Пообещайте мне любовь, Пусть безответную. Узнаю в облике любовь По всем приметам я. Пойду покорно наугад Куда поманите. И не сверну с пути назад Когда обманите. Пообещайте мне любовь Хоть на мгновение. Хочу изведать эту боль, Как откровение. Я за собой сожгу мосты, Не зная жалости, И всё прощу, но только ты Люби, пожалуйста, люби. Пообещайте мне любовь Такую нежную, И мир для нас родится вновь, Маня надеждою, Чтоб разлилась живой водой И песней грустною, Любовь не может быть другой, Я это чувствую. Пообещайте мне любовь Такую вечную, Что будет длиться вновь и вновь До бесконечности. Пусть не сорвутся никогда Слова отчаянья, Коль не минует нас беда, Пообещайте мне. Пообещайте мне любовь Хоть на мгновение. Хочу изведать эту боль, Как откровение. Я за собой сожгу мосты, Не зная жалости, И всё прощу, но только ты Люби, пожалуйста, люби. ©
Ветер стих в предрассветном часу. Ещё не понимая, спит он, иль уже бодрствует, Безруков открыл глаза и осмотрелся. Комнату заливал белёсый призрачный свет, такой размытый, что было невозможно толком рассмотреть предметы. Сергей встал и направился вниз, но дом был по-прежнему тих, словно вымер не только он, но и его обитатели. Свет не рассеялся, и царил в гостиной и столовой, проникая сквозь полупрозрачные занавески. Взгляд привлёк серебряный кубок, стоящий на столе, за которым давеча у наркома госбезопасности случился приступ. Серёжа был уверен, что раньше этого кубка не было. Сев за стол, он взял его и заглянуть внутрь. Чёрный напиток был густым и источал невероятно вкусный запах: что-то смородиновое, шоколадное и ванильное одновременно. Не удержавшись, поэт сделал один глоток, потом ещё один. И сам не заметил, как опустошил сосуд. В комнате раздались еле слышные шаги. Вытерев губы рукавом, Безруков поднял взгляд и увидел Алексея. Тот стоял у стены, скалясь. — Ты как здесь оказался? — опешил Сергей, отставляя кубок. — Всё, дружок. Настал твой час, — холодным и злым голосом ответил Меньшиков. — Что?.. — Ты только что принял яд. Теперь ты умрёшь. И никто тебе более не поможет. — Нет, — пробормотал Сергей, хватаясь за горло. Алексей негромко рассмеялся. Свет стал бледнее. За окном зашумел ветер. Безруков встал и, ощущая нечто странное, доселе неизведанное, сделал несколько шагов в сторону, пошатываясь. — Интересно, кого выберет мой братец, если у него будет возможность спасти только одного: тебя или старого Борю? — раздалось противное шипение у самого уха поэта. Но когда он обернулся, столовая уже была пуста. Ощущая жар и боль в суставах, Безруков добрёл до кресла и рухнул в него. Как часто он думал о смерти, иногда даже мечтал о ней, а теперь, чувствуя, как стремительно организм пропитывается ядом, боялся. Умирать Сергею совершенно не хотелось, особенно теперь, когда Олег вернулся. — Что с вами? Вам плохо? — раздался взволнованный женский голос. И это было последним, что услышал Безруков прежде, чем провалиться в чёрное небытие. А ещё он увидел кусок белого потолка, по которому скользнул робкий свет утреннего солнца.***
Олег почувствовал, что что-то случилось, выходя из палаты Бориса Леонидовича. Замерев, он грозно раздул ноздри и пропустил это чувство через себя, через тело и душу. Убедился, что так оно и есть. С Серёжей приключилась беда. Сорвал с себя медицинский халат и бросился на улицу. В голове стучало одно: «Лишь бы успеть». Почуял неладное не только он, но и ворон, садясь на плечо хозяина. — Лети вперёд! Узнай, что с ним! — выпалил Олег, спеша к машине. — Да, господин! Каррр! — отозвался верный приспешник и воспарил ввысь. Когда Меньшиков ворвался в дом, рядом с лежащим на диване в гостиной Сергеем уже сидел доктор. Остальные домочадцы сидели за столом в столовой и напряжённо молчали. — Что с ним? — хрипло выпалил Меньшиков, замирая на пороге. Безруков явно был без сознания, его белое лицо было словно смазано белилами. — Отравление, — поспешно вставая, грустно и встревоженно сказал врач. — Медикаин. Смерть наступает в течение нескольких часов. Противоядия не существует. Мне жаль… Даже не представляю, где ваш супруг мог взять такой редчайший яд, у нас его нигде нет, даже в химических лабораториях. — Промывание? Должно