Праздники, которые устраивала Эклиптия Найт, Элис не любила по понятным причинам. Все взрослые, которые считают, что они могут организовать стоящее детское торжество, всегда ошибаются, и, несмотря на заверения детишек, что им очень нравится, чаще всего праздники взрослых — полная туфта.
Майкл, с шести часов вечера занятый делами хозяйства особняка и помощью в последних приготовлениях, Элис помочь не мог. А помощь была нужна — оставшись одна в особняке, полном дел и занятий, она растерялась и теперь сидела в своей комнате, скрестив на коленках тонкие ручки, и смотрела в пол.
Комната выглядела красиво, даже нарядно, но неопрятно. Словно чего-то недоставало, или чего-то слишком много — виконтесса чувствовала себя неуютно, но она так привыкла, что и не замечала. Розовые ковры, розовые шкафы, розовый камин, розовый диван, розовый столик, кровать — все это причиняло Элис невидимое беспокойство, которое она, сколько себя помнит, старалась игнорировать.
В любом случае, заняться она ничем не могла. Веселые книжки, сваленные в одну кучу под столиком с полупустой вазой с тухлой водой и умирающими цветами, краски, лежавшие под кроватью вместе с разрисованными персонажами «Темных территорий» листами, и зеркало на туалетном столике, обрамленное фотокарточками — обычные увлечения её не привлекали, хотя рассматривать себя в зеркало виконтесса очень любила. Элис хотела чего-то особенного, но ничего особенного не было.
Особенно грустила она, вспомнив отошедшее на второй план событие смерти Мастера. Этого героя она любила — он был храбрый, сильный, смелый — виконтесса влюбилась бы в него, если бы знала, как он выглядит. В своем воображении Элис сначала представляла некого мужчину, похожего на отца — с усами, во фраке, жилистого, и очень красивого, — но Михаил образ разрушил. «Миледи, вы же понимаете, — говорил он, — столько приключений не прошли даром. Посмотрите, в этой главе он почти сгорел в пламени, в этой главе чуть не утонул, в этой его чуть не задушила тьма, и много-много-много… Скорее всего, он выглядит даже страшнее, чем, ну… Чем тот мужчина, который привозит нам продукты». У последнего вправду лицо имело много шрамов, и Элис, испугавшись после слов своего друга, стала представлять себе Мастера грузной злобной горой мышц с добрым взглядом. Однако при этом она продолжала испытывать к нему нежные чувства, и тайком рисовала прекрасного юношу у себя в альбоме, проматывая в голове бои Мастера с его врагами.
И теперь, виконтесса сидела и сосредоточенно думала. «Книжка еще не закончилась, — вела она свой ход мыслей, — вдруг он оживет? Он всегда оживает. Ах, где вы, где вы, «Темные территории»!».
— Госпожа? — дверь приоткрылась. На пороге стояла Мэри-Энн, тянувшая в темную вечернюю комнату голову. — Вас ожидает mère. Она очень ждет вас, скоро прибудет первый гость.
— Конечно-конечно, — Элис поднялась, поправила складки платья и последовала за горничной. — Как думаешь, Мэри, — сказала девочка, когда они шли по коридору, — сегодня случиться что-нибудь интересное?
— Интересное, госпожа? — спросила горничная испуганно и остановилась. Элис остановилась тоже в удивлении. — Знаете, госпожа! — восторженно начала девушка, краснея, — я сегодня такое нашла у графини! Такое! Вы бы знали!
— Что, что? — Элис чуть не подпрыгнула. Обычно горничные редко с ней говорили, запуганные Эклиптией, но Мэри-Энн в этот раз просто разрывало от желания сообщить что-то очень интересное. — Что же?
— Письмо! — восхищенно пролепетала Мэри, заламывая руки. — Такое письмо! Ох, вы бы знали! Такое мелодичное! Я читала и плакала! Конечно, не хорошо читать чужие письма, но вы бы знали! Похоже, у вашей матушки есть любовник, госпожа! — Мэри радовалась, как ребенок. — И хорошо — она такая красивая! Только никому не говорите!
— Да-да, — проговорила Элис. Она не была также восхищена, как и горничная, но, как и всякий ребенок, узнавший что-то необычное, теперь хотела узнать как можно больше. — А что же там было, Мэри? Расскажите!
— Ох, госпожа! Там были такие чувства! Такие чувства! Я за всю жизнь, наверное, не найду! Таких чувств! — прерывисто говорила Мэри. — Ах! Он так писал, вы бы знали! Жаль только, не помню ни слова! Помню только, как все было красиво, и как он писал о высокой любви… Он о цветах писал еще, я вспомнила. О незабудках. Ах, какая поэзия! — она прижала к сердцу руки, как делают это все сердечные девушки в минуты особой сентиментальности. — Только не говорите графине, прошу вас!
— Да как же я скажу? — удивилась Элис. — Как будто вы не знаете, что я совсем с ней почти не общаюсь. Вы только скажите: письмо. А вдруг оно папино, старое? — ребенок, знающий, что его родители не ладят, мечтает на самом деле, чтобы между ними все было хорошо, и хватается за мельчайшую соломинку.
— Нет-нет, — покачала головой горничная, — письмо датировано было сегодняшним числом, я точно помню, — она стала очень задумчивой.
