Мы не будем друзьями

      Информации слишком много, и я уже не уверен, что мне стоило копаться в этом болоте. А что я ожидал вообще? Что Илай живёт светлой и праведной жизнью? Да вот ни разу я так не думал. Так что же я сейчас так удивляюсь? Слухов по универу ходило слишком много, и ничего удивительного в том, что большая часть из них всё же оказалась правдой.       — Чтобы оставить заявку — надо зарегистрироваться на сайте, — тем временем читает Мальцев и нажимает на кнопку регистрации.       — Ты что делаешь? — я смотрю на Мальцева как на идиота, но тот лишь ухмыляется:       — А что, щас зарегимся, посмотрим, что там есть, и оставим заявочку.       — Совсем дурак? — я кручу пальцем у виска. — Во-первых, знать я не хочу, что там вообще есть, а во-вторых, когда ты так разбогатеть успел? Я уверен на сто процентов, что заявку там можно оформить при полной предоплате.       — Не, ну зарегиться ради интереса мы ведь можем? — упирается Пашка, и я сдаюсь.       После заполнения всех нужных форм и оплате входа, мы выходим уже на полную страницу профиля Илая. И тут уже в открытом доступе есть и другие видео, я так понимаю, для возбуждения ещё большего интереса, потому что Фролов там очень убедителен и очень сексуален.       То, что он говорит и делает на камеру — неописуемо. И никого больше нет, только он, но от одного его взгляда прошивает насквозь, от его движений хочется выдрать себе глаза, потому что его тело намертво впечатывается в сетчатку.       Под каждым видео тысячи комментариев, от которых чуть ли пар не идёт.       — Ну, он тут один, — разочарованно вздыхает Паха, — и его никто не трахает.       — С чего ты вообще взял, что его кто-то трахает? — недовольно смотрю я на Мальцева.       — Никто? — скептически отвечает он. — Даже ты?       — Отъебись, — я снова смотрю на монитор, где Илай чуть ли не в камеру шепчет что-то, облокотившись на спинку кресла, широко разведя колени и положив руку себе между ног. — Выключи это блядство, — я раздражённо закрываю крышку ноута и с преувеличенным вниманием смотрю в окно.       — А я бы ещё посмотрел, — Пашка потирает покрасневшие щёки и смотрит на меня. — Что будешь делать?       Я пожимаю плечами. Что я буду делать? А хрен знает, что мне делать теперь. Почему, ну почему именно со мной случилось это дерьмо? Ну чем меня не устраивал милый и послушный Ренатик?       Жил бы себе сейчас и горя не знал, раз уж так мне приспичило перейти в другой лагерь. Но нет же, мне надо было выбрать такого, каких вообще не бывает — эксклюзивный вариант. А может, именно такой вариант мне и нужен был? Может, именно поэтому меня никак не вдохновил зайка Ренатик? Вот и получил я, что хотел. Как та собака, которая бежит за грузовиком и не знает, а что она будет делать, если она этот грузовик всё же догонит.       — Мне надо побыть одному, — не глядя на друга, говорю я. И тут впервые в жизни, Мальцев, ни слова не говоря, не споря со мной и не пререкаясь, собирает свои вещи и тихо исчезает.       Я вздыхаю — у меня два варианта. Первый, не очень приятный — сделать вид, что я ничего не знаю и вообще не в теме, и довольствоваться ролью избранного фаворита в свите короля. Почётная, но малоуважаемая роль. Второй, тоже совсем не приятный — послать Илая туда, куда он ходить не особо любит, то есть нахуй.       Ни тот, ни другой варианты не вызывают у меня ни малейшего энтузиазма.       А за окном уже поздний вечер, а в голове снова каша, а главный шеф-повар этого ресторана вывернул мне весь мозг наизнанку.       На столе тем временем телефон грозит протереть дыру от охватившей его вибрации — я так и не вспомнил, что надо включить звук. Смотрю на номер — Илай. Нет, не сегодня. Я не могу с тобой сейчас разговаривать. Но телефон не замолкает — снова звонок, ещё один, ещё пять, десять. Я уже собираюсь вырубить его полностью, как приходит смс:       «Если ты сейчас не ответишь — я приеду к тебе сам. Ты ведь веришь, что я это сделаю?».       Я смотрю на часы — одиннадцать вечера. И да, я верю ему.       — Что?       — Приезжай ко мне.       — Не сегодня.       — Сегодня! Сейчас!       — С чего ты взял, что я прибегу по первому свисту?       — Потому что ты хочешь.       — Не хочу.       — Не пизди. И перестань козлить. Жду тебя.       Вот и всё. Вот и поговорили.       Всё идёт по плану?       Всё летит в пизду!       И он знает, что я приеду. И он ни секунды в этом не сомневается. Золотой мальчик с громадным эго и не менее огромным самомнением.       