же быть что-то! — злобно выкрикнул Олег, быстро подходя к дивану, на котором лежал Сергей, и опускаясь на одно колено, накрывая его ледяную руку своей. — Сделал, товарищ капитан. Но, увы, это бессмысленно в данном случае… — Выйдите, — процедил сквозь зубы чекист. И доктора как ветром сдуло. — Что ты натворил? Зачем? — прошептал Меньшиков, касаясь губами лица любимого. «Да сам ли? Зачем ему было травиться сейчас? Что, если его отравили?». И тут же на ум пришёл Алексей. Олег, сильнее сжав руку поэта, прикрыл вмиг налившиеся кровью глаза. Используя свои демонические силы, он почувствовал ауру брата. Да, тот действительно был здесь. Сукин сын. Ублюдок. Выродок. Меньшиков чувствовал, как бешенство заполняет каждую клетку его организма. Безруков хрипло и судорожно задышал, его ресницы затрепетали. Олег сглотнул, со злостью и болью глядя в родное лицо. — Никому я тебя не отдам, — сказал он дрогнувшим голосом. — Неужели ты ещё этого не понял? Ты подожди меня, хорошо? Ты ведь уже ждал. Я спасу тебя. Верь мне. Веришь? Серёжа не слышал, что говорил супруг, но чувствовал его присутствие. Сам того не осознавая, глубоко на подсознательном уровне. Он видел себя на мостике, чуть покачивающимся над фиолетом ночной реки. Июльская луна освещала поле, шепчущее в полутьме, позади виднелись крыши деревенских домов. Безруков помнил, что когда-то уже был здесь. С дядей. — Когда я был совсем молодым, примерно, как ты, я бывал здесь. Странно… ничего не изменилось. Ничего, — вдруг сказал возникший рядом дядя Ваня. — Я уже умер? — в ужасе прошептал Безруков. — Знаешь, какой на местном рынке продавали виноград? Ах. А чего стоила балыковая колбаса, пряные специи… Казалось, вся империя приезжала, чтобы их попробовать. И Ларин пошёл в поле, колосья приняли его, как принимает морская вода решившего пуститься в плавание человека. — Ступай за мной, Серёжа! Чего там встал? — позвал дядя Ваня. И Сергей чувствовал, что если пойдёт сейчас за ним, то назад пути уже никогда не будет. Он встревоженно повернулся назад. В деревне не горел ни один огонёк. Было мрачно, грустно. И грусть эта была той, что так свойственна русской провинции.***
— Откуда это? — злым шёпотом спросил Олег, останавливаясь взглядом на пустом кубке. — Не знаю, так и стояло, — прошептала Анастасия Сергеевна. — Это точно не наш. Не было у нас такого. — Да, не было, — чуть ли не плача, подтвердила её сестра. Ворон, сидящий на карнизе за окном, стукнул клювом по стеклу. Меньшиков метнул на него суровый взгляд. — Каррр! Хозяин, ваш брррат неподалёку, на болоте! «Что он там делает?». — Договаривается с Болотником! Хочет навести беду на ваш дом! Каррр! «Спасибо». Меньшиков взял кубок, внимательно рассмотрел его, повертев. Принюхался. Сердце больно кольнуло — пахло сладким. Серёжа любит сладкое… Дурачок… — Будьте рядом с ним. Ни на шаг не отходите, — приказал Олег, обведя присутствующих строгим взглядом. Все закивали, а доктор заверил: — Да, конечно. Сейчас же направлюсь к нему. — Запритесь. В дом никого не пускайте. — Кто мог подбросить Сергею яд? — в ужасе спросила Анастасия Сергеевна. — Узнаем, — небрежно бросил Меньшиков. Уже выходя из гостиной, он обратился к ворону: «А ты будь здесь, охраняй дом». О, нет! не расколдуешь сердца ты Ни лестию, ни красотой, ни словом. Я буду для тебя чужим и новым, Всё призрак, всё мертвец, в лучах мечты. И ты уйдешь. И некий саван белый Прижмешь к губам ты, пребывая в снах. Всё будет сном: что ты хоронишь тело, Что ты стоишь три ночи в головах. Упоена красивыми мечтами, Ты укоризны будешь слать судьбе. Украсишь ты нежнейшими цветами Могильный холм, приснившийся тебе. И тень моя пройдет перед тобою В девятый день, и в день сороковой — Неузнанной, красивой, неживою. Такой ведь ты искала? — Да, такой. Когда же грусть твою погасит время, Захочешь жить, сначала робко, ты Другими снами, сказками не теми… И ты простой возжаждешь красоты. И он придет, знакомый, долгожданный, Тебя будить от неземного сна. И в мир другой, на миг благоуханный, Тебя умчит последняя весна. Пахло сентябрём. Меньшиков шёл через лес, дачные посёлки остались за спиной. Болото, тёмно-зелёное, зловещее, появилось