— Как же сегодняшним? Когда же его доставили?
— Я утром его прочитала, — сообщила Мэри.
— Ночью его писали, выходит, — Элис задумалась.
— Поэзия какая! Какая романтика! Прекрасный писатель, влюбленный в графиню, пишет при луне истинную поэзию! Ах! Вас ждет графиня! — спохватилась горничная, уже не так сильно разрывавшаяся от приступа романтики. — Идемте, госпожа.
Элис пошла дальше.
Неожиданная мамина любовь девочку удивила, и, когда Элис увидела графиню Найт, она вдруг смутилась, покраснела, и подумала, что ей совсем не надо было знать о таких подробностях маминых дел. Ей так же подумалось, что это и не дело горничной тоже. Однако смущение не проходило, словно Элис забралась в какое-то секретное место, куда ей строго-настрого запрещалось залезать, и узнала что-то такое постыдное, о чем никому знать не надо было. «А вдруг он придет сегодня?» — мелькнуло у неё голове, и она еще больше раскраснелась и смутилась, но с большой ревностностью начала мотать головой из стороны в сторону.
Проронив с Эклиптитей обычные приветствия и выслушав холодный её ответ и колючие выученные поздравления, Элис поклонилась и проследила, как мама пошла заниматься первым гостем. Какое-то время она стояла, ожидая особенного знака, позволения присоединиться к разговору. И, дождавшись, подошла к графине и двум её знакомым: пухлому мужчине с бакенбардами, делающими его широкое лицо еще больше широким, будто расплывающимся на груди, и женщине, очень красивой, но зелено-бледной даме, его жене, в красном платье, делающий её некрасивый оттенок кожи еще более некрасивым. Там она сказала сколько-то слов, столько-то благодарностей за поздравления, подарок и прибытие, столько-то анекдотов, одобренных графиней и выученных на зубок. Потом пришли другие гости и все началось по новой.
Элис начала балов одновременно любила и не любила. С одной стороны, её нравились люди, ей нравилось следить за ними, любоваться ими и с ними говорить. С другой стороны, те люди, которые приезжали к Эклиптии, почему-то были очень скучны, пусты и наблюдать за ними было неинтересно. Редкие особы, обычно непопулярные в обществе, удостаивались строгого внимания Элис, и часто чувствовали себя польщенными заинтересованностью девочки. Она складывала людей как мозаику, превращая всех своих знакомых в огромную картину, и пока что картина выходила скудной и странно недоделанной.
Наконец, все гости прибыли, и Элис отошла, уставшая, к столику с напитками. Она держалась за щеку и выглядела очень уныло для именинницы, но никто на неё внимания не обращал. Причина её грусти одна и очень серьезная — всех приглашенных виконтесса знала. Никакого таинственного любовника не было, или он не пришел, или он очень хорошо прятался. Девочку это огорчало. «А вдруг он хороший? — думала она смущенно. — А вдруг он мне понравится? А вдруг она выйдет за него замуж?»
Замечтавшись, она не заметила Михаила, который незаметно и тихо подкрался к ней сзади.
— Миледи? — окликнул он её негромко.
— А, Михаил, — рядом с Элис появился один из гостей и она повторила, — Майкл, — гость отошел обратно.
— Вы не поверите! — лакей округлил глаза. — Вы не поверите!
— Чему? Про письмо? Про письмо я уже знаю, — отмахнулась Элис.
— Какое письмо, миледи? — удивился Михаил. — Нет, ни про какое письмо я не знаю. Я выведал у нашего повара, — он многозначительно повел бровями, — что он влюблен в Анастейшу!
Анастейшей называли камеристку Эклиптии Найт, очень полную, зажатую, но в целом приятную старую леди.
— День влюбленных какой-то! — вспыхнула расстроенная Элис. Как же: вокруг неё, оказывается, кипит любовь, она везде, в книжках, она в коридорах, в письмах, а у неё — нет любви. Она её не чувствует, и от этого виконтессе становилось обидно.
— О чем вы? — спросил Михаил, наклоняя голову.
— О, письмо, — Элис очнулась от скорбящего чувства самосожаления, — горничная рассказала мне, что маме пришло какое-то письмо от какого-то любовника! Или не любовника. Не знает никто. Но очень трогательное — она чуть не расплакалась, — с уважением закончила Элис, почувствовав, что ей бы очень хотелось прочитать письмо к Эклиптии и получить похожее.
— О, — протянул задумчиво лакей. — А где она?
— Кто? — Элис оглянулась.
— Графиня, — Михаил шарил взглядом по зале. — Её, кажется, нет.
— Ах! — виконтесса покраснела от удовольствия. — А вдруг пришел её любовник? Нам нужно обязательно её найти!
— Конечно, миледи! — лакей встрепенулся и исчез, как исчезают все умные слуги, в мгновение ока, не слышно, и непонятно куда.
Элис направилась за ним. Напоследок она оглянула еще раз скучный бал: все оставалось прежним. Зачем-то она кивнула толпе и вышла в соседнюю комнату, где сидело несколько старых дам. Им виконтесса вежливо поклонилась и пошла дальше, в каждой комнате встречая все меньше и меньше людей, пока не осталась совсем одна.
