Когда выпал снег

Я вас люблю… что делать — виноват! Я в тридцать лет так глупо сердцем молод, Что каждый ваш случайный, беглый взгляд Меня порой кидает в жар и холод… И в этом вы должны меня простить, Тем более, что запретить любить Не может власть на свете никакая; Тем более, что, мучась и пылая, Ни слова я не смею вам сказать И принуждён молчать, молчать, молчать!.. Я знаю сам, что были бы преступны Признанья или смысла лишены: Затем, что для меня вы недоступны, Как недоступен рай для сатаны. Цепями неразрывными окован, Не смею я, когда порой, взволнован, Измучен весь, к вам робко подхожу И подаю вам руку на прощанье, Сказать простое слово: до свиданья! Иль, говоря, — на вас я не гляжу. К чему они, к чему свиданья эти? Бессонницы — расплата мне за них! А между тем, как зверь, попавший в сети, Я тщетно злюсь на крепость уз своих. Я к ним привык, к мучительным свиданьям… Я опиум готов, как турок, пить, Чтоб муку их в душе своей продлить, Чтоб дольше жить живым воспоминаньем… Чтоб грезить ночь и целый день бродить В чаду мечты, под сладким обаяньем Задумчиво опущенных очей! Мне жизнь темна без света их лучей. Да… я люблю вас… так глубоко, страстно, Давно… И страсть безумную свою От всех, от вас особенно таю. От вас, ребёнок чистый и прекрасный! Не дай вам бог, дитя моё, узнать, Как тяжело любить такой любовью, Рыдать без слов, метаться, ощущать, Что кровь свинцом расплавленным, не кровью, Бежит по жилам, рваться, проклинать, Терзаться ночи, дни считать тревожно, Бояться встреч и ждать их, жадно ждать; Беречься каждой мелочи ничтожной, Дрожать за каждый шаг неосторожный, Над пропастью бездонною стоять И чувствовать, что надо погибать, И знать, что бегство больше невозможно. ©

Раздался грохот. Сергей распахнул глаза, выныривая из мутного омута безликих снов. Первое, что он увидел — вздымающиеся, словно паруса, занавески. Окно было распахнуто, в него щедро лился прохладный воздух, вместе с каплями стремительного летнего дождя. Безруков сел и потёр лицо. Запах петрикора и свежий ветер прогоняли его сонливость. Неожиданно вспомнив о Меньшикове, Сергей встал и направился в коридор. Ему снова стало страшно, что возвращение чекиста привиделось, примечталось, а на самом деле того всё ещё нет. Но нет, он был. Олег сидел на диване, глядя в стену напротив. Его глаза были открыты, он не моргал. Трудно было сказать, сколько времени мужчина так просидел, но что-то подсказывало поэту, что долго. Всё такой же бледный, чёрно-белый, он казался не человеком, а призраком, по ошибке забредшим сюда, в человеческое жильё. — Уже утро? — тихо спросил Безруков. Меньшиков сморгнул и перевёл взгляд на мужа, не поворачивая при этом головы. Это выглядело весьма жутко. — Утро, — полушёпотом ответил тот. — А ты почему так сидишь?.. — Сергей чувствовал, что что-то изменилось, но не мог понять, что именно. — Как? — Словно манекен… — Я пытаюсь почувствовать этот мир, — почти неслышно ответил Олег и прикрыл глаза. Безруков молчал и старался понять, что именно изменилось внутри него. Что именно стало чем-то совсем новым и непривычным. И вдруг понял. Он снова ощущал свою психическую болезнь. Он снова видел мир в более ярких цветах, ему снова казалось, что всё вокруг какое-то странное, словно он находится в полусне. — Ты можешь рассказать, что ты там видел? Ну… за гранью, — тихо произнёс Сергей. — Это очень сложно объяснить. Боюсь, человек не в состоянии постичь тонкий мир, — помолчав, негромко ответил Меньшиков. Открыв глаза, он как-то странно посмотрел на Серёжу. — А ты попробуй. Я уже немало диковинок