлив. Пусть хоть распят он, — голос зачитывал стихотворение, как зачитывают приговор. — Ты мёртв, Серёжа, — шептала вода, играя с рокочущей галькой. У Безрукова закружилась голова, в груди кольнуло, словно в неё попала заноза. Больше ничего не хотелось говорить. Лишь бы оказаться подальше от этого места, полного холода, смерти и боли. Там, за спиной, за стенами дома, умирал Анатолий. Но Сергей не мог больше переживать о нём. Его словно накрыло стеклянным куполом, под которым всё одинаково, всё белоснежно и спокойно. Там нет места переживаниям. И вдруг поднялась волна. Высокая, уходящая высоко в небо, она угрожающе распахнула пасть и стала наклоняться ниже и ниже. Олег смотрел на неё, думая, что когда-то уже видел подобное. Очень давно. Так давно, что это воспоминание можно было принять за сон. Но нет. Это было по-настоящему. Давно… когда… когда он был изгнан из рая. Меньшиков утопал в чёрной воде, надеясь, что вся его жизнь была просто сном.

***

Упав с кровати, Сергей ударился виском о тумбочку. Разлепив глаза, он коротко зевнул. Из окна лился щедрый свет летнего солнца. В душе поэта царило странное воодушевление. Улыбнувшись, он встал и бросил одеяло на кровать. Он не помнил, что ему снилось. Должно быть, что-то хорошее. Ведь подобное настроение может быть только после замечательных сновидений. Ещё раз зевнув, Безруков прошёл в свой кабинет. На столе лежал его дневник. Сергей сел и открыл его. Изогнув бровь, он увидел, что одна страница отсутствовала, а вторая была наполовину оборвана. Он не помнил, чтобы выдирал листы из дневника. Вчитываясь в написанное, Серёжа силился вспомнить, когда он писал эти строки. Почерк его, вот только… разве он это писал? «Люди такого типа нравятся. Я уверен, что у него не было проблем в отношениях, выбирал он, а не его. У таких характерных людей, у которых помимо внутреннего содержания есть «лицо», всегда имеются поклонники. К чему я это пишу? К тому, что я до сих пор не понимаю, как он умудряется так ловко менять маски. Он оборотень. В обществе это солидный и харизматичный человек с блестящими манерами, а со мной он дикое животное, хотя я не хочу оскорблять животных этим сравнением. Он ужасен. Опасен. Немыслим. Непредсказуем. Живя рядом с ним, я жил в постоянном напряжении. И как же противно и волнительно то, что я, кажется, единственная его слабость…». И вдруг на поэта обрушилось воспоминание. Побег. Италия. Сперанский. Он, Сергей, обнимал капитана, прижимал к себе, стараясь «вернуть» его. И вернул. Они вышли к морю, которое поглотило их, чтобы отправить в тот мир, в котором они жили до всего этого кошмара. В коридоре хлопнула дверь. Серёжа не мог знать, что Олег, внезапно всё вспомнивший на рабочем месте, помчался домой. Он должен был немедленно увидеть Сергея, убедиться, что тот в квартире, что спит, и по его упитанной щеке бежит сонный солнечный луч. Он ворвался в подъезд и понёсся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки — не до лифта. Ворвавшись в квартиру, Олег сделал три порывистых шага и замер. Медленно стянув с головы фуражку, мужчина остановил взгляд на Серёже, который сидел в своём кабинете, повернув голову к дверному проёму. Оба увидели в глазах друг друга: «Я всё помню». Сергей помнил тот ужас, ту безысходность, которую испытал, когда узнал от Олега, что они никогда не вернутся назад. До чего же прекрасно это летнее утро! До чего красива их квартира! Да даже эта чернильница с синими чернилами внутри по-своему великолепна. А зелень листвы? А светотень на стенах домов? А шёпот старых московских дворов, развешанное бельё на верёвках, звон трамваев и таинственные сплетницы-коммуналки? Только сейчас Безруков осознал, как сильно он любит свою жизнь. К чёрту Италию, он там лишний, чужой, никому не нужный. Пусть впереди ещё много страшного, но в эти мгновения Серёжа понимал, что больше не обречёт себя на кошмар, который пережил. Умирающий от кровопускания Анатолий, безумие Олега, его невероятная тьма, сила, безбрежный гнев… Наверное, стоило через всё это пройти, чтобы осознать эти вещи. Он больше не сбежит, каким бы сильным ни был соблазн. Увы. Не. Сбежит. Меньшиков помнил меньше. «До» и «после». То, что было до поимки Сергея — одно лишь зло, одно отчаяние. То, что после — кровь, жестокость, прикосновения поэта, просветление и снова ощущение жизни, запахов, вкусов, цветов. Сейчас, несясь на чёртзнаеткакой этаж, он чувствовал себя живее всех живых — кровь носилась по жилам, накаляясь, сердце бешено колотилось в груди. Оно может так биться только у живых. Вбежал с лёгкой одышкой, а сердце кололо от страха, преддверия, что Серёжи в квартире нет… Но нет, он есть. Олег смотрел на Сергея, Сергей смотрел на Олега. Заметив что-то в серо-голубых глазах, капитан едва заметно кивнул. Серёжа ответил одним только взглядом. Меньшиков надел фуражку и, развернувшись, вышел из квартиры. Солнце ослепляло. Город шумел. Он жил. Как и Олег.