Девочка вышла в коридор, степенно, что совсем не шло её детскому, совсем еще круглому розовому личику, и выглядело очень глупо, и направилась по нему к людской. Михаил ждал её рядом, в нетерпении стуча по деревянной двери костяшками. Увидев подругу, он встрепенулся:
— Не поверите!
— Я поверю во все что угодно, — устало, но с насмешкой сказала Элис.
— Она в саду! И с ней и вправду кто-то есть, идемте!
Виконтесса колебалась: она не хотела, с одной стороны, идти, ведь сама же решила, что её дела Эклиптии не касаются, с другой же интересный любовник волновал её сердце. Мечты о новом мамином замужестве Элис не тревожили, а возбуждали, давали ей почву для веры в улучшенное будущее.
— Да, пожалуй, — проговорила она, раздумывая, — давай сходим. Только очень-очень осторожно. Надо чтобы она не заметила нас ни в коем случае.
— Конечно, — согласился Михаил.
Виконтесса взяла друга под руку, и вместе они вышли на улицу, тихо перешептываясь о неожиданной новости тайных страстей графини Найт.
Ночь стала мрачной. Пока Михаил бегал по саду с поручениями, светила полная яркая луна, теперь же её занесло тучами, и цветник, раньше освещенный фонарями, теперь предательски потушенными, казался мрачным лабиринтом.
— Ты их видишь? — спросила Элис, вытягивая бутон своей головы, стараясь глядеть поверх кустов, — тщетно.
Лакей, которому самые разросшиеся и высокие кусты были по грудь, рассматривал острым взглядом темноту.
— О! — воскликнул он счастливо. — Точно, вижу! — Михаил пригнулся и неслышно вбежал в сад. Элис — за ним, не отставая. Минута — и вот вдвоем они жались к одному из кустов, стараясь одновременно и не шуршать, и все слышать.
Графиня Эклиптия умела вести себя в обществе, умела жить, умела улыбаться и радушно принимать гостей, знала о чести, о долге, знала о любви, как родительской, так и о простой женской, и всегда, всегда выглядела так, словно её ничто и никогда не может привести в нерешительное состояние. Но все, что она делала, оказывалось ей таким ненужным, что графиня ни во что душу не вкладывала. Она не пыталась никогда полюбить то, что она делала и создавала, словно все что её окружало казалось ей мерзким напоминанием о каком-то прошедшем событии. Одним из мест, где Эклиптия вздыхала спокойно, был её цветник.
— Удивительно, — проговорила она, стоя у куста, где пряталась её дочь и лакей, — что ты пришла именно сейчас. Не вчера, — Эклиптия скрестила руки на груди, — не завтра, именно сейчас. Почему сейчас?
— Кто знает мотивы своих поступков? — спросила я с улыбкой. Эклиптия моего лица не видела, но я знала, что об улыбке она догадывается.
— Ты знаешь, — графиня недоверчиво и недовольно оглядывала меня с ног до головы. — Ты всегда знаешь свои мотивы, кому как не мне это известно!
— Еще бы ты не знала. Давай пройдемся, — я предложила Эклиптии свою руку. Она приняла её, и мы неспешно продолжили путь по маленькой аллее. Я оглянулась на куст и усмехнулась: шуршащие безобразники!
— И все-таки…
— Чем дольше ты ищешь тайный смысл в чем-либо, тем дальше отдаляешься от всякого смысла.
— Одиннадцать лет! — воскликнула графиня. — Тебя не было рядом одиннадцать лет, а сейчас ты заявляешься и говоришь, чтобы я не искала ни в чем тайный смысл? Ты сама — один большой тайный смысл. И горе тому, кто сможет его прочесть и узнать тебя всю! — она выдернула свою руку из моей и отвернулась.
— Кто сказал тебе, что меня не было рядом? Может, раз или два, я заезжала в особняк, а ты и не знала. Не вини меня в том, чего самой тебе неизвестно. Это у вас в роду общее: не знать и обвинять.
— В любом случае, повела ты себя ужасно.
— Не знаю, не знаю, милая, — я пожала плечами, — с какой стороны посмотреть.
Элис медленно и неслышно шла вместе с Михаилом за соседней стенкой и напряженно вслушивалась в наш разговор.
— Чем ты занималась все эти годы? — спросила Эклиптия, поднимая голову.
— О, чем я только не занималась. Строила козни, разоряла людей, убивала людей, и все в этом духе, — Элис тонко пискнула, но Михаил одернул её.
— Опять твои шуточки, — в голосе слышалось недовольство, смешанное с радостью.
— В чем шутки? — удивилась я и рассмеялась. — Да, шучу, пожалуй. Имею тайный смысл, благодаря которому ты знаешь, что я не серийный убийца, а нечто куда более опасное, да? — я многозначительно повела бровями, но под маской этого никто не заметил.
— Перестань. Ведешь себя, как и раньше, — несмотря на всю свою серьезность, графиня улыбалась, хотя и пыталась скрыть это, прикрывая лицо веером.
— Скажешь, мне не идет быть веселой?
— Идет, — возразила Эклиптия. — Наверное, ты единственная, кому идет веселье.
— О, нет, милая, конечно нет. А ты? А твоя дочь? А каждый в этом мире? Поверь мне, всякому человеку идет улыбка. Я знаю только одного человека, которому улыбка не идёт, но, знаешь, когда он улыбается, это совсем не заметно.