повидал, — с этими словами Безруков подошёл к дивану и сел рядом с Олегом. Его тотчас же обдало сильной тёмной энергетикой. Нездешней энергетикой. — Я видел души. Одни были злыми, другими добрыми, одни счастливыми, иные — несчастными, — задумчиво произнёс Меньшиков, глядя будто бы сквозь поэта. — Смерть — это ещё не конец. — А ты видел Никиту или моего дядю? — Нет. — А своих родителей? — Я видел мать, — слегка кивнув, ответил Олег. — Она была другой. Не такой, как при жизни. Сергей закусил нижнюю губу, чувствуя, как по спине бежит жутковатый холодок. И вдруг, словно поддавшись некоему порыву, Меньшиков рывком опустился на одно колено перед Серёжей. Накрыв его ладонь своей, он пристально посмотрел в его глаза. — Напомни мне, что такое жизнь. Напомни, что такое — ваш мир. Наш мир, — хрипловатый голос звучал чуть взволнованно. В тёмных глазах горел огонь вызова. Сергей вздрогнул. Он хотел было спросить, что тот имеет в виду, но вдруг осознал, что и так знает. Нервно облизав губы, он приподнял руку и осторожно, словно имея дело с тигром, протянул её к блестящим чёрным волосам. Положив ладонь на голову чекиста, Серёжа начал аккуратно перебирать его пряди. — Я чувствую тепло твоего тела, — прошелестел Олег, прикрывая глаза. — Тебе приятно? — немного смутившись, спросил поэт, уже смелее поглаживая супруга по голове. — Ещё спрашиваешь. Мне кажется, хотя бы ради этого стоило вернуться. — Как ты мог меня бросить? Мерзавец, — вдруг ощутив прилив искренней обиды, прошептал Сергей. Слёзы тут же навернулись на глаза. — Как ты мог? Ты… ты лишил меня всего, заполнил собой всё пространство, а потом исчез. Как ты мог?.. — А что мне ещё оставалось? — немного помолчав, ответил Олег, не открывая глаз. — Я был очень виноват перед тобой. Из-за меня ты попал под карательную психиатрию. — И всё равно ты не должен был сбегать! Без тебя… всё ужасно! Я не знаю, почему, но это так! — Я хотел тебя освободить. — Ты отдал часть души своему братцу! — уже откровенно истерил Сергей, по инерции поглаживая волосы мужа. — Найди его! Обезвредь! — Да, конечно. Я же обещал, — неотрывно глядя в глаза поэта, отозвался Олег. Чтобы хоть немного унять истерику, Сергей вскочил и подбежал к окну. Распахнув его, он жадно хлебнул прохладный воздух. Капли дождя летели на мокрое от слёз лицо, охлаждая его. Безруков плакал от обиды и облегчения. И уже было не разобрать, где на его щеках солёная влага, а где летний дождь. И вдруг властные и сильные руки сжали его плечи, развернули к себе. Олег стремительно прижался губами к губам Сергея, не давая тому даже понять, что происходит. Безруков не стал отталкивать мужа, с болью отвечая на поцелуй и крепко сжимая в кулаке его волосы на затылке. Меньшиков целовал Серёжу властно и жарко, толкаясь языком в его рот и хозяйничая там. Руки принялись сдирать с поэта рубашку, а потом приспустили брюки. Безруков сам не понял, как оказался сидящим голым задом на подоконнике, залитом дождём. Олег терроризировал его губы, страстно целуя их и покусывая. А потом, разорвав поцелуй, приносящий боль, начал торопливо избавляться от одежды. Сергей, замечая как дрожат руки, полностью освободил себя от брюк, и отбросил их в сторону. Раздевшись, Олег вплотную прижался к Серёже. Их грудные клетки крепко приникли друг к другу и казалось, что у них одно сердце на двоих. Дождевая вода лилась на лицо и шею, а Меньшиков хаотично покрывал кожу поэта поцелуями и собирал губами капли. Когда член Олега прижался к его собственному, по телу Сергея побежали мурашки. Судорожно дыша, он водил ладонями по спине