Они вошли в кабинет, в котором — Сергей сразу зацепился за это взглядом — стояли жутковатые койки с большим количеством ремешков, аппаратов, датчиков. За столом находился Куликов. Подняв на Безрукова мрачный взгляд, он медленно отложил перо и кивнул на стул, тем самым приглашая сесть.
Серёжа сел.
— Ну, как вам у нас лечится? — спросил доктор, как показалось поэту, будто бы даже с насмешкой.
— А вы не догадываетесь? — негромко отозвался Безруков, косясь на страшные койки.
— Я думаю, вы знаете, что нужно делать, чтобы выйти отсюда и оказаться дома.
Серёжа вздрогнул и посмотрел в холодные глаза Куликова.
— Но вы не торопитесь, стало быть, вам здесь нравится. Тогда извольте. Сейчас мы проведём электросудорожную терапию. И на будущее: не повторяйте ошибку товарища актёра, не пропускайте приём лекарств.
От стены отошли двое санитаров и, вздёрнув Безрукова на ноги, повели к койкам. Тот был так шокирован услышанным, что даже забыл о том, что надо сопротивляться, а ещё испытал облегчение, поняв, что сейчас будет не лоботомия. Только не она! Остальное, как казалось Сергею, можно пережить.
Его уложили на койку. Медсестра вставила ему в рот шпатель. И только тогда в душе поэта затрепетала тревога. Сердце бешено колотилось в груди, взгляд был прикован к датчикам, когда его кожу на лице смачивали.
На голову Безрукова, симметрично, в височных областях, наложили покрытые марлей, пропитанной изотоническим раствором натрия, электроды. Подали ток. Внутренне заходящийся в панике Сергей забился в припадке. Его не удерживали, поскольку это способствовало травмам и переломам. Когда Безруков перестал биться в судорогах, его перевернули на бок, собрали с его губ слюну. Серёжа не сразу пришёл в сознание. Он сонно оглядывался, хрипел, пытался содрать с себя пижамную куртку. Санитары дважды возвращали его в лежачее положение.
…Сергея разбудил чей-то голос. Открыв глаза, он сонно огляделся. Сквозь оконное стекло в палату лился свет алебастровой летней луны, койка Владимира была пуста, остальные соседи Безрукова спали на своих местах. Но голос не утихал.
«Этот дом снится мне во снах. Когда я просыпаюсь, я продолжаю его видеть. Не знаю, смогу ли я когда-то найти его в нашем мире. Мне чудится, он не так далеко, как может показаться. Может быть, даже уже совсем близко. Теперь я как-то по-особенному чувствую время. Мне кажется, оно — иллюзия, и всё то, что происходит вокруг — лишь её проекция. Мне кажется, что время застыло и стоит на месте, а то, что оно якобы течёт — это заблуждение. Я в вакууме. Мне нужно найти дом».
— Замолчи… Заткнись, — прошептал Сергей, который после перенесённой процедуры чувствовал себя действительно скверно.
Ему показалось, что в темноте затаился некто невидимый, злобный и опасный; некто, желающий причинить ему вред. О каком доме он говорит? Зачем?..
Безруков долго смотрел в лунную темноту, царящую в палате, а потом край его глаза вдруг уловил какое-то движение. Сергей повернул голову и заметил Чёрного человека. Это был именно он. Тот, кому Серёжа посвятил своё стихотворение.
Сердце поэта было готово выпрыгнуть из грудной клетки, дыхание стало неровным. Безруков чувствовал, что Чёрный человек зовёт его, приглашает выйти из палаты. И, преодолевая страх, Сергей подчинился. Медленно сел, затем встал, сунул ноги в тапочки, ощущая болезненное головокружение, и пошёл к двери. Он чувствовал, что им словно управляет какая-то неведомая сила, что сейчас он попросту не способен контролировать своё тело.
Чёрный человек уже стоял в тёмном коридоре и ждал его. Безруков видел только едва различимый на вороном фоне силуэт, а разглядеть пришельца внимательней не представлялось возможным. Темный гость шёл впереди, Сергей — за ним. Слева мелькали глазницы окон, за которыми царила непроглядная тьма, даже луна куда-то исчезла.