— И кто же это?
— Ты его не знаешь. Милейшее существо, если бы оно меня не ненавидело и не обожало всей душой одновременно. Неопределенность не нравится мне, ты знаешь это.
— Знаю, — Эклиптия остановилась, и я остановилась тоже. Она смотрела на меня, а я на неё, и я не чувствовала, к своей огромному удивлению, ровным счетом ничего кроме великой и большой нежности к этому, столько похожему на Элис, маленькому существу, испытавшему достаточно горя и страданий, чтобы хотеть лечь, заснуть и не проснуться. — И все же, почему именно сейчас? — она сделала ко мне шаг, продолжая держать мою руку и вглядывалась в наполовину закрытое лицо. — Что-то случится?
— Всегда что-нибудь случается, — я мягко подняла ладонь графини к губам и поцеловала её. — Но сегодня ты видишь меня в последний раз. Мне жаль, — я склонила голову.
— Да, что же, — Эклиптия сглотнула с тем звуком, с которым сглатывают подступившие с горлу слезы и всхлипы, — конечно, да, — подняв руку. Она попыталась скрыть за поправлением волос, что она утирает глаза, — ничего.
— Мы виделись в последнее время не так часто, чтобы ты горевала, — проговорила я, чувствуя, что мне от самой себя становится противно, и что мне очень и очень жалко молодую прекрасную графиню.
— Не говори так.
— Я только пытаюсь тебя успокоить, больше ничего. Не волнуйся. Тебя ждет славная жизнь, — я притянула к себе голову Эклиптии и поцеловала её в лоб. Этого она уже не выдержала и громко всхлипнула, прижавшись ко мне.
Синий куст подарен мною Эклиптии незадолго до рождения черноволосой виконтессы. За годы он разросся в сад, и графиня не позволяла никому вырубать его, а лишь изредка кое-где поправлять форму. Сад синих цветов — чудесное место, которое сегодня прекратит свое существование. Или не сегодня. Может, завтра.
— Мы увидимся еще раз через несколько часов, — прошептала я на ухо Эклиптии. — Всего несколько часов, и потом расстанемся. Ты хочешь чтобы я пришла еще раз?
Она отстранилась и с горечью проговорила, что хотела бы видеть мне еще. И добавила:
— А еще лучше, все эти несколько часов, — и снова всхлипнула.
Такая строгая обычно мама, а теперь плачущая, для Элис была удивительна и даже страшна. Она, тихая, стояла за кустом, чуть выглядывала, почти не прячась, и с удивлением смотрела на меня и Эклиптию. Я коснулась указательным пальцем губ: отойди, глупая. Михаил утащил её обратно в темноту.
— Ничего. Я могу провести их с тобой. Идем, — я утерла ей слезы, и мы вместе пошли к особняку.
— Только переоденься, иначе тебя не поймут, — услышала Элис. Она переглянулась с Михаилом. С минуту они молчали, потом лакей вздохнул шумно и очень-очень быстро проговорил одну фразу, так, что виконтесса её и вовсе не поняла.
— Что? — спросила она с растерянным лицом.
— Я говорю, — сказал Михаил, — что это сверхинтересно. Она тебя заметила, да? Та, длинная. Хорошо, что не сказала графине. А какие тайны! Как думаешь, кто она?
— Понятия не имею. Она сказала, что её одиннадцать лет не было здесь — я не могу её знать, — рассудила Элис.
— А я тем более, — добавил Михаил, — но все-таки. Как думаешь, это её письмо?
— Нет, — Элис нахмурилась и оглянула недовольно друга, — конечно нет. Но узнать кто она и вправду нужно. Хм, — она задумалась.
— А что если она секретный шпион? И была подругой Эклиптии? — с восторгом спросил Михаил. — Нужно узнать, есть у неё пистолет или нет.
— Она и вправду похожа на секретного шпиона, — оценила идею виконтесса, — только жалко, я её совсем не видела. Идем, — она побежала к особняку, — если они в зале, мы обязательно должны за ними проследить!
Но мы были не в зале, а на празднике девочку и её лакея схватила какая-то опоздавшая гостья, которую никто не знал, но которая говорила так долго и с таким увлечением, что отделаться от неё удалось только через полчаса, когда Элис отважилась зевнуть в полный рот и сказать, что ей пора идти спать. Ни в одной комнате Михаил не нашел графиню, хотя бесцеремонно открывал дверь каждой. Мы спрятались от всего мира, оставив на прощание другим около двух часов.
Элис, убежав от надоедливой тетеньки, искала Михаила. Найдя его в библиотеке, задумчивого, она присела рядом, и стала ждать, пока лакей не заговорит. Михаил часто так делал: садился где-нибудь, иногда в месте совсем для сидения не предназначенном, и погружался в себя так, что достать не представлялось возможным. Порой лакей мог думать часами, и частенько это происходило по ночам: он садился на диване рядом с камином в спальне Элис, задумывался, а приходил в себя только тогда, когда наглый рассвет залезал в комнату. Невыспавшийся лакей бежал по своим делам.
— Я их не нашел, — сказал он, очнувшись. — Никого не нашел, миледи. Будто сквозь землю провалились.