неожиданно, словно и не должно было там его быть. Но Олег помнил, что так происходило всегда. Странное место. Дикое. По осени вокруг особенно грустно, так и хочется покончить с собой. Не зря ведь топились здесь некоторые соседи. Или кто-то топил их? Болото засасывало в себя стремительно и жутко. Так рассказывали. Солнце скрылось за облаками, лес благоухал ещё практически по-летнему. Меньшиков остановился, обвёл взглядом красивый и поэтический пейзаж. Он чувствовал, что Алексей где-то здесь. — Выходи, — позвал он негромко, но жёстко. Зашуршала листва, и меж деревьями показался бледный силуэт. То ли человек, то ли призрак. В первые секунды чекисту даже показалось, что там, по ту сторону болота стоит его двойник. Но нет, нет, это был Алексей. — Зачем ты отравил Сергея, тварь? — отчеканил Меньшиков, дав себе слово, что удержит ярость под контролем. — Он ведь самое дорогое, что у тебя есть, верно? — раздался насмешливый голос. — Да. Ведь я жив. А ты мёртв, — злобно улыбнулся Олег. — И тебе никогда не будет доступно то, что есть у меня. — А так ли много у тебя есть? Ты же этого беднягу буквально заставил терпеть себя, — расхохотался брат. Меньшиков чуть ухмыльнулся. Не мог он объяснить, как прекрасен Безруков в вечернем свете ночника, как приятно и сладостно держать его горячую ладонь в своей, чувствовать через него его всего, вдыхать аромат его волос, зацелованных летом, и видеть, как несколько прядей нежно и доверчиво липнут ко лбу. Не мог, потому что знал, что мертвец не поймёт. А я умру, забытый и ненужный, В тот день, когда придёт твой новый друг, В тот самый миг, когда твой смех жемчужный Ему расскажет, что прошёл недуг. Забудешь ты мою могилу, имя… И вдруг — очнёшься: пусто; нет огня; И в этот час, под ласками чужими, Припомнишь ты и призовёшь — меня! Как исступленно ты протянешь руки В глухую ночь, о, бедная моя! Увы! Не долетают жизни звуки К утешенным весной небытия. Ты проклянёшь, в мученьях невозможных, Всю жизнь за то, что некого любить! Но есть ответ в моих стихах тревожных: Их тайный жар тебе поможет жить. Тепло и податливость доверчивого тела. Шёпот на ухо, когда ноги и руки сплетены в одно, когда губы касаются венки на запястье, оставляя ожог. Алексей никогда этого не поймёт. Потому что он не любил и не жил. И какой бы слабостью не была любовь Меньшикова, живущая в сердце, она была его силой. И он начал понимать это только теперь, после своего возвращения. — Да что ты об этом можешь знать? Ты даже не представляешь, как пахнут августовские яблоки, прогретые солнцем. Ты не знаешь, какое это чистое волшебство, когда губы его полны этим яблочным нектаром, и оторваться от них невозможно. Ты не знаешь, что это — когда ни уйти, ни отпустить, но надо, приходится, вырывая из себя половину сердца. Ты даже не знаешь, как звенит его смех, как он задумчиво смотрит в окно, когда сгущаются сумерки. Он кажется выдуманным мною, ненастоящим. Что ты можешь знать о том, что у меня есть? И считать, много его или мало? У меня весь мир. Но тебе этого не понять, потому что ты — ничто. Ты мёртв. И никогда не будешь живым. Замолчав, Олег поднял руку, и, вкладывая всю свою ненависть, впрочем, как и любовь, метнул в брата мощный чёрный энергетический поток. Тот, струясь из ладони, подхватил Алексея и, повинуясь руке, поднёс пришельца к болоту, которое тут же призывно забурлило. — Если убьёшь меня, то твой Сергей точно умрёт! Только я знаю, как его спасти! — заорал тот. И его голос разлетелся по лесу раскатистым эхом. Олега это не остановило. Болото жадно проглотило Алексея и пошло пузырями, отрыгивая. Чёрная энергия так и летела из ладони капитана в тёмные воды. Лицо того было перекошено гримасой ярости и ненависти. А потом он медленно опустил руку и, тяжело дыша, упал на правое колено. — Что я должен сделать, чтобы он жил? Что, болото? Отвечай, — хрипловато прошептал он. И болото тихо забурлило.***