чекиста, подставляясь под его поцелуи, которые горячим жидким серебром покрывали его лицо, шею и грудь. Язык Меньшикова и его губы собирали с кожи влагу, ладони ласкали его плечи, бока, бёдра. Безруков чувствовал, как тело чекиста наполняется живительным теплом, человеческой энергией и тёмным светом. Всем тем, чем было наполнено до того, как Олег решил уйти. Разведя ноги пошире, Сергей обхватил ими бёдра Меньшикова и запрокинул голову назад. Он видел кусок серого неба и водный поток, льющийся на лицо. Он ослеплял и слеплял ресницы. Горячие поцелуи покрывали всю его шею и всю грудь, от властных губ было не спастись. Да и не хотелось. — Ты так… горяч, — услышал Сергей знакомый шёпот сквозь шорох дождя, а через мгновение влажная головка члена прижалась к его анусу. Серёжа вцепился короткими ногтями в плечи мужчины, думая, что сейчас будет очень больно, но к его великому изумлению, проникновение оказалось мягким и безболезненным. Меньшиков вошёл в Безрукова одним плавным движением и тут же задал весьма быстрый темп. Сергей вздрагивал на каждый толчок и ответно двигал бёдрами, водя ногтями по плечам Олега и так и всё сильнее откидываясь назад, тем самым распутно подставляя грудь губам мужчины. Тот ласкал его соски, лизал их и посасывал. Сквозь шум дождя были слышны ритмичные звуки шлепков и сбивчивое дыхание. Ощущение принадлежности снова заполнило собой весь мир. Безруков чувствовал чекиста внутри себя, и тот, казалось, овладевал каждой клеткой его тела. Оргазм настиг обоих, как настигает сезон дождей. Зажмурившись, Олег прижался грудью к груди Сергея и, крепко обнимая его, принялся изливаться в его анус, продолжая совершать быстрые толчки. Безруков застонал и, оставляя на его плечах ещё несколько следов от ногтей, кончил себе на живот. Не переставая обнимать поэта и не выходя из него, Олег медленно повалился на пол. Сергей оказался сверху. Он был мокрым от дождя и распалённым от страстного соития. Ресницы слипались, вода стекала по телу, но Безруков всё равно видел бледное, чуть покрытое румянцем, лицо Меньшикова. И оно светилось странным призрачным светом. — Что ты чувствуешь? — хрипловато спросил Серёжа, упираясь ладонями в грудь чекиста. — Тебя, — шёпотом ответил Олег, в карих глазах которого отразилось что-то воронье. — И мир? — И мир. — Мой? — Наш. Сглотнув, Серёжа провёл одной ладонью по лицу, снизу вверх, тем самым протирая его и собирая влагу. Комната была слегка размытой и всё, что было вокруг, вновь имело старые оттенки, цвета, запахи и звуки. Как и было до ухода Меньшикова. Как и было до выздоровления. Но Сергей не испытывал ни малейшей грусти из-за того, что снова был болен. Он чувствовал, что всё так, как должно быть. — Ты такой странный, — прошептал Безруков, зачем-то крепко сжимая в себе член. — Правда? — Я не думал, что ты способен бросить меня, — сказал поэт вроде бы без обиды, и тут же испытал её укол. — Иногда это необходимо. — Я же обещал, что найду тебя. Из-под земли достану. Меньшиков как-то странно улыбнулся и кивнул. Безруков посмотрел на свою ладонь, лежащую на груди мужчины, и с изумлением увидел обручальное кольцо на пальце. Оно будто бы призывно сверкнуло. Сергей попробовал его снять, но оно плотно сидело на своём месте. Это заставило поэта прикрыть глаза и тихо рассмеяться. — Почему ты смеёшься? — задумчиво спросил Олег. — Всё так смешно, всё так зыбко. И мы с тобой такие чужие, но… — Но? — Но ближе… — прошептал Сергей, низко склоняясь на лицом Меньшикова и начиная двигаться на его члене, — ближе никого нет. Чужие близкие. Олег тихо застонал от