И вот Чёрный человек свернул направо, приоткрыл скрипучую дверь, ведущую в туалет, скользнул в него, оставив её приоткрытой. Безруков вошёл следом, ощущая, как озноб сковывает тело. Он хотел остановиться, отвернуться, убежать обратно в палату, но тело совершенно не слушалось своего хозяина.
Сергей вошёл в прохладный мрак. В нос ударил запах хлорки. Прямоугольник окна, зеркало, белые раковины под ним — вот и всё, что смог рассмотреть Безруков. Никак Чёрного человека не было, и поэт с замиранием сердца взглянул в проём, за которым находились унитазы. Что, если он притаился где-то там? Но зачем ему прятаться?
— Что ты хочешь? — прошептал Сергей, дрожа. — Что же тебе от меня надо?
— А ты сам не знаешь? — голос, разнёсшийся эхом, заставил Безрукова вздрогнуть.
Он замотал головой, даже посмотрел наверх, надеясь увидеть Чёрного человека, но тот, видимо, стал невидим.
«Чёртов мерзавец!», — в ужасе и возмущении думал Серёжа.
— Не знаю, — ответил он, едва шевеля губами. — Что ты от меня хочешь?..
— Ты считаешь себя чистым перед Богом, правда? Считаешь себя хорошим? — невидимый гость засмеялся так, что его смех был неотличим от карканья вороны.
— Я не понимаю…
— А ведь ты предал своего друга Никиту! — обвиняюще произнёс голос. — Ты оставил его, когда ему была нужна помощь!
— Это неправда! — завопил испуганный и возмущённый Безруков. — Неправда! Я не оставлял его! Ты всё врёшь!
— Ой ли, — голос рассмеялся где-то совсем рядом с ухом.
Сергей махнул рукой, намереваясь схватить подонка, но та просто рассекла пустоту.
— Ты даже не заметил, в каком кризисе был твой любимый друг! Почему ты так часто о нём вспоминаешь? Почему он является к тебе и не даёт тебе покоя? — ехидно и зло продолжал голос, а ухо поэта обжигало горячее дыхание. — Всё просто: в глубине души ты понимаешь, что виноват!
— Нет, это не так… — прошептал Безруков, дрожа. — Я видел, что ему плохо, но я не мог помочь, потому что…
— Потому, что тебе ни до кого нет дела!
— Нет!
— Да!
— Прекрати, прошу! — взмолился Серёжа, ощущая, как глаза начинает предательски щипать солёная влага.
— А твой дядя? Он дал тебе образование, воспитывал, ты жил в достатке, ни в чём не нуждался. Как ты его отблагодарил, а? Тем, что понял, как он для тебя важен уже после его смерти? Да ты просто прекрасный племянник, скажу я тебе! — невидимый пришелец злобно глумился над поэтом, даже не пытаясь это скрыть. Голос его был пропитан злостью и язвительностью.
— Ты не смеешь так говорить! — заорал Безруков, душу которого буквально терзали и рвали все эти обвинения. — Замолкни!
Не помня себя, он подбежал к раковине, включил дрожащей рукой кран, умылся ледяной водой.
— От себя не убежать, Серёженька, — продолжал Чёрный человек. — Ты знаешь, что я прав. Знаешь, знаешь, знаешь!
— Нет!
— Дядя любил тебя, а ты отплатил ему полным безразличием. И ведь так было всегда. Тебе всегда было плевать на всех, кроме себя самого!
— Перестань же… — прошептал Сергей, хватаясь влажными руками за волосы.
— Ты всех их предал! И Гринёва, и дядю! И они даже после смерти являются к тебе, чтобы сказать, что ты — предатель! И нет тебе прощения!
— Заткнись! Убирайся, откуда пришёл! — заорал Серёжа, и в эту же секунду ощутил руку на своей шее. Невидимые пальцы начали сдавливать её, душа поэта.
