Карательная психиатрия.

Лю Фейлон злится. На себя самого, на деятельного Арбатова, на человека, которого долгое время называл братом. И, пожалуй, продолжал бы называть даже без отвращения. Но память не подводит, память услужливо разворачивает картины, от которых хочется то ли стрелять, не целясь, то ли закрыться в самой дальней комнате. Но никто не должен стать свидетелем слабости великолепного Дракона Байше, а потому Фейлон сжимает ключ и упрямо встряхивает головой. Несложно повернуть его в замке. Несложно открыть дверь и войти. - Михаил был настойчив, сообщая, что ты хочешь меня видеть, - пытается быть равнодушным и высокомерным Фейлон. Когда отец только рассказал ему о болезни брата, Дракон, тогда еще молодой, эмоциональный, искренне жалел Янцзу, судьба которого превратилась в небольшой остаток жизни, да еще и в заключении. Брат был агрессивен, безумен, предпринял попытку убить Тайрена… Фейлон пытался простить. Но от презрения избавиться не сумел. - Фей. Дракон едва удерживает желание скривиться. В клинике брат никак не отреагировал на его появление, более того, больной разум Янцзу подсказал, что прекрасное видение – лишь сон. А теперь он поднимает голову и неуверенно улыбается. Радуется визиту. Фейлон даже не знает, какой из этих вариантов омерзительнее. - Теперь ты не считаешь, что я – всего лишь твой сон? - интересуется он, подходя почти вплотную. Янцзу выглядит немного растерянным, невнимательным… сонным. Края рукава чеонгсама он касается почти с восторгом. Взвешивает на ладони вышитую ткань. - Нет. Ты настоящий, - тихо отвечает брат. Выглаживает кончиками пальцев по рукаву. Фейлон не выдерживает и отдергивает руку, едва только холодные пальцы касаются кожи. Змеи – и то теплее. – Ты стал таким красивым. Всегда был… - Все еще продолжаешь вожделеть меня? – жестко интересуется Фейлон. И даже корит себя пару секунд, пока брат вздрагивает и недоуменно, медленно моргает. Опускает взгляд, отрицательно качнув головой. - Фей, я… - Ты. Дракон коротко встряхивает головой, позволяя роскошной гриве рассыпаться по плечам. Какое восхитительное чувство. Каким он был глупым, опасаясь этой серой тени, призрака прошлой агрессии, которой давно и в помине нет. - ...скучал, - все же произносит Янцзу почти на грани слышимости. Дракон с усмешкой сжимает пальцы на неряшливых, длинных прядях. Хоть бы расчесался. Ущербный позор семьи Лю. - Да что ты говоришь? – почти выплевывает Фейлон в лицо тому, кого некогда боялся и обожал. – Неужели стало не хватать воспоминаний для самоудовлетворения? Янцзу смотрит, не моргая. В глаза смотрит. Так подозрительно непонимающе, что Фейлон с удовольствием замахивается и бьет. Пожалуй, это самая сладкая пощечина, которую только закатывал глава Байше в своей жизни. Арбатов со своими шуточками и поцелуями, не в счет, конечно. Этого не отвадишь… да и не хочется. Уходить, не оглядываясь, невероятно приятно. Прошлое, которого опасался Фейлон, оказывается лишь серой дымкой, рассеявшейся от уверенных действий. Давно было пора. - Фейлон, кхм, я твои методы не осуждаю, конечно… - Арбатов с недовольной физиономией радует Дракона весьма и весьма. - Но?... – любезно подсказывает он, приглашающее поведя рукой в изящном жесте. Садись рядом, мол. Да развлеки царственного хищника. Михаил приземляется чуть не с размаху. - Но хотелось бы знать, а за что ты его ударил? - Кого именно? – продолжает любезничать Дракон. - Янцзу, - буркает Арбатов и против обыкновения не тянется к притягательному любовнику с объятиями. - А он уже и пожаловаться успел? Как вы с ним хорошо ладите, - ядовито тянет Фейлон. Гневается. - Да тут и жаловаться не надо. Губы разбиты, скула как ободранная. А никто из твоих людей просто не посмел бы поднять руку на твоего родственника. Арбатов, правда, умалчивает о том, что результат увидел случайно, когда больной мужчина, забывшись, потянулся к еде и убрал ото рта ладонь, которой закрывал запекшуюся корочку. - О, да, в общем-то, ничего нового, - блаженно тянет Дракон, мечтательно растягивая губы в усмешке. – За то же, за что и тебя регулярно. Лапать меня осмелился. Похотливая дрянь. Ты тоже дрянь, но с выдумкой. А он всегда был повернутым на насилии ублюдком. Михаил возмущенно косится на явно нетрезвого лидера гонконгского синдиката. Впрочем, если он к брату нетрезвым пришел, неудивительно… претензии Фейлона относительно личного пространства обострялись с количеством выпитого. До определенного предела. А потом претензии исчезали