Любить — это прежде всего отдавать. Любить — значит чувства свои, как реку, С весенней щедростью расплескать На радость близкому человеку. Любить — это только глаза открыть И сразу подумать ещё с зарёю: Ну чем бы порадовать, одарить Того, кого любишь ты всей душою?! Любить — значит страстно вести бои За верность и словом, и каждым взглядом, Чтоб были сердца до конца свои И в горе, и в радости вечно рядом. А ждёт ли любовь? Ну конечно, ждёт! И нежности ждёт, и тепла, но только Подсчётов бухгалтерских не ведёт: Отдано столько-то, взято столько. Любовь не копилка в зашкафной мгле. Песне не свойственно замыкаться. Любить — это с радостью откликаться На всё хорошее на земле. Любить — это видеть любой предмет, Чувствуя рядом родную душу: Вот книга — читал он её или нет? Вот груша — а как ему эта груша? Пустяк? Отчего? Почему пустяк?! Порой ведь и каплею жизнь спасают. Любовь — это счастья вишнёвый стяг, А в счастье пустячного не бывает! Любовь — не сплошной фейерверк страстей, Любовь — это верные в жизни руки. Она не страшится ни черных дней, Ни обольщений и ни разлуки. Любить — значит истину защищать, Даже восстав против всей вселенной. Любить — это в горе уметь прощать Всё, кроме подлости и измены. Любить — значит сколько угодно раз С гордостью выдержать все лишенья, Но никогда, даже в смертный час, Не соглашаться на униженья! Любовь — не весёлый бездумный бант И не упрёки, что бьют под рёбра. Любить — это значит иметь талант, Может быть, самый большой и добрый. И к чёрту жалкие рассужденья, Что чувства уйдут, как в песок вода. Временны только лишь увлеченья. Любовь же, как солнце, живёт всегда! И мне наплевать на циничный смех Того, кому звёздных высот не мерить. Ведь эти стихи мои лишь для тех, Кто сердцем способен любить и верить! ©
Июльская луна растаяла. Исчезло поле, выцвела деревня. И всё осталось позади, лишь там, где жизнь когда-то бередила… — Сергей, прочтите что-нибудь! — Да, Серёжа, пожалуйста! — Просим! Просим! Какое-то питейное заведение. Без сомнения, московское. За узкими окнами темно, черно, фонари не горят. А внутри по обыкновению душно, шумно, пахнет алкоголем. — Ладно, бес с вами, — ухмыляется самодовольно Безруков и встаёт. С его бежевой рубашки слетают на пол крошки. Звенят стаканы, а потом кто-то неловко хлопает. Сергей взмахивает рукой, мол, замолчите. И уже в густой тишине начинает декламировать: — Люблю тебя, безгласный, странный, Мой цвет безвременномечтанный, В обрывной сказке бытия. Я вижу, взор твой молчаливый Хранит, рассказанное нивой, Всё тайнодейство сил земных. Твой каждый шаг неторопливый — Колосьями пропетый стих. Когда стоишь ты в светлом храме, Безумными я скован снами, Мои расширены зрачки: — Твоими поражён глазами, В них расцветают васильки. Твой лик весь обращен к иконам, А я иду путём зелёным, Душистой узкою межой, И, схваченный земным законом, Тобою — небу я чужой. Ты — в лике кроткой голубицы, Твои — молитвенны зеницы, И миг церковный жив псалмом, Во мне скликаются зарницы, И дальний чудится мне гром. Прости меня, мой сон прелестный, В моей груди, внезапно тесной, Весь труд земного жития: — С такою нивою чудесной, Лишь с ней, с тобою, я есмь я. А ночью вижу сон счастливый: — Спит ветер, забаюкан нивой, А я, уйдя земных оков, Идя, бесплотный, сонной нивой, Ищу — тебя меж васильков. Оглушительные аплодисменты, свист. Все любят поэзию Безрукова. Смотрят томно, с интересом, а тот и доволен. Садится, слышит в голове своей голос. Вроде бы знакомый, а вроде и нет: «Ты жил. Ты многое повидал. Ты видел славу, успех, тебя любили. Ты за эти двадцать шесть лет прожил жизнь нескольких человек. И сам это знаешь. Так уйди же, освободись. Ты останешься жить в своих стихах. Не хватайся за жизнь, что уже ускользнула от тебя». Сергей кивает, встаёт и, не обращая внимания на крики в спину, выходит из кабака. Улица гнётся, бежит наверх каменной мостовой. Умирать не хочется, но он понимает, что другого выбора нет. И вот он снова стоит на мосту. И июльская луна ещё ярче и светлее, чем прежде. Впереди, по полю, идёт человек. Дядя Ваня. Сергей оборачивается назад. Ну почему он всё ещё ждёт Меньшикова? Почему хочет, чтобы тот его вернул? Но в деревне как и прежде не горит ни один огонёк. Прощаться со всем, что было тяжело. И он понимает, что это конец. Мост пошатывается, когда поэт идёт вперёд, чтобы выйти в поле и догнать Ларина. — Идём со мной, Серёжа, — зовёт тот. — Идём за мной.