Отворилась дверь, в туалет брызнул яркий электрический свет. Куликов нахмуренно смотрел на Сергея, который сам себя сжимал за горло и при этом пытался отодрать от себя свою же руку. Безруков кричал двумя разными голосами: один был перепуганный и звенящий, второй — угрожающий, наполненный ненавистью и язвительностью.
Рядом с Куликовым стояла медсестра, подрагивая от жуткой картины. Это именно она услышала вопли, доносящиеся из туалета, и помчалась за доктором. Сзади переминались с ноги на ногу санитары.
— Сергей! — твёрдо и отчётливо произнёс психиатр, протягивая руку своему пациенту. — Посмотрите на меня. Вы меня узнаёте?
Поэт, весь красный, влажный, задыхающийся, медленно перевёл полубезумный взгляд на Куликова.
— Сергей, вы меня узнаёте? — с нажимом повторил врач.
Безруков сглотнул и слегка зажмурился от яркого электрического света, что бил из коридора.
— Уберите, пожалуйста, руки от своей шеи.
Сергей сморгнул. Только теперь он начал осознавать, что держит сам себя за шею и сам же пытается перестать себя душить. А как же невидимый гость? Чёрный человек говорил с ним! Ведь говорил!
Говорил?..
И тут душу полоснуло холодом: «А был ли он, вообще?».
— Вы спорили сам с собой, товарищ Безруков, — скупо сказал Куликов, словно прочитав мысли своего пациента. — И сами же пытались себя задушить. Вам нужно отдохнуть.
Доктор сделал шаг в сторону, в туалет вломились двое санитаров и, скрутив Сергея, поставили ему укол. Очертания туалета начали таять, поэт осел на пол.
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Чёрный человек,
Чёрный, черный,
Чёрный человек
На кровать ко мне садится,
Чёрный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Чёрный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Чёрный человек
Чёрный, чёрный…
Открыв глаза, Сергей резко сел. Огляделся.
Один был прикован к койке и смотрел в потолок, второй, имя которого Сергей забыл, дремал, уткнувшись носом в подушку.
Сергей ощущал дрожь души и тела. Несмотря на то, что все мышцы скручивало, а каждая клетка организма была наполнена слабостью, он нащупал под подушкой свою тетрадь с карандашом. Пошатываясь, поэт добрёл до окна, из которого лился неверный свет догорающего летнего вечера. Серёжа положил тетрадь на подоконник, открыл её где попало, и начал писать то, что жило в нём, что рождала душа, что требовалось как можно скорее выплеснуть на бумагу. Безруков знал, что так мучительно, с ломотой в теле, рождается только то, чему суждено стать чем-то из разряда «самого великого».
«Слушай, слушай, —
Бормочет он мне, —
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
«Счастье, — говорил он, —
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство».
«Чёрный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай».
Чёрный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то».
«Вернуться в тот дом. Там все ответы. Там спасение. Я слышу, как этот дом зовёт меня. Каждую ночь его голос мешает спать», — говорил кто-то, сбивая.
— Уйди, брысь! — зашипел Сергей, блестя покрасневшими глазами. — Дай мне закончить!
Руки почти ходили ходуном; стоять, нагнувшись, было неудобно. Серёжа медленно опустился на одно колено и продолжить быстро писать, чуть ли ломая грифель:
«Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная…
Тих покой перекрёстка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот чёрный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
«Слушай, слушай! —
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам всё ближе
И ближе клонится. —
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
— Никита и дядя до сих пор проклинают тебя! — захохотал тот самый ночной пришелец, возникнув прямо за спиной поэта.
— Заткнись! — рявкнул Сергей. — Иди прочь!
— Но от себя не убежать… Никогда. Поэтому ты и сходишь с ума, милый писака! — глумился гость.
Серёжа чувствовал его дыхание на своём затылке.
— Я всё равно допишу!
Тот рассмеялся самым гнусным смехом из возможных.
Стиснув зубы, Безруков продолжил строчить:
«Чёрный человек!
Ты прескверный гость!
Это слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешён, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…»
— Эй, Сергун, ты с кем там, а? Мне страшно, — взволнованный звонкий голос заставил Безрукова содрогнуться и резко обернуться.
