Мы не будем друзьями

      — Ну, так вот, — Паха всё не может успокоиться, несмотря на то, что пара уже началась, аудитория битком наполнена студентами со всех четырёх потоков, а секретарь деканата стоит возле кафедры и зачитывает сроки практик, — учится он на актёрском, так что лицезреть мы его сможем на общих парах. А вообще, — тут Паха мечтательно зажмуривается, — я бы посмотрел пару фильмов с его участием, говорят, он в порнухе снимается.       — Слушай, — я раздражённо смотрю на Мальцева, — ты достал уже. Я уже сомневаться начинаю, мой ли ты друг, или тебя где подменили. Ты так талантливо скрывал свою ориентацию столько лет, что я диву даюсь.       — Ну, ты чего, — Паха обиженно поджимает губы, — нормально у меня всё с ориентацией. Но это же Илай. Вот увидишь — сам всё поймёшь.       Мальцев с выражением лица «а-ля оскорблённая добродетель» отодвигается от меня на край скамьи и преувеличенно внимательно смотрит в сторону кафедры.       Я оглядываюсь — как это принято, секретаря никто не слушает, всё равно эти сроки будут потом на стендах, так что можно просто посидеть и расслабиться.       Откидываю голову назад, утыкаясь затылком в стоящий на более верхнем ряду стол, и смотрю снизу вверх в улыбающееся лицо Вики Андреевой. Она наклоняется ко мне так, что её глаза оказываются прямо напротив моих, и вот в таком зеркальном состоянии мы смотрим друг на друга — кто кого переглядит. Потом Вика фыркает и шёпотом спрашивает:       — Яблоко будешь?       Я морщу нос. Нет, яблоко я не хочу, а вот сама Вика заслуживает более пристального внимания.       — Погуляем после пар?       Она чуть улыбается, кивает, а я разгибаю онемевшую шею и возвращаюсь в стандартное для студента положение — то есть тупо ложусь на стол, глядя на препода — лекция уже началась, я хмурюсь и открываю тетрадь.       И тут, когда до перерыва оставалось минут двадцать, случилось ЭТО.       Потом я вспоминал, как впервые увидел его и каждый раз удивлялся, насколько надо быть уверенным в себе, чтобы так зайти в аудиторию, где сидит, по меньшей мере, человек двести малознакомых тебе людей, и все они знают, кто ты такой, какой скандал стоит за твоими плечами, представлять эти шепотки за спиной, смешки и новое обсасывание этой ситуации вплоть до блестящих косточек.       В нём не было ни капли смущения от того, что он нарисовался к концу пары, он зашёл так, как выходит на сцену обласканная публикой прима, уверенно, спокойно и с налётом лёгкой снисходительности на лице, на котором будто написано было: «Вот он я. Ждали меня?». А его и в самом деле ждали. Если за секунду до его появления в аудитории стоял привычный гул, то сейчас полнейшая тишина воцарилась в рядах амфитеатра, все, затаив дыхание, смотрели на него, а он, словно в таком внимании нет ничего такого этакого, остановился возле кафедры и, чуть скривив чётко подведённый рот, обводил взглядом своих новых однокурсников.       Да, я понял, что именно имел в виду Мальцев, рассказывая о нём. Он не пришёл на пары, он пришёл в модный клуб, чтобы показать себя. И это ему удалось на все двести пятьдесят процентов, потому что от того, что стояло сейчас перед нами, невозможно было оторвать взгляд.       Никакое, даже самое полное описание, не способно передать этого охренительного в своей наглости образа. Высокий, стройный до худобы, светлые, почти серые волосы, ниже плеч, такие волосы сразу хочется накрутить на кулак и… да блядь!       Узкие, слишком узкие джинсы еле держатся на бёдрах, кажется, что, дёрни он ими — и джинсы сползут нахрен ко всем чертям, потому что единственное, что удерживает их от падения, это выпирающие тазовые косточки, такие острые, что хочется проверить, насколько верно это ощущение.       Плюс к этому короткая джинсовая куртка, не застёгнутая на груди, накинута прямо на голое тело, и тут уже весь ассортимент в полном объёме — и подтянутый плоский живот с маленьким колечком в пупке, и болтающиеся на шее цепочки. На ум приходит мысль, а что там дальше под курткой у парня, который проколол себе пуп, ведь наверняка и в сосках у него что-то есть, да по-любому же… и неожиданная дрожь по позвоночнику.       Лицо же выбивает окончательно и так уже нестабильную почву из-под ног. Слишком синие глаза, такие синие, что приходит мысль, что такого цвета вообще не бывает, что это всего лишь цветные линзы, в обрамлении накрашенных длинных ресниц. Чуть припухшие губы чётко обведены по контуру и тронуты розовой, отливающей блеском помадой.       