— И в зале их нет, — Элис склонила расстроено голову. — Мы можем, — расправив плечи, продолжила она, — спросить у неё завтра. У мамы, то есть. Конечно, скорее всего она рассердится, но может быть она и расскажет что-нибудь.
— Нет-нет, — Михаил поднялся, — она точно рассердится, а её лучше не сердить. Она должна была уезжать через несколько дней, вы помните? — Элис кивнула. — Мы можем как-нибудь забраться в её комнату. Мы можем подговорить повара, тот отвлечет камеристку, и мы как-нибудь проникнем!
— Как шпионы? — улыбнулась Элис. Книги про шпионов и при королей для Михаила были святейшими вещами. Их стопка стояла рядом со шкафом, где лежало все на букву H, на десять сантиметров правее и дальше по коридору к букве I от ближайшего столбика ножки. В стопке находилось тридцать три книги разной толщины, и все лакей прочитал от корки до корки.
— Именно, как шпионы. Вы согласны?
— Конечно, — Элис поднялась. — Тогда нам нужно составить план!
— Лучше пойти в спальню, — Михаил повернулся. — И сказать всем, что вы ушли спать.
— Еще бы, — Элис снова зевнула, теперь уже не наигранно. — Какой же скучный бал! Как ты думаешь, — они вышли из библиотеки: Михаил — высокий симпатичный юноша с лучистыми серо-зелеными глазами и маленькая Элис, выглядящая рядом с другом как крошечный, но очень милый гномик, — а у меня будут когда-нибудь праздники такие, настоящие? Как у Мастера, например? Ты помнишь его свадьбу, Мастера?
— Да, на той женщине, я помню, — Михаил покивал головой, — «прекрасной, как», — он замялся, — как же звали тот цветок? Не помню. Но женщину помню.
— Свадьба была такая красивая! — мечтательно произнесла Элис и почувствовала грусть, опять появившуюся из-за того, что любовь окружала девочку везде и всюду, а она сама её не находила. — Как ты думаешь, у меня будет когда-нибудь свадьба?
— Кто знает, — Михаил пожал плечами. — Я думаю, я думаю будет, миледи. Мне кажется, что для вас обязательно найдется особенный жених, который будет любить вас и вам будет лучшим другом.
— Ты мой лучший друг, — обиделась Элис.
— Конечно, — согласился Михаил. — Но я не буду вашим мужем.
— Почему? — девочка выглядела удивленной и немного разочарованной. Все её эмоции так ясно отражались на её лице, что мысли виконтессы можно было читать сразу, без заглядывания в маленький дневничок на замочке.
— Ну, как же, — лакей развел руками. Он чувствовал смущение, смешанное со стыдом, и не знал, откуда эти чувства появились. — Графиня Эклиптия не разрешит вам выйти за меня. И еще вы слишком малы, — Михаил показал маленький рост виконтессы на себе, — разве же правильно?
— Ну вот вырасту и выйду за кого-нибудь красивого и такого же высокого, — девочка надулась. — А ты останешься с носом.
— Миле-е-еди, — примирительно протянул Михаил, — чего же вы обижаетесь? Может, — он хитро улыбнулся, — вы хотите такого же любовника, что и у вашей матери? — он хотел выпустить все на самотек шутки, но виконтесса нахмурилась еще больше.
— А может и хочу, — она с особым озлоблением шагала по коридору. — Может быть и хочу.
Все одиннадцатилетние девочки так или иначе мечтают о любви, даже если свято от этого на людях отказываются. Некоторым их возлюбленные — чаще всего придуманные, — снятся, некоторых они изображают сами, на некоторых мешаются и везде их видят. Это всегда проходит — с возрастом девочки умнеют, и не так сильно хотят любви и ласки, но почему-то именно в одиннадцать им представляются милые сердцу несуществующие бесизъяновые юноши, обязательно старше их. Удивительно только, почему они их никогда не находят в настоящем.
— Не обижайтесь, — расстроено попросил лакей, но виконтесса уже вся была во власти недовольства. Элис загоралась так же быстро, как и сгорала: едва они подошли к двери её спальни, как злость на Михаила прошла, и осталась какая-то неясная девочке грусть, какая бывает у всякого, кому кажется, что он одинок и несчастен. — Ну же, миледи!
— Где, — начала Элис, не обращая внимания на друга, — моя камеристка? Где горничные? Почему их нет? Позови их сюда, я хочу спать! — она села на кровать, сминая платье, и чувствуя, что она вот-вот расплачется, и сама не знала отчего.
Михаил исчез. Спустя три минуты появилась встревоженная камеристка. Она помогла виконтессе переодеться, собрала её вещи и понесла их в гардероб, попрощавшись и пожелав спокойной ночи. «Майкла позови», — буркнула Элис недовольно, приглаживая взъерошенные волосы.
— Хорошо, — камеристка поклонилась и ушла, а Михаил появился сразу же, будто поджидал под дверью. Он выглядел смущённым и расстроенным.
— Миледи, — проговорил он извиняющимся голосом.
— Свеча, — ответила Элис, забралась в кровать, под одеяло и затихла. Её недовольство чувствовалось и в том, как она молчала, и в её позе — чуть свернувшись калачиком, — и в её напряженном дыхании.
Лакей погасил все свечи кроме одной, которую он поставил на прикроватную тумбочку, существующую только для того, чтобы на ней стояли свечи, и еще Элис прятала в ней книжки, когда слышала звуки приближающихся шагов поздно ночью за дверью.