Я еду к нему, я не могу не поехать. На входе меня не тормозит охранник, он машет мне рукой — можно идти, его уже предупредили. Я стою перед дверью Фролова и борюсь сразу с двумя желаниями: позвонить и убежать прочь. Как известно, побеждает тот волк, которого ты кормишь. Илай встречает меня в одних джинсах и телефонной трубкой в руке.       Он кивает мне вглубь квартиры, а сам продолжает разговор:       — Ну, конечно, как ты захочешь. Ровно тридцать минут — секунда в секунду, ты же знаешь, как я люблю точность. У меня для тебя сюрприз. Хорошо. Да, лучше сам, чтобы я не бежал через весь дом. До встречи.       Я стою и хмуро смотрю на него.       — Это кто? — понимаю, что спрашиваю ерунду, какое мне, в сущности дело, — кто я ему, чтобы он мне докладывался.       — Да, фигня. Не заморачивайся, — отвечает он и косится на часы.       — Нам надо поговорить, — начинаю я, но Фролов меня тут же перебивает:       — Хорошо, мы поговорим, но позже. Я так соскучился по тебе.       С этими словами он прижимается ко мне всем телом, вдавливается мне бедром между ног, и я теряю голову. Его волосы, губы, руки — всё это обволакивает меня со всех сторон, обдавая лимонно-терпким ароматом, и я забываю обо всех своих претензиях, мне так хорошо с ним, что сейчас, в этот момент, в эту минуту, мне больше ничего не надо — только, чтобы он не останавливался.       Мы, спотыкаясь, вслепую, добираемся до спальни и падаем на кровать. Я не замечаю, как раздеваюсь, как раздеваю его — одежда исчезает так быстро, словно её и не было. Он стонет подо мной, тянется к моим губам, кусает их до крови, прижимает мою голову к своему лицу, всасывает мой язык в свой рот, пожирая мою душу.       — Хочу тебя, — стонет он. — Думать больше ни о чём не могу.       Кивает на знакомый флакон на тумбе:       — Сделаешь это сам? — и закидывает мне свои ноги, замечательные длинные ноги, на плечи.       У меня перемыкает настолько, что я готов, наплевав на всё, натянуть его тут же и сразу, так я дурею от его открытости и доступности.       Но я собираю волю в кулак, или во что там ещё собирают волю, я лью себе на ладонь масло, лью его туда, где расходятся его ноги, и вдавливаюсь пальцами в горячую и упругую плоть.       Илай стонет, насаживается на мои пальцы:       — Ещё… ещё глубже… детка… да… вот так… ещё… — выворачивается всем телом, открывает глаза и смотрит на часы на стене.       Потом обхватывает меня руками и снова тянется к моим губам:       — Мой, ты только мой, Егор.       И тут мне так некстати хочется спросить, а чей он, что я едва сдерживаюсь. Только возбуждение и желание его немедленного удовлетворения останавливает меня.       Он опять косится на часы:       — Трахни меня, сейчас. Быстрее.       С этими словами перегорают все предохранители, какие ещё были. Я вытаскиваю из него свои пальцы и заменяю их на то, что уже изнемогает от желания быть в нём, внутри его тела. Сразу же накрывает такой лавиной удовольствия, что я понимаю, и сегодня я долго не продержусь. Но так хочется продлить этот, такой быстрый, кайф, что я перевожу дыхание и останавливаюсь. Илай тут же распахивает глаза:       — Нет, нет, не останавливайся, надо быстро, — и снова моментальный взгляд на часы.       Я на секунду отвлекаюсь, кажется, что слышу какой-то шум в коридоре, но Илья уже подаётся мне навстречу бёдрами, я охаю, и меня закручивает в водоворот судорог, в которых я бьюсь чуть ли не при смерти, слыша под собой сорванное дыхание и хриплые стоны Фролова.       — Ила, — чужой голос выводит меня из состояния прострации, я открываю глаза, на пороге спальни стоит Марк, бледный, до синевы в пальцах сжавший косяк двери, другой рукой тянущий узел галстука, будто он его душит. — Что ты делаешь?       Илай тоже открывает глаза, удовлетворённо улыбается и поворачивается на одном локте в сторону Марка:       — Что я делаю? Я думаю, ты очень хорошо рассмотрел то, что я сейчас делал.       — Ты же говорил, что никогда… — не обращая на меня никакого внимания, точно меня тут нет, продолжает Марк, глядя только на Илая.       — Никогда, Марк. Никогда с тобой. Я хотел тебе показать, что то, чего тебе больше никогда не получить от меня, может получить он, — тут Илья кивает на меня. — И мне это нравится. С ним нравится. А от тебя меня тошнит. Может, теперь ты, наконец, отвалишь от меня.       Марк бледнеет ещё больше, он роняет на пол ключи, и идёт, пошатываясь, в сторону входной двери.       