Денис сидел на кровати и чуть ли не плача смотрел на обезумевшего поэта, который что-то строчил на подоконнике, стоя на одном колене, при этом разговаривая с самим собой разными голосами.
Безруков обвёл растерянным и перепуганным взглядом палату. Никакого пришельца. Только они втроём, трое заключённых, трое пленников за зарешёченными окнами…
Губы поэта дрогнули в болезненной улыбке. Он отвернулся к подоконнику, сопя. Руки и губы дрожали, когда он писал:
«…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И — разбитое зеркало…»
***
— Думаю, ты и сам понимаешь, насколько важным будет наш секретный отдел, — подвёл итог Борис Леонидович в конце встречи.
Он рассказал Олегу об успехах нового отдела, который был собран из тех самых молодчиков с невероятными способностями, которых Меньшиков успешно депортировал в СССР. Если нарком госбезопасности был в восторге от открывающихся перспектив, то Олег не мог разделить восторга родственника и, вообще, мысленно находился весьма далеко, а сконцентрироваться никак не получалось.
После встречи с Алексеем капитан не мог не думать ни о чём, кроме его предложения. Часть нутра брюнета хотела его принять. Другая жадничала и, вообще, считала, что это может быть опасно. Не то чтобы Олег в чём-то подозревал брата, но уйти в небытие, оставив на Земле потустороннюю сущность — довольно серьёзная ответственность. А вдруг он причинит боль Сергею? На остальных-то плевать…
Наутро после встречи с братом Олег пошёл побродить по сонной Москве. Он был спокоен и испытывал что-то вроде тёмной гармонии. Когда думаешь о том, что скоро, должно быть, конец, окружающий мир кажется совершенно иным. Солнце уже не раздражает своей яркостью, зелень не режет взгляд, шум транспорта не режет по нервам. Меньшиков даже позволил себе постоять, просто глядя на блакитную акварель неба.
Олег смотрел на хрустальный небосвод и думал, что Земля, всё же, чертовски хороша. Вспомнились покачивающиеся возле дачного дома сосны, журчание озёрной воды; вспомнился угасающий летний день, наполненный пением птиц и сверчка, ароматами лесных цветов и прогретой земли. Почему летом всегда пахнет именно так? Этот запах, сотканный из разных полуоттенков, был знаком мужчине с раннего детства.
— Ты какой-то странный, — вдруг сказал Борис Леонидович, прерывая свою речь о текущей пятилетке. — Что-то случилось?
— Да так, просто задумался, — ответил Олег, сцепляя пальцы в замок. — Ничего не случилось, не волнуйся.
— Олежа…
— Что?
— Я вижу, что не всё хорошо. Верни ты уже его домой.
У капитана внутри всё оборвалось. Он хотел остаться строгим и непроницаемым, но по лицу пробежала судорога, которую нарком госбезопасности заметил.
— Олег, — сказал он мягко, — ты же наказываешь самого себя ещё больше, чем его.
— Я не… — начал было Меньшиков, но не смог подобрать слов.
«Я не наказываю»? Да кого обманывать…
— Ты сильный человек. Я всегда это знал, — произнёс Борис Леонидович и чуть улыбнулся. — Ты справишься абсолютно со всем.
Олег ощутил, как в душе что-то светлеет и разглаживается. Он никогда не ждал чьей-то поддержки, потому, что не делился наболевшим и сокровенным. Сейчас тоже не поделился, но Борис Леонидович понял куда больше, чем нужно. И Олег вдруг почувствовал себя мальчишкой, которому, оказывается, так важна поддержка. Он уже и забыл, каково это — быть чьим-то сыном. Капитан хотел что-нибудь сказать, но в горле стоял ком. Меньшиков ужасно боялся показать хоть какую-то слабину, он стыдился тех безумных слёз, которые недавно выплеснулись из него, как воды океана. Благо, никто не увидел, но мужчина не ожидал от себя подобного. Ему стало жутко от мысли, что его тело может и сейчас что-нибудь выкинуть.
— Верни его домой, — мягко повторил дядя и грустно улыбнулся. — С ним тебе тяжело, но без него ещё тяжелее.