ввиду полной отключки владельца. С одной стороны – ничего нового, а с другой… с другой у Арбатова никак из головы не шло растерянное выражение лица Янцзу, который, продолжая прикасаться к разбитой губе, дотянулся второй рукой до его рубашки, вцепился и вполне внятно произнес: - Михаил, пожалуйста. Спроси его. Спроси Фея. Что я сделал не так? С этого вечера Арбатов за фейлоновским братцем стал приглядывать особо. После выходки Дракона желания поставить того в известность относительно схемы приема лекарств у Арбатова не осталось никакого. А значит, в курсе происходящего оставался только он один… в самом деле, не пояснять же прислуге! Пришлось наведываться в драконье гнездо ежедневно, доводя обитателя до возмущенного шипения и предложений «купить гостиницу, раз господину Арбатову жить негде». Михаил весело ухмылялся, заявлял, что согласен на любой одноместный номер, если в нем будет кровать и Фейлон собственной персоной. Персона ругалась витиевато, изощренно, но довольство показывала всем своим умопомрачительным профилем. А братец умопомрачительной персоны потихоньку оттаивал, по стойкой ассоциации Арбатова. В голосе появились интонации. Едва уловимые. Но вполне заметные. И взгляд перестал быть… неживым. Стеклянным, как у антикварной игрушки или искусно сделанного чучела. И… последнее Михаила смущало и веселило, но было предметом особой гордости. Любую фразу Янцзу начинал с его имени. - Да нас тут двое всего, - развеселился как-то Арбатов. – Боишься, что не услышу, что ли? Занявший свое любимое место у окна мужчина покачал головой, отвел взгляд в сторону. - А в чем тогда дело? – решил добиться результата блондин. – Имя незнакомое так понравилось? Янцзу потрогал корочку на губе. Чуть качнул головой. - В больнице запрещалось обращаться по имени к кому бы то ни было. Интуиция Арбатова, неделю назад завывавшая на тему карательной психиатрии, возрадовалась. Почти человеческим голосом молвила «А тебе сразу говорили!» - Значит, и тебя по имени никто не звал? Собеседник Арбатова кивнул. Михаилу почти совестно стало – он-то старался пореже произносить невыговариваемую китайскую конструкцию, служившую пациенту именем. - Хочется, наверное? – не сильно уверенно предположил Арбатов, привыкший к тому, что ненаглядная тварь чешуйчатая имя свое в чужой речи любила. Правда, возмущалась долго и проникновенно на произношение, но жмурилась довольно и трогать себя дозволяла. А Янзцу едва заметно пожал плечами, порадовав Михаила новым жестом в скудном ассортименте своих реакций. - Фей не станет. Арбатов мысленно согласился, что собеседник прав процентов на 98 как минимум. Уселся напротив, развернув стул спинкой вперед, потормошил безвольно лежащие на столе запястья Янцзу. - Фей – это от Фейлона? А тебя тогда как звать покороче? - Ян. Это было очень даже выговариваемо. Арбатов расплылся в довольной улыбке. Погладил по рукам еще раз. Хоть пальцы у Яна перестали быть постоянно ледяными. А тварь чешуйчатая ненаглядная тоже сильно любила, когда выглаживают без попыток под шелк забраться. И этого-то человека, недвижимо сидящего за столом и не отдергивающего руки от навязчивых действий Арбатова, Фейлон назвал «повернутым на насилии ублюдком»? Как-то не верилось. В любом случае, не в этой жизни точно. Пока Янцзу медленно «оттаивал», сам Михаил, увлекшийся решением неожиданной проблемы, озадачился приведением бывшего пациента психиатрической клиники в облик, приближенный к человеческому. Потому что видеть молодого мужчину далеко не отталкивающей внешности в столь плачевном состоянии для Арбатова были уже слишком. Отросшие неряшливые пряди почти до плеч, рубашки не по размеру – или уже успевшие растянуться от долгой носки – невыразительных, серовато-синих расцветок. А Янцзу было словно все равно. Впрочем, может быть и было… непонятно только, почему эстет и сибарит Фейлон возмутительным образом игнорировал внешний вид родственника. Хоть бы одежду нормальную дал… Михаил дежурно поворчал в адрес странного отношения Фейлона к брату, да и решил сам заняться. С одеждой оказалось проще всего. Ян был вполне пропорционально сложен, а предпочтений не имел вовсе. Все, что Арбатов принес и велел выбирать, было удостоено удивленно-равнодушным взглядом. - В этом тоже удобно, - сообщил мужчина, показывая на серую рубашку, вид которой уже вызывал у Михаила боль головную и зубовную. - Тогда выбери то, что НЕ нравится. Что точно носить не станешь. Ян молча покачал головой. Арбатов бы и