Я смотрю на Фролова, а в голове у меня складывается картинка, которая мне так не нравится, что мне хочется проблеваться. Чтобы избавиться от надоевшего ему до колик воздыхателя, Илай, не задумываясь, использовал меня по полной программе, ни на минуту не представив даже, а что я буду чувствовать в этой ситуации.       Я встаю, начинаю одеваться. Илья смотрит на меня непонимающим взглядом:       — Ты куда?       — Я тоже пойду.       — В смысле пойдёшь?       — Ты реально не понимаешь, что ты сейчас натворил? — я смотрю на него, как на пришельца с другой планеты.       А ведь он не пришелец, он из такого же человеческого мира, как и я, но разница между нами состоит в том, что он в этом мире живёт по каким-то своим законам, которые нам, простым людям, неведомы и непонятны.       — Что я натворил? Я сделал это для нас. Он отработал своё, он мне не нужен. Мне нужен ты, — Илай говорит так убеждённо, что меня против моей воли вновь охватывает восхищение его, такой перевёрнутой, логикой.       — А что я почувствую при этом, в расчёт совсем не бралось? — спрашиваю я, и, не дождавшись ответа, иду к выходу.       — Егор, не уходи, — несётся мне вслед его голос, но я даже не оборачиваюсь.       — Ты был прав, Илайя Голденберг, ничего у нас не получится. Мы из разных миров и точек соприкосновения у нас нет, — говорю я и закрываю за собой дверь.       Я выхожу на улицу, стою, тупо глядя перед собой, случайно поворачиваю голову в сторону парковки. Там, возле своей крутой тачки, прямо на асфальте сидит Марк, прислонившись спиной к боку своей машины и наплевав, что его костюм стоит столько же, сколько какая-нибудь небольшая страна.       Мне так неприятен этот человек, что даже смотреть на него противно, но я всё же иду к нему, облокачиваюсь о машину и говорю:       — Ты понимаешь, что ты сам сделал из него вот это?       Марк долго молчит, а потом глухо отвечает:       — Ты не понимаешь. Я люблю Илу почти половину своей жизни, я не помню времени, когда Илы не было.       — Так любил, что позволил себе изнасиловать его? Хороший способ выразить свою любовь, — зло фыркаю я.       Марк, не слыша меня, говорит дальше, не для меня говорит, а будто с самим собой:       — Я увидел Илу, когда ему было пять лет. Это был какой-то задрипанный конкурс красоты, куда меня пригласили в жюри. Всё было очень скучно, пока на сцену не вышла девочка с таким прекрасным лицом, что я забыл, как дышать. И с этого момента я жил только ею, я знал, что это болезнь, что добра от этого не будет. Я даже не приближался к ней, боялся думать, боялся всего. Я помогал им издалека, устраивал выставки Анне, покупал картины. Я пять лет держался на расстоянии. Потом я познакомился с Анной, и стал вхож в их дом. Я до последнего не знал, что Ила не девочка. Я хотел дождаться, пока ей исполнится восемнадцать, хотел жениться на ней, чтобы она всегда была со мной. А потом, в шестнадцать лет…       — Не надо, я знаю, — пытаюсь прервать я его, но он не слышит меня.       — Я как с ума сошёл. Меня выключило из реальности, а включило, когда всё было закончено. И ничего не поменялось. Я так любил его, я всё готов был ради него сделать. Но в ответ на все мои шаги, он ещё больше ненавидел меня.       Потом он вырос и запретил мне вообще к нему прикасаться. Только иногда, в виде царского жеста. А я не мог без него. Совсем не мог. Я ревновал до тех пор, пока не узнал, что он никого к себе не подпускает. Мне было всё равно, что он может сам кого-то трахать, для меня было важно, чтобы его никто. И я успокоился. Он позволял мне быть рядом, ему льстило, наверное, что я не мог сказать ему ничего против. И мне этого было достаточно. А сегодня я увидел, что теперь всё, теперь я ему не нужен совсем. Если он позволил тебе… — тут Марк роняет голову на руки и замолкает.       Я стою ещё некоторое время около него — неприятно смотреть, когда здоровый, крепкий и уверенный с виду мужик хлюпает носом, как сопливая школьница. Но я его тут понимаю, ведь это же Илай, это не кто-то там.       Сейчас я должен быть непомерно горд от мысли, что выиграл главный приз в этой игре. Но мне почему-то сейчас так тошно, как никогда. Не так я представлял себе всё это. А клубок проблем не только не раскручивается, а становится ещё более запутанным.       Илайя Голденберг, чёртова заноза в моём сердце, с тобой невозможно, но и без тебя никак. Кто ты? Для кого ты? Сраные несопоставимые понятия, хренов оксюморон, и невъебенно прекрасный Ила, которого не забыть, который ни для кого и для всех сразу.