Осенние воды

1983 год. Серёжа сидел на уроке природоведения и смотрел на то, как ветер гонит по небу сливочные облака. Учебный год только начался, и впечатления от летних каникул, проведённых в лагере, были пока ещё яркими. Он вспоминал песни у костра, купание в Волге, вкуснейшие булочки с повидлом на полдник и страшные истории, которые ребята рассказывали перед отбоем. Лучше всего это получалось у Женьки, толстощёкого сына директора рынка. Как бы хотелось, чтобы поскорее началось лето! Длинные вечера, алые отблески заката, и этот волшебный запах, который бывает только летом! Сочный, вкусный, смешавший в себе ароматы клубники, сливочного пломбира, сахарной ваты и мечтаний о великих открытиях. — Ты почему опаздываешь? — спросила Анна Геннадьевна, прерывая объяснение темы. Тридцать пар глаз уставились на стоящего у двери мальчишки. Тот держал в руках новенький портфель и выглядел не по годам серьёзным. — Извините, обстоятельства. — Обстоятельства… — повторила учительница, явно не ожидающая такого лексикона у третьеклассника. — Что ж, занимай любое свободное место, а на перемене познакомься с одноклассниками. Ребята, принимайте новенького. Все внимательно наблюдали за мальчиком, который, обведя взглядом класс, направился к парте, за которой сидел Безруков. Серёжа хотел было сказать, что здесь сидит Саша Фролов, просто он простужен и лежит дома с грелкой на груди, но под пристальным взглядом новенького стушевался. Тот опустился рядом и, не говоря ни слова, начал вытаскивать из портфеля тетрадь, ручку и учебник. Безруков мысленно махнул рукой и снова украдкой посмотрел в окно. Удивительно, но Костю Хабенского (так звали новенького) очень быстро приняли и даже зауважали. И удивительно это было именно для Серёжи, потому что их класс нельзя было назвать особенно дружным. Безрукова не трогали, но и не принимали в основную компанию. Он казался всем странным, немного не от мира сего. Третьеклассников подкупало то, что отец Кости был астрономом. Сам Хабенский немало знал о звёздах и галактике, что для десятилетних детей приравнивалось к посвящению в тайное знание. Мальчик никогда не лез нарожон, но в случае чего мог за себя постоять, и даже   Жарков и Повозов не решались его задирать. А вот с Серёжей они не разговаривали. Наверное, Хабенский чувствовал настороженную неприязнь в свою сторону, исходящую от Безрукова. Когда Фролов вышел из больницы, то Костя, спокойно его выслушав, сложил вещи в портфель и пересел к Лене Егоровой. Всё изменилось спустя десять дней. Безруков выложил на парту учебник и тетрадь, после чего вышел в коридор, чтобы обсудить с Фроловым кино, на которое они накануне бегали. Приключения, пираты, перестрелки, прибалтийская природа — впечатлений было море! Прозвенел звонок, и все поспешили занять свои места. Ольга Павловна постучала по столу указкой и сообщила, что сегодня у них будет контрольная. Безруков открыл учебник и ужаснулся: страницы были испачканы фекалиями! Воняло так, что у мальчишки закружилась голова. С другого ряда послышался гадкий смех, Повозов и Жарков наблюдали за ним с откровенным весельем. Серёже стало стало так горько и обидно, что захотелось плакать. На глазах выступили слёзы, он обвёл взглядом класс и заметил, что все, абсолютно все, смотрят на него и смеются! Даже Фролов, сидящий рядом, заржал. — Серёжка-то наш обделался! И книжонки свои замарал! — выкрикнул Жарков, подначивая одноклассников. Смех стал ещё громче. Ольга Павловна подошла к парте, за которой сидел Безруков, и заткнула нос: — Господи, что это такое?! — Плакса! Плачет, как маленькая девчонка! — веселился Повозов. Внутри у Серёжи всё сжалось. И к обиде стала добавляться злость. Он вытер глаза рукавом школьной куртки и снова осмотрел класс. Смеялись все, кроме… Кости. Тот внимательно и серьёзно смотрел на Безрукова. В этот момент Серёжа испытал к нему что-то очень