того, что вытворял поэт. Тот снова упёрся ладонями в его грудь и начал «скакать» на органе, который, казалось, был готов достать до гланд, пронзая его целиком. Меньшиков полусел и, поглаживая бёдра и бока Серёжи, с тёмным восхищением смотрел на то, как меняется выражение любимого лица, как приоткрывается его рот, как в конце концов Безруков откидывает голову назад, демонстрируя прекрасный изгиб шеи. В дырке у Сергея было влажно и широко, и Олег принялся трахать её с новой силой, не забирая у супруга инициативу. Тот обхватил руками шею чекиста, плотно прижавшись к нему. Теперь они оба почти сидели, сливаясь в одно целое каждым новым толчком. Пахло дождём, сексом, страстью и потом; тела были влажными и гладкими, раскалёнными. В анусе Серёжи хлюпало от большого количества выделений и спермы. Толчок — стон. Толчок — вскрик. Очередной оргазм был ярким и искристым. Не прекращая движений, мужчины кончили, издавая синхронные стоны. Безруков так крепко держался за шею Олега, словно намеревался её сломать. Олег, рыча, утыкался лицом во влажную грудь Сергея, выплёскивая в него всё до капли. А потом толчки стали всё реже, и в какой-то момент оба замерли. Когда почти оглушённый Серёжа пришёл в себя и осоловело огляделся, дождь уже закончился. За окном было серо и влажно. Безруков медленно встал и ощутил, как член вывалился из отверстия, а по ногам потекло. Он обвёл туманным взглядом лежащего на полу Олега, который был всё таким же инородным, словно сошедшим со страниц какой-то странной старинной книги. — Я в ванную, — прошептал Сергей. После двух ярких оргазмов ему страшно захотелось спать. Пошатываясь, он направился в коридор. Олег тихо дышал, глядя в высокий потолок и слыша плеск воды, доносящийся из ванной. Затем он медленно согнул одну ногу в колене и встал. Пусть мир всё ещё казался ему чем-то совершенно чужим и странным, после того, что только что произошло, он стал чувствовать себя более живым. «Кажется, до моего ухода так и было», — подумал Меньшиков, подходя к окну. Здания промокшей Москвы казались крошечными, будто бы игрушечными. Олег вспомнил, как когда-то давно они с Козей задались идеей посчитать все голубятни города. Вскоре парни махнули рукой на эту затею, но какое поначалу было воодушевление! Это воспоминание заставило Меньшикова едва заметно улыбнуться. Мужчина коснулся влажного подоконника, на котором недавно сидел и пошло отдавался ему Серёжа… В душе что-то всколыхнулось. И в эту секунду в квартире раздался звонок. Олег, не накидывая никакой одежды, прошёл в коридор и поднял трубку. — Алло? — Олежа, это я, — встревоженно произнёс Борис Леонидович. — Здравствуй, дядя. — Здравствуй, дорогой. Беда. Беда случилась. — Какая? — невольно насторожился брюнет. — Дмитрий умер. Сердце. Что ж, старики умирают — это нормально. В этом нет ничего особенного. Тем не менее, Олегу стало не по себе. — Вы сможете приехать? — помолчав, спросил нарком госбезопасности. — Да, конечно. Мы будем. — Спасибо. Жду вас. — До встречи. Меньшиков положил трубку и уставился на своё отражение, бледное и странное, неземное. — Кто звонил? — спросил Сергей, выходя из ванной. Он был чуть влажным и облачённым в свежие белые рубашку и брюки. — Дядя Боря. Дмитрий умер. Надо ехать, — обрывисто отозвался Олег. — О… жаль, — глухо ответил поэт и медленно пошёл в свой кабинет. — Я должен сперва выпить свои лекарства… Они ведь снова мне нужны. А потом… потом я напишу стихотворение. Пока мылся, сочинил. Надобно записать… Казалось, Безруков обращается не к мужу, а к себе самому. Олег проводил его туманным