Окси знает всё

— Карелин... Карелин, блядь! Сюда слушай! Если ты тут хоть что-нибудь разъебешь, пизда тебе, понял? — Жид, — это может быть и отрицанием, и утверждением. Если жизнь после смерти существует, Мирон только что отхватил VIP-билет наверх, потому что он сдерживается и заталкивает Славу в комнату очень вежливо. Предельно вежливо. Подзатыльник не в счёт. — Жидовская хата, — констатирует Соня. — Как запустить газ? — Никак, — Фёдоров чувствует себя слишком уставшим, чтобы спорить и вообще отвечать на, по большей части, бессвязные реплики. Слава успел отрубиться в машине, так что сейчас выглядит предельно помято и безобидно даже со своей снисходительной усмешкой и подколками. Он плюхается на край кровати и сутулит плечи, упираясь локтями в колени. — Сиги есть? — Я отдал свою пачку тебе. — Я её проебал. — Я знаю. Нет. Последнее относится к ещё не спетой строчке. Кривая улыбка меркнет, и от этого — сука, почему? — можно почувствовать себя последним уебком. «Нет, нет, нет, нет, нет...» — Ладно. «Бля-я-я-я...» — Мой Окси знает все-е-е, па-апа, па-а-апа!.. — несмотря на вернувшуюся усмешку, лицо у Славы все такое же серое, а взгляд неадекватный; маловероятно, что он в полной мере осознает происходящее и сможет вспомнить все это после 10-12 часов отруба. — Мой Окси... Бля... — Плохо? — Я новый бог... — спустя долгую паузу выдыхает Слава, утыкаясь лицом в ладони. — Дохуя... — сам себе кивает Фёдоров, все так же тупо стоя у кровати. Он думает, что Гнойного можно было бы принять за студента или даже школьника, если бы он был чуть ниже. А ещё о том, что смотреть на Карелина вот так, сверху вниз, странно. Хотя это их первая и последняя встреча. Нет смысла привыкать. Нет смысла думать обо всем этом. — Ложись спать, Слав. — Угу. — Воды принести? За то время, пока Гнойный молчит, Мирон и сам успевает придумать пару шуток на эту тему, однако запоздалый ответ не то что не тянет на шутку, вообще мало похож на связную речь. Вздыхать уже заебало, но, видно, день сегодня такой. Пока он ходит на кухню и обратно, Слава не сдвигается ни на сантиметр. Это немного напрягает. Как и вся ситуация в целом. По крайней мере, если кто и узнает, нихуя не поверит. В том, чтобы вручить обдолбаному стакан воды, нет чего-то охуенно сложного. Но Мирон все равно замирает перед кроватью, не зная, что и как сделать. Надо просто тряхнуть застывшего Славу за плечо. Это ведь не казалось чем-то зашкварным тогда, на баттле, да? Почему же сейчас это так неловко? Одно прикосновение, Гнойный всего лишь человек, не кусается, наверное. Что не так?.. Люди. На Версусе вокруг них была толпа, а теперь это... Это, блядь, слишком лично. Наверное, все же что-то изменилось в мире из-за их баттла, потому что какого хуя так... Сложно. Какого хуя все так сложно? Мужик в тридцать с хером лет мнется, как школьница. Ебаный пиздец. — Слав, — Фёдоров наклоняется и осторожно кладет руку на слишком горячее плечо. Ноль реакции. Сжимает пальцы чуть сильнее. — Слава. Тот наконец подаёт признаки жизни, заторможено, будто в дерьмовом слоумо убирая руки от лица и оборачиваясь. — Выпей. — Стакан выкинешь? — Нет.