— Миледи, — начал он снова.
— Отстань.
— Вы обиделись ведь не потому что я вас замуж не хочу брать, да? Я же вас знаю. Вы совсем не из-за этого обиделись, я знаю. Вы боитесь, — Михаил улыбался, — что, когда вы выйдете замуж, мы с вами перестанем дружить.
Элис взвилась из-под одеяло, словно встревоженная змея из травы:
— И что? А ну и что? А может быть ты мне даже и не нужен? А может быть ты просто противный, а?
— Конечно нужен, — Михаил взял бушующую виконтессу за плечи и прижал к себе. — Глупая миледи, боится потерять своего слугу. Я всегда буду рядом с вами, пока жив — всегда, — он взял её лицо в свои ладони. — Я знаю. Вы найдете самого прекрасного человека в мире, который всегда встанет на вашу защиту и всегда будет частью вас. И я буду частью вас. И что бы ни случилось, вы всегда сможете обратиться ко мне с любой просьбой, и я исполню её, чего бы мне это не стоило. Вы мне сестра, но никак не жена, глупая миледи, — он поцеловал её в лоб, как видел сегодня в саду, целовала Эклиптию я.
— А вот если ты уйдешь? — спросила Элис пытливо. Она уже не была так грустна. Влиять на детей можно только разговорами, особенно серьезными и важными, и Михаил это знал, и именно поэтому был единственным в огромном особняке Найт, кто мог понимать виконтессу в полной мере.
— Куда я уйду? Мне некуда идти. А если так придется, и я и вправду уйду, то я возьму вас с собой. Или, знаете, — он задумался, — а вот найдете вы хорошего человека, а мне нужно будет уйти. Что будет?
— Ты уйдешь, — виконтесса прикрыла глаза и прижалась к лакею, — но обязательно будешь возвращаться. Ты ведь обещаешь мне это, да?
— Или вы будете приходить туда, куда я уеду, — Михаил взъерошил девочке волосы.
Элис лежала у друга на коленях, думая о чем-то, сама не зная о чем. Она смотрела на узкую полоску света над дверью, смотрела на шевелящееся пламя свечи, на черную ткань штанов Михаила и ей начало казаться, что она и вправду совсем скоро встретит того самого, «хорошего» человека, и обязательно его полюбит, и он обязательно будет любить её, и не будет у них никаких сложностей, никаких тайн друг от друга, и они станут настоящей семьей.
— Как ты думаешь, а какая семья — она самая хорошая? Самая правильная? — спросила Элис, встряхиваясь. Сон навалился на её плечи, но теперь пропал, словно вопросы спугнули его.
— Какая семья? — Михаил задумался. — Я думаю, семья Листер — она самая хорошая из всех, которых я знаю.
— Я тоже так думаю, — виконтесса легла обратно лакею на колени. — Надо будет съездить к ним.
— Обязательно надо.
— Завтра же надо будет.
— Да, завтра. Давайте поедем завтра.
Элис закрыла глаза и улыбнулась.
Эклиптия стояла в своей комнате у окна. Я же сидела на подоконнике, повернувшись одним плечом в холодную комнату, а другим — в ничуть не более теплую улицу.
— Мне пора, — сказала я, смотря на часы, — а тебе пора заканчивать праздник. Зачем людей собирала, если никому должным образом не уделила время, а? — я прищурилась, рассматривая улыбающуюся графиню.
— Кто знал, что ты придешь? — засмеялась она. — Да и толку от них? Только скажи мне, скажи только: а все ли хорошо будет? Ты обещаешь это?
— Ты должна понимать, что у нас разняться понятия «хорошо», — заметила я с усмешкой. — Но, знаешь, что я посоветовала бы тебе сделать сейчас? — Эклиптия навострила уши. За то время, что мы провели вместе, она оживилась, бледность с её лица сошла, как и мраморность, и круглое личико её казалось столь же живым, сколько и милым. — Ты пошла бы сейчас к дочери.
— Оу, — Эклиптия поникла. — Да, конечно.
— Ты знаешь слишком много, — я пригрозила пальцем. — Смотри мне.
— Я думаю, они все будут счастливы, — сказала графиня с серьезным лицом. — Я так считаю, это как чистилище, да? Как чистилище из Данте.
— Не знаю, может быть. — проговорила я. И в самом деле, чем-то похоже. — Еще раз, на прощание?
Эклиптия, растеряв серьезность, звонко чмокнула меня в щеку и, раскрасневшись, отвернулась, закрыв лицо руками, словно она была не состоявшейся женщиной, а маленькой девочкой, впервые поцеловавшей того, кто ей нравится.
— Трусишка, — констатировала я, тоже засмеявшись. — До встречи, — я взяла её руки в свои. — Обещаю тебе…
— Ты сделаешь все, чтобы «все было хорошо», — закончила Эклиптия, улыбнулась и поцеловала каждую мою ладонь. — Прощай, милая.
Окно опустело, и графиня, с оттенком радостной грусти вышла из спальни. Сначала она зашла в зал, некоторое время пробыла там, сворачивая праздник, который все люди, кроме Элис, Эклиптии, Михаила, — не будем считать не людей, — считали удавшимся и весьма интересный, несмотря на то, что хозяйка дома исчезла с самого начала, сославшись на внезапно ухудшившееся состояние. Когда все разъехались, — незадолго до полуночи, — графиня поднялась в комнату дочери.