взглядом и направился в ванную, ему тоже нужно было привести себя в порядок. Тем временем Сергей отыскал среди беспорядка на своём столе баночку с пилюлями и проглотил две штуки, не запивая водой. Затем он сел, взял карандаш и первый попавшийся смятый листок, и начал писать: «Да! Теперь решено. Без возврата Я покинул родные края. Уж не будут листвою крылатой Надо мною звенеть тополя. Низкий дом без меня ссутулится, Старый пёс мой давно издох. На московских изогнутых улицах Умереть, знать, сулил мне Бог. Я люблю этот город вязевый, Пусть обрюзг он и пусть одрях. Золотая дремотная Азия Опочила на куполах. А когда ночью светит месяц, Когда светит… чёрт знает как! Я иду, головою свесясь, Переулком в знакомый кабак. Шум и гам в этом логове жутком, Но всю ночь напролёт, до зари, Я читаю стихи проституткам И с бандитами жарю спирт. Сердце бьётся всё чаще и чаще, И уж я говорю невпопад: — Я такой же, как вы, пропащий, Мне теперь не уйти назад. Низкий дом без меня ссутулится, Старый пёс мой давно издох. На московских изогнутых улицах Умереть, знать, сулил мне Бог». Поставив дату, Безруков откинул карандаш и прикрыл глаза. Сердце, как и всегда после написания стихотворения, тревожно билось в груди, словно птица, запертая в клетке. И вот прохладные ладони легли на его плечи и чуть сжали их. Сергей чувствовал, как чекист наклоняется и смотрит в его записи, читает новое стихотворение. — Твоя Москва — это дивные переулки, сеть Тверских двориков, бараки и голубятни, парки с шёпотом тополей и клёнов. Как же хороша твоя Москва, — сказал Олег тепло и бархатисто спустя несколько мгновений. — Она такая и есть, я лишь пишу то, что вижу… — прошептал Безруков. — Твоя душа прекрасна, ангел мой. Она прекрасна. — А твоя черна и зла. — Быть может, — чуть улыбнулся Олег, кладя ладонь на шею поэта и чуть-чуть сжимая её, лишая части дыхания. — Но теперь ты знаешь, что она есть. И уже не сможешь обвинить меня в обратном. — Да… — хрипловато прошептал Сергей. — Теперь знаю… Продолжая сжимать шею поэта, Меньшиков заставил его запрокинуть голову, после чего коснулся губами его губ, ласково целуя. Серёжа был взволнован и растерян, он даже забыл, как дышать. Властность, исходящая в эти мгновения от Олега, была колоссальной и удушливой. Мужчина отпустил Серёжу достаточно резко. Выпрямился и сказал: — Будь готов через пять минут. И вышел из комнаты. Вскоре они уже сидели в автомобиле и ехали по Котельнической. Дождь закончился, на улице было влажно и тревожно, но по-летнему тепло. Небо грузно давило на город, обещая ещё один дождь. Было странно снова сидеть в салоне рядом с чекистом и ехать к его родственникам, но Сергей чувствовал, как в душе что-то разглаживается и просветляется. Этого он и хотел. Этого и ждал. Чтобы было, как прежде. Меньшиков вёл машину лениво и будто бы даже играючи. На нём был тёмно-коричный костюм и чёрная рубашка. Волосы были уложены блестящим бриолином, волосок к волоску. Олег молча смотрел на дорогу, изредка моргая. Он чувствовал, что с каждой секундой его жизненные силы просыпаются, потихоньку начиная растапливать тот лёд, что укрепился в душе. Запах Серёжи, его отдача, податливость, тепло и вкус его губ… Всё это было тем самым чистым источником, к которому уставший от долгого пути странник припадает устами. Сергей был дыханием жизни. Он и был, чёрт побери, этой жизнью. Когда спустя несколько минут Олег посмотрел на Безрукова, тот уже мирно спал, припав виском к оконному стеклу. И было странно думать о том, что ему снилось. Но Меньшиков был уверен, что на этот раз что-то хорошее.