тёплое. Наверное, благодарность. Вскочив, он бросился к парте, за которой сидели дружки-хулиганы, и начал наносить удары то одному, то другому. Те мгновенно перестали ржать. Повозов вскочил первым и с силой ударил Безрукова в лицо. Тот упал на Крюкову и Лисову. Девочки поспеши столкнуть его на пол. После этой стычки у Серёжи под глазом синел фингал. Разобравшись в происшедшем, директор Леонид Борисович вызвал для беседы родителей Жаркова и Повозова, которые злоупотребляли алкоголем и вряд ли были готовы адекватно воспринять услышанное. — Мама, можно я не пойду сегодня в школу? — спросил Серёжа, заходя на кухню следующим утром. — С чего это? — спросила Безрукова, листая книгу. — Они меня и дальше будут дразнить. Он не рассказал про какашки в учебнике, но фингал было не скрыть. — Всю жизнь будешь от них прятаться? — взяв бутерброд, Светлана Васильевна принялась освобождать волосы от бигуди. — Не всю, с недельку… — нерешительно ответил Безруков. На его бледном лице глаза казались просто огромными блюдцами, полными «Ну пожалуйста!». Но женщина была не из сердобольных. — Ступай в школу. Будут задирать — ответь тем же. Не давай себя в обиду, — строго произнесла она и продолжила жевать, читать книгу и снимать бигуди одновременно. Отца тогда не было, он уезжал в командировку. А жаль. Серёжа был уверен, что тот бы его понял и разрешил остаться дома. Мама девчонка, у неё свои понятия. Безруков дрожал, как осиновый лист, когда подходил к школе. Он знал, что Жарков и Повозов не спустят ему с рук те удары. Мальчик уже видел одноклассников, те стояли в тени дуба недалеко от школы и смотрели прямо на него, хрустя пальцами. «Всё, конец!» — в ужасе подумал Серёжа и в этот момент кто-то коснулся его плеча. Испуганно обернувшись, Безруков увидел Костю. — Привет. — Привет. — Болит? — Болит. — Ты всё правильно сделал, Гена и Лёня — придурки, — совершенно серьёзно произнёс Хабенский и слегка улыбнулся. — Ты правда так думаешь? — в голосе мальчика звучало столько надежды, что ранимый человек точно пожалел бы его всем сердцем. — Конечно. Идём на урок? — Идём. Увидев Серёжу в компании Кости, Лёня и Гена стушевались. Те вошли в класс и заняли заднюю парту, доселе всегда свободную. Фролов повернулся и нехорошо посмотрел на Безрукова, но тот не испытал укола совести — Саша смеялся над ним вместе со всеми. С того дня Серёжа и Костя всегда сидели вместе. Впрочем, не только сидели. Совместные походы в кинотеатр и парк, игры, тайны, переписки во время уроков — они делили пополам всё своё время. Поскольку Хабенского в классе уважали, то Безруков стал для них чем-то недосягаемым. Тронуть его означало тронуть Костю. Хабенский жил на втором этаже старинного дома, выкрашенного в голубой цвет. Три комнаты с высокими потолками, запах цитрусового одеколона и прохлада, большое количество книг — всё это врезалось в память Серёжи. Мать Кости, Татьяна Викторовна, была молчаливой женщиной с задумчивым выражением лица. От неё пахло кремом для рук, а одежда казалась слишком чистой и выглаженной. Впервые увидев эту женщину, Безруков ощутил прилив неприятного волнения, хотя она вела себя приветливо и вежливо. Её муж, Юрий Николаевич, был, напротив, человеком нервным и торопливым. Он почти не слушал, что говорила супруга, но не забывал проверить дневник сына. Казалось, этот мужчина всегда находится в своих мыслях, а говорит и совершает какие-то действия совершенно машинально. Безруков стал частым гостем в их доме и никогда не слышал, чтобы родители Кости ссорились или разговаривали на повышенных тонах. Для мальчика, казалось, ни отец, ни мать не были авторитетами. Он не пытался понравиться, угодить и не требовал внимания, но и не грубил. Серёжа восхищался им, полагая, что тот очень крут. У Хабенских всегда было что-то вкусненькое. Например, торт «Медовик» или «Прага», фруктовое пирожное с кремом, зефир в шоколаде. А ещё у них была отдельная ванная! Серёжа