прирявкнул, да спасибо одному замечательному человеку, умевшему информацию доносить даже до дурной белокурой головы. Хотя Арбатов напрочь не понимал, как это может быть – все равно. Действительно все равно. Ни неприятия, ни предпочтений. - Ладно, - смирился Михаил, силясь не выдать выражение поцветистее и позабористее, благо было у кого выучиться. Примерно на пяти диалектах. Решить вопрос с прической оказалось сложнее. Это же надо выбрать день, когда Дракон Байше гнездовье свое посетить не намеревается. Почему-то Михаил был твердо уверен в том, что даже косвенное присутствие Фейлона создаст немало проблем… - Одень пенек, станет как майский денек, - удовлетворенно констатировал Арбатов на родном, рассматривая результат трудов своих дизайнерских. Своих – и немного парикмахера, за солидную сумму поверившего в долгую и продолжительную болезнь, благо поведение Янцзу приближалось к идеальному. «Повернутый на насилии ублюдок» вел себя смирно, Михаила слушался с полуслова и никаких вопросов не задавал. Зато через час жутковатый неопрятный вид, который придавали Янцзу отросшие пряди, волшебным образом трансформировался в небрежно-модельную прическу. – Говорю, неплохо получилось, - перешел Михаил с русского на китайский, расправляя темно-зеленую ткань на плечах собеседника. Ян молчал, смотрел в лицо Арбатову и словно старался что-то вспомнить. - Так уже было. - Что было? – недопонял тот, ловя себя на мысли, что отпускать фейлоновского братца совсем не хочется. - Так, - повторил Ян. Шагнул вперед, сутулясь, наклоняя голову и прижимаясь к плечу Арбатова. - А, когда из больницы тебя забирали, - нефигурально хлопнул себя по лбу Михаил. Правда, в тот момент Арбатов был больше занят созерцанием царственного гнева Дракона Байше, нежели прижимающимся к его плечу в поисках защиты от холода нездоровым родственничком этого самого Дракона. – Стоп… Ян, ты не помнишь? - Не очень хорошо. Арбатов подумал, да и погладил фейлоновского братца по спине. Хуже уж точно не будет, а Дракон Байше от подобных ласк млел чуть поменьше, чем от аккуратного поглаживания по голове. - А то, что сейчас происходит? Ну, последние пару недель? – поинтересовался Михаил, примерно прикинув, когда он вполовину снизил дозировку по рекомендации своего знакомого психиатра. - Лучше. Михаил... – начал было Ян. И замолчал. - Что такое? - Пожалуйста, не говори Фею. Но… мне кажется… количество лекарств… Арбатов прихмыкнул. И еще раз провел по слишком напряженным мышцам. - Врач, с которым ты беседовал после приступа головной боли, снизил дозировку. Слишком много. Поэтому и болело, - покривил душой Михаил. - Обычно… когда становилось хуже… не мог уснуть… увеличивали. Количество. - Тогда и ты Фейлону не говори, - нарочито шутливым тоном подначивает Арбатов. Как-то странно, что приторможено реагирующий на все Ян стал домогаться великолепного и высокомерного Дракона. Что-то в фактах не сходилось, не складывалось, а Арбатов мучительно не мог сообразить – что именно. Досада же. Ко всему прочему Ян совершенно не торопился отходить. Стоял, замерев – вроде и прижимается к плечу блондина, а веса не чувствуется. Это тоже озадачивало – вплоть до того, что Михаил торопливо придумал тему для вопроса. - Сколько тебе было лет, когда в больнице оказался? - Двадцать три, - безинтонационно произносит Ян и отстраняется, наконец, по своей воле. Рассеянно-бездумный взгляд, чуть сутулые плечи. И свободно опущенные руки. Михаил подозрительно косится, припоминая. - А Фейлону? - Двадцать, - так же легко отвечает Ян. Арбатов, не удержавшись, дергает рукой, прищелкивая пальцами. Не двадцать четыре сейчас Яну. И даже не двадцать шесть, как он поправился в разговоре. Бразды правления Байше двадцатилетний Фейлон под руководство умирающего отца принял пять лет назад. Значит, пять лет – если не больше – провел его братец в клинике с серыми стенами и огромными дозами убивающих любую инициативу препаратов. Пять лет не называли по имени, скорее всего пять лет никто и не относился хоть с каплей внимания к строптивому пациенту, отчаянно пытающемуся доказать свое право жить вне палаты, больше похожей на тюремную камеру. С жутковатой реальностью карательной психиатрии, как сказал его знакомый, Арбатов столкнулся так близко впервые. И, положа руку на сердце… пристрелить или утопить мешающего человека казалось ему как-то гуманнее, что ли. Только кто их поймет, это внутрисемейные связи Триад. Хотя, конечно, можно попробовать спросить Фейлона.