Михаил все так же сидел с ней, только Элис теперь ничего не думала и не рассматривала свет под дверью. Она спала, и сладко сопела, согревшись под одеялом, которое накинул на неё друг.
Увидев графиню, лакей испугался. Ему запрещено входить в комнату виконтессы, как и всякому мужчине особняка, а тем более находится в ней, когда девочка спит. Но увидев, что Эклиптия улыбается, Михаил скуксился, и постарался сделать себя как можно менее заметным. У него даже получилось бы, стой он где-нибудь у уголочке или у черного окна, но он сидел на кровати, и на нем спала Элис, и он ровным счетом ничего не мог сделать.
Графиня прикрыла дверь, оставив узенькую щелку, пролегшую на розовом ковре, и подошла к ним. В бальном платье она села на корточки рядом со спящей дочерью и убрала ей волосы с лица.
— Как ты думаешь, — спросила она тихо, — все с ней будет хорошо?
— Да, я думаю, все будет хорошо, — проговорил Михаил пребывая в непонятках, — госпожа, — прибавил он запоздало.
— Надеюсь, — Эклиптия с грустной улыбкой поцеловала Элис, которая сначала поморщилась от этого, но потом, неожиданно и для Михаила, и для матери, улыбнулась самой широкой улыбкой и пробормотала невнятного что-то о хорошем. Графиню это насмешило и она вышла из комнаты, не переставая улыбаться.
Когда она оказалась на втором этаже затихающего особняка, вместо того, чтобы идти в свою комнату, графиня повернулась совсем в другую сторону, направо, и, спустя несколько минут, оказалась перед черной, очень старой и некрасивой дверью. Раньше она была светло коричневая. А рядом в коридоре находился камин — его заделали несколько лет назад, оставив некрасивый необработанный выступ.
Прижавшись к двери лбом, Эклиптия скрестила руки перед собой, будто в молитве, и попросила кого-то «выше» сделать так, чтобы Элис стала по-настоящему счастливой.
— Я услышала твои молитвы, — прошептала я из комнаты, в которую вела черная дверь. Это была обычная старая спальня, только очень пыльная, с бордовым, высохшем когда-то давно, пятном на стене. Я посмотрела в окно, в сад, в котором над всем остальным высилась огромная сосна. Она росла здесь с самого того момента, как заложили первый кирпич: раньше у неё только были соседки — еще две сосны, но они упали в разное время. Теперь сосна стояла одинокая, совсем рядом с домом. Я скривилась: и почему посадили именно сосну? Нельзя было, ну не знаю, кипарис посадить?
Ладно, кипарис. Кипарис — это глупости. Давайте поговорим о снеге, не важно, что сейчас почти август.
Снег это нечто холодное, белое, стоячее. Иногда подвижное, иногда сильно подвижное — в буран или метель. Это замёрзшая вода, ничего более. Будет в будущем существовать и черный снег — он будет сыпать с неба, когда человечество загонит себя и свою планету в рабские цепи разрушения природы. Но это потом, потом. Сейчас черный снег будет совсем о другом.
По дороге к особняку ехали три телеги и две машины, похожих на грузовики, на каждой сидело по несколько человек, не видных в темноте. Они молчали, и каждый из них тайком от прочих поджимал сухие губы: «Зачем мы едем?» — спрашивали глаза у каждого. — «Для чего?». Но ответ если и знал кто-то, то не собирался никому рассказывать.
Особняк тонул во мраке, как тонут в воде корабли. Лес окружал его, как рифы, а сосна высилась, как скала, о которую непременно нужно разбиться.
День заканчивался.
Эклиптия засыпала, сидя в кресле в своем кабинете.
Мир погрузился в тишину.
Не люблю тишину. В ней всегда что-то есть — мысли, чувства, переживания, пустота, — а пустота бывает еще хуже, чем наполненность, — и всегда это что-то нехорошее. Не помню на своем веку ни одной тишины, где я видела что-то действительно хорошее или хоть сколько-то положительное.
Михаил тоже засыпал. Он склонил голову на грудь, продолжая неосознанно поглаживать голову виконтессы, и в голове его мелькали мысли самые разные. В основном об Элис, о её мечтах замужестве, и о том, что будь девочка старше годика эдак на четыре, он бы точно боролся за её руку и сердце даже с самой графиней. А так — Михаил смотрел на неё, и видел девочку, свою, маленькую, которая так давно вытащила его с улицы, а девушку, может, невесту, почему-то не видел. Лакей думал, а почему он не видит? И в самых дальних своих мечтах у него не было никаких намеков на иную любовь к Элис, кроме братской, и его это смущало. Отчего виконтесса видит в нем возлюбленного, а он в ней — нет?
В окно что-то стукнуло. Михаил вздрогнул и с расплывшимся по комнате взглядом оглянулся. Штора чуть покачивалась.