***

Отрубается он быстро. Хоть что-то реально хорошее за день. Сам Мирон ещё какое-то время шароебится по квартире, не зная, куда себя деть. В голове так много мыслей, что ни за одну не удаётся уцепиться. В конце концов он даже совершает подвиг: доходит до ближайшего магазина и покупает сиги. Возможно, это только самовнушение, но от никотина становится легче. А ведь он вроде как бросил. Сделав большой круг, Фёдоров возвращается в квартиру и таки добирается до кровати. Слава спит и выглядит тошнотворно мило. А сам на Окси гнал. Уебок, блядь. Спать хочется, но не слишком сильно, так что Мирон кидает подушку к спинке кровати, садится поудобнее — подальше от Гнойного, благо, размеры кровати позволяют, — и утыкается в телефон. Бесцельно листает страницы, ничего не видя и ни о чем не думая, и как-то незаметно для себя засыпает. В два часа дня скатившийся куда-то вбок телефон начинает вибрировать. Реагировать на звонок очень сильно не хочется: надо будет шевелиться и, что хуже, разговаривать. Придётся сесть, потому что за несколько часов сна он как-то случайно оказался в полулежачем положении, придётся двигать затекшими руками, скорее всего отвечать на дурацкие вопросы. Но есть такое слово как «надо». День вздохов продолжает оправдывать себя. С поистине героической стойкостью Окси приоткрывает глаза и моментально приходит в себя, потому что у него под пальцами — мягкая, не слишком качественная красная ткань, поперёк живота перекинута тяжёлая тёплая рука, а куда-то в ребра утыкается невыразительно-спокойное во сне лицо. Только всезнающий хер может объяснить, как он умудрился с края кровати переместиться в самый центр, да ещё и лечь как-то криво, по диагонали. В первую секунду паника заставляет его вздрогнуть. Слава слабо дергает головой, плотнее прижимаясь к Мирону щекой. Жарко. Жарко, хоть сам прыгай с моста. Блядь. Звонок в два дня не так уж плох. Очень осторожно, стараясь почти не шевелиться, Федоров кое-как подцепляет телефон и, неотрывно глядя на Карелина, отвечает. — Да? — тихо и хрипло. — Ты Славу не видел? Долгое мысленное «бля». — Откуда у тебя мой номер? — Тебя ебет? — раздраженно цедит Замай, очевидно, Окси не был первым, кому он звонил. — Ты Славу видел или нет? Его дома нет, телефон отключен, и никто не знает, куда он проебался утром. Странно, что он сам не подумал об этом раньше. Держать руку на плече Славы становится чуть (еще) приятнее. — И это должно меня ебать? — Ну и мудила ты... — вызов сброшен. Мирон медленно убирает телефон от уха, откладывает в сторону и залипает в одну точку. Спать больше не хочется. Вставать тоже. После такой ночи навряд ли у него получилось бы разбудить Карелина даже при особом желании. Не то, чтобы желание было... Лучше бы все оставалось именно так. Чтобы не было никаких мыслей, дел, чтобы можно было лежать вот так вечно. Никуда не ходить, ни с кем не говорить, ничего не объяснять. Навсегда остаться в комнате. Бродский был бы им доволен. Бродский, блядь. Что это вообще за хрень? Ебаный пиздец, а не утро. Лучше подумать о том, что будет, когда Слава проснется и, скорее всего, охереет. Как ему все это объяснить? Даже если он и вспомнит что-то, это ничего не гарантирует. Это ведь Гнойный. Мерзкий злобный мудак Слава КПСС. Благодарность, искренность, жалость, — все это не его. Милым он может быть только пока спит. Или бухает. Неплохой план, если, конечно, он захочет бухать в компании Оксимирона. А он не захочет. Потому что Гнойный и Окси не друзья. Они виделись один раз и больше никогда не встретятся. Все это случайное стечение обстоятельств. Момент, который может разбиться о скалы реальности в любую секунду. Вздох как-то сам вырывается из груди. Худший день в жизни. Может, второй после баттла. На размышления о бренности бытия, которое нихуя не панчлайн, тратится минут двадцать. Но в жаре думается плохо, и спустя ещё несколько минут сожалений, Мирон все же убирает с себя руку Славы и выбирается из кровати. Дышать становится легче. И пульс не так ебашит по голове. Но без этого как-то тихо. Холодно. Уже почти отвернувшись, Федоров все же кидает последний взгляд на своего главного фана-хейтера. Это какая-то уличная магия, потому что нельзя выглядеть одновременно придурошно и мило. Так только он, Гнойный-Соня-Слава может. Это простая и короткая мысль, но затягивает не хуже остросюжетного детектива. Хочется ровным счётом нихера, и в первую минуту так и подмывает вернуться обратно в кровать. «Просто забей, съеби на кухню и завари кофе...» — эта мудрая мысль звучит тем же смутно знакомым голосом стенд-апера, но вспомнить никак не получается. Со второго раза должно получиться чётко следовать инструкции. Мирон поднимает телефон... «Хорошо...» Делает шаг назад. «Хорошо...» До боли закусывает губу. «Ну-у-у?..» Быстро шагает к кровати, рваным, скованным движением мнущейся девки убирает светло-русые прядки с чуть взмокшего лба и как гребаный Флеш вылетает из комнаты. «Сам знаешь, кто ты», — заявляет ставший уже ненавистным голос. — Знаю, — раздраженно бросает Мирон своему отражению в коридорном зеркале. В ушах колотится сердце.