Шутибор.

Переселяться к Шутибору (ну и веселые же у парня родители) Иван решил во всеоружии, тьфу ты, во всевещении. Вещей, правда, как таковых было всего ничего: трусы, кокос и фото с тайцем на фоне пальмы, так что для внушительности Ваксин решил забрать многострадальную дверь, но та, увы, неожиданно оказалась слишком тяжелой и грязной. Ваня, меланхолично почесывая подбородок (и размазывая по нему сажу с испачканных рук), решил, что вчерашнюю дверную легкость можно списать на аффект. Таким образом, дверь кастинг на роль вещевой массовки не прошла, и ее владелец расстроился. Расстроился и решил-таки позвонить в аэропорт, чтобы узнать уже, планируют ли они возвращать ему потерянный багаж. После звонка Ваня расстроился окончательно, выяснив, что нежно любимые им клетчатые рубашки сейчас познают дзен где-то над Новой Гвинеей. Иван затолкал кокос в сумку челночника-профессионала, одолженную соседкой, и вздохнул, понимая, что его согласие на переезд в шутиборовские дали было делом заведомо решенным: денег после пальм и сувениров было нисколько, работу найти ему только предстояло, а жить где-то нужно. В общем, Ваня опять расстроился, взял неприлично огромную (и такую же неприлично легкую) сумку в руки и пошел навстречу судьбе. Казалось, что хуже быть не может, но он в свои тридцать был наивнее ребенка. Ванина печаль стала вконец безграничной, когда выяснилось, что Пирожковая, на которой проживал Холмиков (Иван решил все-таки его по имени пока не называть, потому что хихикающий мужик выглядит странно), находится там, куда Макар телят не гонял, но где черти куличи уже пекли. Дом, собственно, выглядел так, как будто именно в нем они пекарню и открыли. Ваксину немедленно захотелось подхватить сумку покрепче и сбежать обратно, не дожидаясь идущей до его дома пятьдесят восьмой маршрутки. Пожалуй, он бы так и сделал, если бы не Шутибор (Ваня таки захихикал), которого практически выкинули из черной иномарки под ноги Ивану. Холмиков, вписавшийся головой в живот Ваксину, прошипел что-то невнятное, а из машины раздалось напутственное: «Только попробуй с ним не ужиться! Я тебя пропишу потом в этом вытрезвителе!» Холмиковское «Я там и так почти месяц жил» потерялось в складках Ваниной рубашки. Машина сорвалась с места и уехала, Шутибор выбрался из Вани, Ваня пребывал в шоке, пока ему не пришло в голову спросить, кто это был. Холмиков ответил загадочнее некуда: – Мой злейший враг. Думаю, что ты с ним еще встретишься. Ваксин, поняв, что нормального ответа он не дождется, вздохнул и потащился к подъезду. Двести двадцать первая квартира предсказуемо оказалась на последнем, девятом этаже. Дом явно строили по пьяни, потому что было не совсем ясно, кому вообще сдалась девятиэтажка с десятью подъездами, стоящая вдоль почти пригородного шоссе. Ваксин вздохнул в ответ и решительно потянул на себя подъездную дверь. Из недр подъезда потянуло кошками, борщами и соседями, стоявшими на лестничной площадке с сигаретами. Ваксин вздохнул еще раз. Тыкая на остатки кнопки в лифте, разрисованном дальше некуда, Ваня снова задумался о правильности своего решения. Пятьдесят восьмая, в конце концов, еще ходит. Может быть, он бы даже успел сбежать, но только думал Ваксин, согласно семейному кодексу, с трудом и обстоятельно, а лифт, несмотря на всю его древность, ездил чуть быстрее, а потому Ванины попытки сбежать были задушены еще в начале своего существования открывшимися дверьми лифта и странным взглядом Шутибора. Ваксин подумал, что Холмиков – сбежавший из какой-нибудь сверхсекретной лаборатории телепат, и потому решил думать поменьше. Сверхзагадочный телепат ухмыльнулся, бросив короткий взгляд на Ваню, и нажал на дверной звонок. Дверь открыла крохотная тоненькая старушка, одетая во все фиолетовое. – Ох, Шутибор, здравствуй! – обняла она Холмикова, вежливо поздоровавшись с Ваней, и отошла чуть в сторону, пропуская их внутрь. Квартира оказалась приличной, резко контрастирующей с самим домом. Приличной и захламленной (сей эпитет не характеризовал в полной мере картину, но Ваня поклялся не ругаться матом еще в школе), о чем Ваксин не преминул заметить. В ответ он получил черкесский кинжал, которым Шутибор пришпилил к полке стопку каких-то бумаг, и клятвенное обещание убрать здесь все. Впрочем, по тону Холмикова было понятно, что если уж Ивану так надо, то и убирать он будет сам. Ваня вздохнул (решив попутно, что перевыполнил недельный план по вздохам на 146%) и плюхнулся в кресло, подвинув излишне патриотичную подушку с российским флагом. Ваксин, пригревшийся в кресле, начал задремывать, и пропустил приход помятого небритого мужика лет сорока пяти, оказавшегося местным участковым. Очнулся он только к середине разговора под оханье соседки. Холмиков, перебивая почтенную даму, вопил, что участковый – идиот, и его лечить надо. Ваня решил прикинуться ветошью и понаблюдать за разворачивающимися боевыми действиями. – Да я тебя обратно в вытрезвитель отправлю! – надрывался небритый. – Да силенок не хватит всему вашему участку даже на вытащить меня из дома! – вопил явно разъяренный Шутибор. – Вы же всем околотком дверь открывать полгода будете! Неандертальцы! –Да по тебе наша наркология плачет, наркоман несчастный! – участковый явно не находил слов. – Вместе ляжем, товарищ участковый! Хозяйка, баба Маша, всплескивала руками где-то на задворках, явно не решаясь попадаться под горячую руку. Ваня решил вмешаться и вспомнить молодость в музыкальной школе, а потому запел: – Черный во-орон, что ж ты вье-о-ошься… – Ваксин, конечно, даже в школьном оркестре играл, вот только на треугольнике, а из хора его выкинул с позором тот самый медведь, который всем на ухо наступал, поэтому, когда Холмиков начал заваливаться куда-то за диван, он решил остановиться и в воцарившейся гробовой тишине вопросил: – Товарищ начальник, вы чего пришли-то?