ненавидел баню, в которой купался он и его семья. — Хорошо жить в собственной квартире, — с чувством произнёс он, рассматривая игрушки и книги в комнате Кости. Тот как-то странно посмотрел на друга и ничего не ответил. Однажды, когда матери и отца не было дома, Хабенский провёл Безрукова по всей квартире, показал спальню родителей. Серёжу очень удивил православный крест и иконы, висящие на стене. Верить в Бога в Советском Союзе считалось чем-то вроде невежества, а в более ранние времена можно было и вовсе схлопотать срок. — А зачем тут это? — спросил Безруков, непонимающе глядя на лики святых. — Моя мать верит в Бога, — небрежно ответил Костя. — А ты? — Нет. Это Средневековье, — скрестив руки на груди, ответил мальчик. — Моя бабушка верит в Бога, даже в церковь ходит, но у нас всего одна икона и та в углу, а у вас прям как в галерее, — Серёжа с трудом отвёл взгляд от большого, пугающего распятия. — Да ну их. Пошли поиграем? — Идём, — охотно согласился Безруков. В октябре Серёже исполнилось десять лет. Они с Костей съели большой торт, напились лимонада, и пошли шляться по городу. В тот день Хабенский подарил Безрукову набор импортных пластинок. Счастью мальчишки не было предела — ну кто ещё мог подарить ему такой дефецит?  — Давай договоримся? — вдруг спросил Серёжа, когда они с Костей шли вдоль линии Волги. Пахло октябрём, под кедами то и дело похрустывали ветки и листья. — Давай. А о чём? — с интересом спросил Костя. — Никогда не расставаться. Что бы ни случилось. — Давай. Не волнуйся, мы всегда будем вместе. Серёжа посмотрел в карие глаза Хабенского и испытал прилив светлой радости. Конечно же, их никто и ничто не разлучит. Как иначе?

***

Сергей остановился на берегу и с наслаждением заскользил взглядом по синим водам Волги, которые шумели так же, как шесть лет назад, двадцать, и, должно быть, сто. Близость этой реки всегда дарила Безрукову ощущение сопричастности к чему-то великому, фундаментальному. Сердце, растревоженное встречей с Костей, всё ещё билось учащённо. Когда закончился кошмар восемьдесят девятого, и Хабенские покинули Углич, Безруков всерьёз задумывался над тем, чтобы броситься в Волгу. Жизнь закончилась. Сергей пытался узнать, куда те уехали, но безуспешно. Никто в Угличе не владел подобной информацией. В глубине души Серёжа всегда надеялся, что однажды Костя вернётся в родной город, но годы шли, а этого так и не происходило. В 2007-м, уезжая работать по контракту с беспризорниками, Безруков понимал, что единственным человеком, кто сообщит о возвращении Кости, если оно случится — это Бушкова. Именно она сказала, что Костя, видимо, живёт в столице (ей «принесла на хвосте сорока»). Теперь выходило, что она не поставила мужчину в известность. Неужто не знала? В это Сергею верилось с трудом. Они могли встретиться ещё год назад. Понимание этого бередило душу мужчины, за которым наступало смятение. Константин выглядел представительно и явно имел хороший доход. А он? Помятый, уставший, в старой одежде, с золотым зубом, который, благо, не видно при улыбке. Что он может дать Хабенскому? Да и кто сказал, что тому что-то от него надо? Прошло двадцать четыре года. У него, быть может, есть жена и дети. Безруков попытался вспомнить, видел ли на пальце Кости кольцо, но он просто не обратил внимание на подобное, поскольку был ошарашен. Возможно, Костя скучал по нему, как по доброму другу. Рассчитывать на большее было нельзя. Сергей сел на корточки, набрал в ладони воду и с наслаждением умылся. Голова стала яснее, смятение исчезло. Волшебная вода. Немного прогулявшись вдоль берега, Безруков вернулся ко входу на пляж. В это же время на дороге показалась машина Кости. Они поехали в кафе «Лунная дорожка», где пахло хорошим кофе и шашлыком. Сергей молчал, поскольку чувствовал неловкость. Должно быть, Хабенский удивлялся непрезентабельному виду своего бывшего. — Как тебе