Да, я понимаю Пашку, я понимаю даже Михея. Глядя на этого парня, ты забываешь обо всём на свете, потому что в голове стирается представление о каких бы то ни было рамках. Как говорил кто-то из великих: «То, что красиво — красиво…».       Это именно из этой категории. Красивое — оно на то и красивое, что им может любоваться каждый. Как в картинную галерею пришёл: ты ведь там не задумываешься над всякими моральными понятиями, мужчины ли перед тобой или женщины, или тупо море, или мишки на сосне. Это красиво, и точка. И ты смотришь. И ты получаешь эстетическое наслаждение.       — Фролов, — с неудовольствием кривится наш препод, Всеволод Арнольдович Пырятин, или в просторечии Всеволод Большое гнездо, как его за спиной зовут студенты нашего вуза, — тебя так долго не было, а начинаешь ты снова в своём репертуаре. Во-первых, ты так опоздал, что мог вообще не приходить, во-вторых, ты не перепутал институт с ночным клубом?       — И я рад вас снова видеть, Всеволод Арнольдович, — сладко улыбается Илья, — во-первых, я не опоздал, а оформлял нужные бумаги в деканате, во-вторых, вы что-то имеете против моего внешнего вида? Хотите это обсудить? Я могу остаться после пары, и когда все уйдут, вы мне подробно расскажете, что именно вас не устраивает, — тут Илай наклоняется к кафедре и подмигивает Пырятину.       Тот густо краснеет:       — Нет уж, увольте, от таких разговоров. Садитесь, Фролов, и не опаздывайте больше, я вас умоляю.       Илья поднимается по ступенькам амфитеатра, нет, не по ступенькам, он идёт по подиуму под прицелом изучающих его глаз, не оставляющих без внимания ни единого миллиметра на его теле.       А я поворачиваюсь к открывшему рот Пахе и говорю:       — Ну да, ты прав был. Губы у него такие, что тут невольно задумаешься об отсосе.       Я не знаю, спецом я сказал это так, чтобы Илай услышал, или это случайно вышло, но он услышал, потому что он резко тормозит возле нашего стола, поворачивается ко мне и, изогнув губы в гадкой улыбочке, спрашивает:       — Задумываешься об отсосе, сладкий? Хочешь мне отсосать? В очередь, малыш, в очередь.       — Да ты охуел, что ли, пидор… — я срываюсь с места, чтобы зарядить ему кулаком прямо в центр всего этого великолепия, но меня тут же дёргает назад Паха, намертво вцепившись в ремень моих джинсов.       — Ты что, с ума сошёл, — шипит он мне в ухо, — забыл, что я рассказывал?       — Пидор, значит? — Илай смотрит, прищурившись. — А ты у нас очередной гомофоб? — тут он растягивает губы в змеиной улыбке. — Ну, мы с тобой ещё пообщаемся, сладкий. Я это тебе обещаю.       — Нахер свали, — цежу я сквозь зубы, а он, уже забыв обо мне, поднимается на самый верхний ряд и располагается возле окна, скучающе глядя куда-то вдаль и думая о чем-то своём.       — Ну, ты молодец, — Паха недовольно скривив лицо, выговаривает мне в самое ухо, — совсем дурак, что ли? Ты нахера с ним связываешься? Он злопамятный, он твои слова, озвученные на всю аудиторию, не забудет. Хочешь такого же шоу, как с Михеем?       — Успокойся, — всё ещё кипя от возмущения, огрызаюсь я. — Я не ведусь на пидоров. У меня сейчас по отношению к нему только одно желание — размазать его наглую рожу по бетону.       — Держи свои желания при себе, и не надо вообще никаких действий по отношению к нему предпринимать. А то потом никто там выяснять не будет, что там было, а чего там не было, если Илай заяву на тебя накатает. Ему-то похрен, а тебе зачем такая слава?       — Так, ребята, на сегодня всё, — Пырятин складывает листы лекции в папку. — Скоро я вам озвучу тему совместного проекта, распределим вас по группам, чтобы вы могли себя проявить в командной работе. Сейчас все свободны. Ах, да, — спохватывается препод и смотрит на верхний ряд, — Фролов, я вас убедительно прошу соблюдать официальный стиль в данном учебном заведении.       Илай удивлённо приподнимает брови:       — Ну, если убедительно просите... но тут вопрос — вы просите, потому что вам не нравится, так как не по уставу, или вам так нравится, что вы не можете сосредоточиться на лекции?       — Оставьте, Фролов, вы эти свои инсинуации, — устало машет на него рукой Всеволод Арнольдович и покидает аудиторию.