Меньшиков не мог даже нормально дышать. Едва заметно кивнув, он встал и подрагивающими руками взял документы, что приносил с собой.
— Тогда я дальше работать, — с трудом вымолвил он.
Борис Леонидович поднялся и, обойдя стол, заглянул в глаза племянника, который прятал взгляд, а потом неожиданно обнял его и зашептал:
— Отец бы гордился тобой. Ты самый сильный и стойкий человек из всех, кого я знал. Но у каждого сильного есть свои слабости, и они лишь доказывают мощь его силы.
Меньшиков был ошеломлён, но вместе с этим ему стало легче. Прикрыв глаза, он приобнял дядю и подумал о том, что иногда каждому хочется побыть кому-то нужным и… понятым.
…Ночью начался дождь.
Он обрушился на город безумной водяной стихией, которая, казалось, решила затопить весь мир. Ливень принёс прохладу и облегчение.
Олег не проснулся — очнулся.
Резко открыл глаза, сел, посмотрел на открытое окно, за которым искрился серебристый дождь, кажущийся на фоне фиолетового бархата ночи не более чем галлюцинацией.
Лёгкие наполнились чистотой и прохладой. Мужчина поднялся и подошёл к окну, втянул запах летнего ливня. Капитан находился на такой высоте, что разглядеть даже примерные очертания домов и улиц не представлялось возможным. Олегу показалось, что мира вовсе не существует, что за окном — тёмная и бесконечная пустота, наполненная дождём.
Алексей сказал, что будет ждать его на том же месте. Он объяснил, что в случае согласия Меньшиков получил мир и покой, больше ничто не сможет его потревожить, уйдёт всяческая боль. Это обещание было пленительным. В душе у Олега хлюпало, ему казалось, что ливень проникает в его душу и омывает его раны.
Он вспомнил, как в один из весенних дней, когда их с Сергеем противостояние было достаточно условным и даже незаметным, они занимались любовью тут, на этой самой кровати. Окно было распахнуто, в него лился весенний воздух, а Олег, одичав от страсти, покрывал поцелуями тело поэта, сходя с ума от светлости его кожи. Срываясь, он начинал покусывать её, а Серёжа постанывал, блестя глазами. Потом Меньшиков взял его грубо и властно, прижимая его запястья к кровати и удерживая их. Тогда он, полуслепой от желания и блаженства, увидел, что покрыл грудь и живот Безрукова засосами, и даже сам этого не заметил.
Олег сглотнул и постарался отогнать от себя сладостные воспоминания. Он мог возбудиться от одного лишь взгляда, брошенного на Сергея, от случайной мысли… Меньшикову нравилось в Серёже абсолютно всё, и воспоминания о голом теле поэта отозвались сладкой судорогой внизу живота.
Чтобы не возбудиться и, как следствие, не заняться самоудовлетворением, Олег пододвинул кресло поближе к окну, сел так, чтобы прохладные капли воды падали на его лицо. Прикрыв глаза, капитан вдыхал мускусный аромат петрикора и наводил порядок в своей душе.
Теперь, вдали от Серёжи, жизнь мужчины напоминала ему самому прозябание в склепе. Холодно, одиноко, темно, зато спокойно и как-то верно. Больше не нужно ждать укола в сердце, унижений, обесценивания, неприязни, холода в ответ на жар… Теперь можно было быть уверенным в том, что вечер пройдёт спокойно, и капитану не придётся нестись по ночным улицам, выискивая Безрукова, впавшего в очередное истеричное состояние, или убежавшего с каким-то поклонником или поклонницей. Всё было вполне в стиле Олега, так, как он привык: сдержанно, монохромно, просто. Ничего чрезмерного и давящего. Всё, как то было до встречи с Сергеем.
Но почему боль не проходила? Почему этот склеп был неуютен? Почему часть души Меньшикова скучала по истерикам, скандалам, да и прочей нервотрёпке, которую ему первоклассно обеспечивал Серёжа? Ведь не из-за того, что капитан любил «вынос мозга». Нет. Олегу приходилось признаться самому себе, что всё дело в том, что он просто любил Безрукова, а все эти истерики и скандалы шли с ним в комплекте, ничего не попишешь. И вот такой шумный, капризный, строптивый — он был очень нужен Меньшикову. Как воздух. Олег всё чаще ловил себя на мысли, что ему без Серёженьки даже дышать тяжело, будто лёгкие заполнены речным туманом.
