Мы не будем друзьями

      С чего я вообще решил, что проведённая ночь в одной постели с Фроловым что-то изменит в наших отношениях? Это всё равно что случайно заночевать на вокзале и надеяться потом, что все окружавшие тебя в этот момент люди вдруг ни с того ни с сего заделаются твоими друзьями.       Илья вёл себя так, будто вообще ничего не было между нами, он был всегда рядом со своей свитой, а на общие пары приходил после того, как лекция уже начиналась, и после окончания занятия исчезал сразу же за преподавателем.       У меня не было никакой возможности поговорить с ним, он пресекал эти возможности на корню. Пару раз я видел, как в конце учебного дня он уезжал на всё той же тачке всё с тем же мужиком, который смотрел на него так же, как и подданные его свиты.       Я тоже старался по минимуму попадаться Фролову на глаза, понимая, что нифига из этой истории не выйдет, а навязываться и терять гордость, бегая за ним — до этого я ещё не так глубоко пал в собственных глазах.       Поэтому я ничего не предпринимал, всё, что я мог сделать — я сделал, если ему не нужны никакие продвижки в этой теме, то вряд ли он дождётся, если вообще ждёт, что я у него в ногах валяться буду.       Очень редко я ловил на себе странные взгляды Фролова, совсем непонятные мне, как будто я снова не оправдывал его ожидания. Ну да, точно, он же королева этого мира, все ниц должны падать при его появлении, он привык, что его добиваются, умоляют его, чтобы он просто хотя бы скривился в чью-то сторону.       Я усмехаюсь от этой мысли, нет, Илья, я не буду тебя умолять: или мы будем на равных, или мы не будем никак. Тешить свое непревзойдённое эго ты можешь и с другими, в таком статусе в твою коллекцию я не попаду.       — Слушай, — Мальцев толкает меня локтем. Я недовольно кошусь на него, идёт очень серьёзная пара и разговаривать совсем некогда, но это же Паха, если ему приспичило, то он будет говорить даже перед угрозой расстрела. — Я тут пытался пробить великую художницу Фролову, ну посмотреть, что она ещё там намазала за свою жизнь. И знаешь что?       — Что? — сквозь зубы шиплю я.       — А ничего! Поисковик вообще ничего не выдал. Нет никакой художницы Фроловой. Не, ну есть, конечно, но другие… не она.       — Она, может, под псевдонимом пишет, — ещё тише шепчу я. — Ты по картине пробить попробуй. Залей в поисковик.       — А, точно, — хлопает по лбу Паха, — и как я не догадался.       — Молодые люди, — на нас недовольно смотрит Антон Георгиевич Геращенко, профессор, народный артист России, и ещё хрен знает сколько статусов у него, ведущий у нас курс режиссуры игрового фильма. — Вы, может, продолжите ваш увлекательнейший диалог вне стен этой аудитории и позволите мне говорить для тех, кому это интересно?       — Простите, — мы с Пахой даже отодвигаемся друг от друга, чтобы Геращенко точно увидел, что мы раскаиваемся.       На перерыве он роется в своем телефоне и восхищённо присвистывает:       — Ну нихуя себе!       — Что там? — оборачиваюсь я к нему, а он в немом охуе протягивает мне телефон.       — Ты был прав. Она — Анна Голденберг. И ты сейчас охренеешь.       Я беру телефон и смотрю на открывшуюся галерею картинок. Слово охренеешь тут совсем не подходит. Да, есть просто картины, где на сюрреалистическом фоне летают какие-то существа с человеческими головами, и вообще происходит какая-то непонятная херь, но в основном, на большинстве картин — он.       Если совсем не знать Илью Фролова, не встречаться с ним в жизни, то даже и не догадаешься, даже и не заподозришь, что то, что открывается почти на всех изображениях — вовсе не девочка. Картин очень много, и возраст Ильи на них тоже меняется. На самых ранних ему лет пять, а потом по нарастающей. И везде он с длинными волосами, одежда на нём разная, но ничего такого, что бы хоть как-то намекало на то, что это мальчик.       По мере взросления наряды становятся всё откровеннее, а в заключение идёт практически обнажёнка и тут уже насчёт половой принадлежности трудно ошибиться.       Правда, возраст на картинах обрывается где-то лет с семнадцати, так что можно предположить, что «Ангел» был одним из последних творений сумасшедшей мамаши.       Кстати, «Демон» тут тоже имеется, и это настолько выбивает из реальности, что невозможно отвести от него глаз. Такой же тёмный фон, как и на «Ангеле». А из темноты, выдвигается обнажённое тело, опустившееся на одно колено и с протянутой вперёд рукой. Глаза смотрят тебе в самую душу, словно предлагая: «Идём со мной. Тебе понравится!». Кроваво-красные губы приоткрыты, изогнуты в насмешливой улыбке. Шею перетягивает кожаный ошейник с острыми шипами и тянущейся куда-то вверх цепью. За спиной чёрные крылья, сливающиеся с тёмным фоном самой картины, но чернота их перекрывает темноту фона. А сама картина пропитана таким желанием, что подгибаются ноги.       Я кликаю на эту картину, и нас выносит на сайт самой художницы. Пашка тихо охает:       — Ты посмотри, за сколько это купили. Если она все картины с ним за такие бабки продаёт, то я просто восхищаюсь её находчивостью.       — Я представляю, кто это покупает, — с раздражением говорю я, не в силах оторваться от «Демона».       — Кто-кто, ясно кто — богатые извращенцы, — с явным удовольствием констатирует Паха. — А вот и сама звезда на горизонте.       Я поворачиваю голову: по коридору идёт Фролов со своими друзьями, в обнимку с тем самым черноволосым парнем, который, проходя мимо нас, смотрит на меня, улыбается и внезапно подмигивает. Я, преодолевая внутреннее сопротивление, окликаю Фролова:       — Илья, подожди.       — Отъебись, — тут же, не глядя на меня, бросает он и поворачивается к идущему следом розоволосому Витеньке. — Смотайся в кафетерий за минералкой.       Витенька, осчастливленный таким вниманием, чуть ли не хвостом метёт, с радостью несясь исполнять приказание своего божества, а Фролов наклоняется к своему спутнику и что-то шепчет ему на ухо. Тот оглядывается на меня и снова улыбается.       Мальцев с брезгливостью смотрит вслед удаляющейся процессии:       — Цирк уехал, клоуны сбежали. Забей ты на него уже.       Я усмехаюсь — если бы мог это сделать, какой замечательной стала бы моя жизнь. Встречался бы с Викой, поженились бы, детишек нарожали — тьфу, бля.       Ближе к вечеру Паха снова зависает у операторов, а я жду его в коридоре. Вот за что люблю наш универ, что не появляется тут желание свинтить сразу же после пар, в основном тут учатся люди, которым интересно то, что они выбрали своей специальностью. Так что постоянно кто-то крутится в учебных аудиториях, звукари сидят за пультами, операторы по уши в своих программах, что и не вытащишь, актёры в фойе разыгрывают целые спектакли, готовясь к очередному тренингу. Замолкает универ только к позднему вечеру, и то некоторых приходится выводить чуть ли не с охраной, а они умоляют позволить им тут заночевать.       Но сегодня в коридорах достаточно тихо, уже почти восемь часов вечера, Паха вот-вот должен появиться, а я сижу, закрыв глаза, и думаю, что мне дальше делать с моей вконец запутавшейся жизнью.       — Привет, — раздаётся надо мной тихий голос.       Я открываю глаза, передо мной стоит тот самый парень, с которым Илья обжимается уже на протяжении нескольких дней. Он стоит так близко, что я, наконец, могу хорошо рассмотреть его. Симпатичный, улыбчивый, с двумя проколами в нижней, капризно оттянутой губе, и вставленными в неё двумя колечками. Я смотрю на него, пытаясь понять, что ему надо, а он присаживается рядом и наклоняется ко мне так близко, что я чувствую его запах, что-то очень сладкое, почти приторное.       Он улыбается и облизывает губы, проходясь языком по одному из колечек:       — Не хочешь пригласить меня куда-нибудь? Например, к себе в гости?       Ну нихрена себе! Вечер перестаёт быть томным. Мне становится настолько смешно, что я не могу удержаться от смеха. Парень хмурится и почти обиженно смотрит на меня:       — Что смешного?       — Тебя Фролов ко мне подослал? Зачем?       Он пожимает плечами и пытается сохранить лицо:       — С чего бы ему меня к тебе подсылать. Может, я сам…       — С хуя ли? — скептически интересуюсь я.       — Ну, ты классный, такой весь…       Я не даю ему договорить:       — Огрести не боишься?       — Но Илай сказал…       — Ах, всё-таки сказал… — ухмыляюсь я. — Так что ты хочешь мне предложить?       Вместо ответа он придвигается ещё ближе вместе со своими колечками в губе — надо сказать, почему-то волнующее зрелище… я протягиваю руку и трогаю их, он приоткрывает губы, снова облизывает их, задевая мои пальцы. Мелькает мысль, а почему бы и нет, раз с Фроловым всё равно полный пролёт. Но тут же какая-то волна отвращения поднимается во мне к этому парню, но я всё же смотрю на его приближающееся ко мне лицо — мне интересно, до какой ступени он готов дойти сейчас.       — Отбой, — резкий голос заставляет нас вздрогнуть. Мы одновременно поворачиваем головы — невдалеке стоит Илья, красивый, надменный ангел, такой охеренно прекрасный, что сдавливает горло. Он смотрит на своего приближённого и сквозь зубы приказывает: — Съебись.       Тот быстро ретируется, а Илья подходит ко мне:       — Меня, говоришь, хочешь? Или тебе без разницы кого?       Я поднимаюсь со своего места:       — Чтобы это выяснить, тебе надо было досмотреть этот акт пьесы до конца. Что же ты так нетерпеливо оборвал шоу на самом интересном месте?       — Не хотелось никого бить, — нехотя цедит он.       Я удивлённо приподнимаю брови:       — Надо же. А кого именно тебе не хотелось бить? Своего подосланного дружка? Зачем весь этот фарс, Илья?       Тот усмехается и вызывающе смотрит на меня:       — А мне так захотелось.       Ему так захотелось. Что ж тут непонятно, всё понятно. А вот мне сейчас хочется вдавить его в стену, чтобы он хоть на минуту стал человеком, а не вот этой сволочью, которую все знают. А мне в принципе, уже и похрен, я толкаю его к стене, прижимаю так крепко, что не вырваться, блокирую с двух сторон руками. Он тяжело дышит напротив меня, губы так рядом, я смотрю в его глаза, меня тянет к нему так, что сил сопротивляться этому нет.       — Илья…       — Ну же, — шепчет он.       — Ну нихуя себе, — громкий голос Мальцева заставляет нас отшатнуться друг от друга, и пока я привожу в порядок дыхание и гневно смотрю на Пашку, Фролов подныривает под мою руку и сбегает так быстро, будто за ним гонится стая бешеных псов.