здесь? — спросил Костя. — Мне нравится. Уютно. — Я буду мясо, а ты? — Тоже мясо. И пиво. Хабенский кивнул и сделал заказ, после чего отложил меню. Внимательно посмотрев на Сергея, он слегка подался вперёд: — Скажи, а ты получал мои письма? — Какие письма? — Безруков посмотрел прямо в глаза Хабенского, забыв о стыде. — Как какие? — губы Кости дрогнули. — После нашего отъезда, я писал тебе втайне от родителей… Ты не отвечал. Значит, тебе их не давали? Сергей стиснул зубы так, что ему показалось, что вот-вот треснет челюсть. Выходит, матери с отцом было мало разлучить их физически — они сделали это и духовно. — Не давали. Я не понимал, почему ты не пишешь, — прошептал Безруков и посмотрел на свои пальцы. — После армии я вернулся в Углич, — помолчав, тихо произнёс Костя. Сергей ощутил, как что-то кольнуло в сердце и снова посмотрел в глаза мужчины. — Я знал, что твои предки на порог меня не пустят, и стал ждать, спрятавшись в зарослях. И вдруг появился ты вместе с какой-то девицей. Ты широко улыбался и обнимал её. Я увидел, что ты счастлив. Мне до одури хотелось сказать, что я здесь, но я не мог позволить себе нарушить твоё счастье, омрачить его. Я уехал обратно во Владивосток. Сергей долго молчал, стараясь переварить услышанное. За Безруковым действительно вилась Люда Смирнова, а он использовал эти отношения как обезболивающее. Только заполнить дыру в душе так и не получилось, как и убить любовь к Косте. Безрукову стало плохо. Если бы Хабенский тогда подошёл к нему, то, быть может, их жизнь сложилась иначе. — Однажды я встретил в Москве Кривошеева. Он сказал, что ты уехал. А я как раз хотел вернуться и, всё же, поговорить с тобой, — в голосе Кости звучала боль. — Где ты обитал? — Я уехал в Ростов в девяносто втором, вернувшись из армии. Жить под одной крышей с матерью и отцом было просто невозможно, — глядя в одну точку, ответил Сергей. — Там я поступил в институт, отучился на социолога, и был определён на работу в Норильск, в колонию для несовершеннолетних. Через десять лет, в 2007-м, я вернулся сюда, прожил в Угличе почти три месяца, и мне предложили работу в Хабаровске. Через три года контракт закончился, но ехать обратно мне не хотелось. Устроился на хлебозавод. Через два с половиной года узнал, что отец помер, долго думал, и пришёл к выводу, что выгоднее жить в своём доме, а не на съёмной квартире. И вернулся. — Ты работал в колонии? — Костя казался удивлённым и растроганным одновременно. Наверное, образ романтичного Серёжи из восемьдесят девятого плохо сочетался с надзирателем в тюрьме. — Да, очень быстро дослужился до дежурного, — блекло улыбнулся Сергей и тут же добавил: — Я… не говорил родителям, где нахожусь. — Никто ничего не знал. Я всегда хотел встретиться с тобой, — помолчав, тихо произнёс Костя. — С появлением соцсетей, постоянно искал тебя в них, но… ничего. — Да, я в них не зарегистрирован. Но однажды создал страницу с придуманным именем, искал тебя, да тоже не нашёл… Заходил на неё и искал снова. — У меня там ненастоящая фамилия. Повисло тягостное молчание. Обоим казалось, что всё это время они были не так далеко, как думали. Костя даже приезжал, но подумал, что Серёжа уже по уши влюблён в Люду. Как он мог такое подумать, вообще?! — Давай есть, — взяв вилку, чуть улыбнулся Хабенский. — Та, с которой ты меня видел — Люда Смирнова. Я пытался забыться… но ничего хорошего из этого не вышло, — Безруков начал разрезать стейк на кусочки. — Ты женат? — Нет. А ты? — спрашивая это, Сергей невольно напрягся. — Нет, не женат, — взяв запотевший стакан с пивом, Хабенский приподнял его: — За встречу. Безруков ощутил небывалое облегчение. Ответно отсалютовав напитком, он сделал два глотка и снова утонул в кофейном, таком спокойном взгляде Кости. Поедая ужин, Сергей чувствовал, как внутри всё оттаивает и даже оживает. И ему вдруг показалось, что не было этих двадцати четырёх лет разлуки.