Без Сергея жизнь серая, унылая, никакая.
Меньшиков закрыл глаза, наслаждаясь прохладными поцелуями дождя.
Ему вдруг представилось, что нет никакой разлуки, нет всего этого ужаса, что преследовал их в последнее время. И что Серёжа там, в подъезде, на лестнице, перепрыгивает через две ступеньки, лишь бы скорее успеть к нему. Нужно встать, подойти, открыть…
Сергей ворвётся в тёмную квартиру, пропахший дождём и подъездом, с блестящими глазами, с влажными взлохмаченными волосами. Меньшиков обнимет его так, что они срастутся, накроет его собой, как плащом. Они будут долго, до боли в губах целоваться в тёмном коридоре, слушая шум дождя.
Олег содрогнулся, распахнул глаза и посмотрел на дверь. Глупо было даже мечтать о подобном, ведь ясно, что это — горячечный бред. Сергей не появится ни сейчас, ни потом. Он в больнице, под контролем персонала.
Ресницы мужчины слиплись от дождя, глаза слегка саднило.
До рассвета оставалось несколько часов, но Олег знал, что больше не уснёт. В эту ночь он должен был принять решение, ведь вода дождя смоет всё лишнее, оставив только главное. В эту мокрую ночь можно было не бояться никаких решений, даже самых безумных.
Меньшиков упёрся локтями в колени и закрыл ладонями лицо.
Хотелось проснуться и понять, что вся его жизнь была просто сном…
***
— Что случилось? — хрипловато спросил Олег, проходя в кабинет Куликова.
С первыми лучами солнца ему позвонили из больницы и попросили приехать как можно скорее.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — взволнованно сказал доктор.
Мужчина сел, не сводя тёмного и страшного взгляда с психиатра.
— Вчера кое-что случилось… — осторожно начал тот.
Сердце капитана будто проткнули иглой.
— Что с ним? — спросил он ещё более хрипло.
— Он сейчас на улице, у него прогулка во дворе, — теребя карандаш в руках, сказал Куликов. — Понимаете, вчера произошло кое-что… важное. Мы застали вашего супруга в состоянии, свойственном диссоциативному расстройству идентичности. Это весьма редкое расстройство, скажу я вам.
— Что это ещё такое?
— Это… как бы… расслоение личности. Когда создаётся ощущение, что в человеке уживаются сразу две или три личности. Говорят, бывает и больше.
Меньшиков замер, не зная, как на это реагировать.
— Поэтому, я счёл нужным поставить вас в известность. Расстройство очень редкое, как оно поведёт себя дальше, мы не знаем. И в нашей клинике нет возможностей вести обследование такого рода заболевания.
Олег молча взирал на психиатра тяжёлым взглядом.
— Нам… продолжить терапию? — тихо спросил Куликов, когда молчание затянулось.
Мужчина почувствовал, как внутри что-то протестует, как лавина из этого «Нет, верните мне Серёжу», поднимается из недр души и медленно заполняет собой всё пространство внутреннее пространство.
Но…
— Продолжить, — сухо процедил капитан и, встав, порывисто вышел из кабинета.
Меньшиков запрещал себе думать о состоянии Безрукова, он глушил в себе все мысли и чувства, которые вдруг подняли бунт, когда мужчина шёл по коридору, когда он уже был на влажном от ночного дождя, крыльце. Нужно было просто сесть в машину и уехать, ему оставалось каких-то двадцать шагов.
В нос ударил запах озона, елей и ольхи, что росли в больничном парке.
Идеально начищенный ботинок хлюпнул в хрустальную лужу, отражающую облака, брызги весело разлетелись во все стороны.
Олег говорил себе, что нужно просто уйти, не думать, заняться делами, не позволять себе жалость. Он говорил себе, но остановился и, повернувшись, пошёл назад. В больницу.