Лакей осторожно убрал с колен свившегося в клубок котенка по имени Элис, укутал в одеяло и оставил сопеть на подушке, а сам подошел к окну. Он думал, что это сквозняк, но едва Михаил коснулся шторы, как она успокоилась. С досадой, — вот кто просил эту штору шевелиться? Он поднялся с такой уютной и теплой кровати! — лакей задернул тяжелую ткань плотнее, но взгляд поймал движение, и юноша замер, словно испугавшись.
Он увидел огни.
Прищурившись, Михаил облокотился на подоконник и впечатался лбом в стекло, стараясь лучше разглядеть, что происходит там, в темноте. Здесь проходила только одна дорога, и машины могли ехать только сюда. «Заблудились?» — подумал он, хмурясь. — «Не тот поворот?». Такое и вправду было, и не раз, но не глубокой ночью.
Лакей чувствовал неприязнь, какую чувствует любой человек, долгое время пробывший темноте, и ослепленный ниоткуда взявшимся светом. Огни на телегах и грузовиках странно напрягали Михаила, но чем именно, он понять не мог.
С неясной тревогой запахнул он шторы и подошел к кровати. С минуту лакей стоял, смотрел на виконтессу, и думал о чем-то неясном. В конце концов, Михаил разбудил Элис, — она сонно моргала и зевала так, как зевают все милые одиннадцатилетние девочки, которые вроде как и выспались, но вроде как хотели бы поспать еще немного, — и лакей, взяв подругу за руку, вытащил её из комнаты и повел куда-то окольными путями, сам не зная куда идет и зачем идет.
— Ты чего делаешь, Майкл? — спросила Элис, утирая слезившиеся от зевоты глаза.
— Самому бы знать, — ответил лакей, оглядываясь. — Но, кажется, что-то не так.
— Тебе кажется, — виконтесса потянула его за рукав, — пойдем спать.
— Нет-нет, — Михаил выдернул руку из еще слабых от сна девичьих пальчиков и притянул Элис к себе. — Не так что-то. Знаю я — не так.
Девочка кивнула. Она верила в существование у её друга поразительного дара — чувствовать любую беду и любое счастье.
— Пойдем в сад, — лакей сжал ладонь виконтессы в своих пальцах и направился к лестнице вниз.
Коридоры особняка Найт — удивительнейшие места, хранящие в себе как хорошие воспоминания, так и плохие. Иногда идешь по ним и кажется — всегда они были, всегда будут. Покрытые ковром полы и пустые, с вазами и амфорами, с картинами и гравюрами, с красной покраской и персико-розовой, с книжными шкафами и без них. Я люблю эти коридоры, особенно самый длинный, что ведет от одного края особняка к другому.
По нему и шел Михаил с Элис. Спустившись на первый этаж, они вышли на теплую улицу. С парадного крыльца слышались неразборчивые крики.
— Кто там? — спросила виконтесса, которой друг ничего не объяснил про грузовики.
— Сам не знаю, — ответил Михаил и направился в цветник. Лабиринт из цветов представлялся ему прекрасным укрытием.
***
Я сидела на заборе, разглядывая спешившего следом за ними Арнольда. Он не переставая посылал сигналы Себастьяну, но ответа не получал. Выглядел ангел обеспокоенно: он и сам не знал, что происходит.
— Меня поражает порой твоя кровожадность, — сказал Нефилий, сидевший рядом со мной. Сидел он нетвердо: одной рукой держался за край металлического листа, которым был обит верх кирпича, другой — за трость, которую чародей везде с собой носил.
— О какой кровожадности вы говорите, сир? — спросила я без веселья в голосе.- Мне стоило бы еще раз увидеть Эклиптию, — я горько вздохнула. — Да, верно. Я пойду, — я поднялась, соскочила в сад и оказалась в комнате графини.
Она подняла на меня глаза и улыбнулась:
— Все?
Я кивнула.
— Пора спать, — Эклиптия протянула ко мне руки. — Я буду счастлива, да?
— Доброй ночи, — я поцеловала её в каждую руку, в лоб, каждую щеку, в уголки губ. — У тебя будет прекрасная жизнь, — улыбнувшись в ответ на её наивно поднятые на меня глаза, рукой я коснулась её иссиня-черных волос, передававшихся ей из поколения в поколение по матери. Веки её закрылись, плечи опустились, пальцы, держащие измятое письмо неизвестного адресата, ослабли. Грудная клетка опала. — Ладно, — я выпрямилась, — что же.
— Расставание самое сложное? — спросил Нефилий, играя с тростью.
— Подоконник мое место, уберись, — буркнула я. — И чего ты пришел? Тебя кто просил приходить? Ножками отсюда топ-топ, — я показала пальцами куда и в какую сторону синеволосому чародею следовало бы пойти.
— Как будто ты не знаешь, что я «топ-топ» не могу, — ехидно отозвался он и поднял край кимоно. — Смотри, м?
— Каждый день вижу, — я подошла к окну. Михаил и Элис потерялись в темноте.
— Твое творение, — со смешанным чувством на лице Нефилий осмотрел протез. — Могла бы и лучше.
— Во сне и этот сниму, — пригрозила я и выбралась на выступ под окном.
Тучи окончательно затмили небо.
— Кажется, дождь начинается, — тонким голосом сообщил чародей.
— Очевидно. Вот скажи, давно хотела тебя спросить, ты же умный, ты дослужился до Верховного чародея, а говоришь очевидные вещи. Может, в этом и суть общества?
— Не философствуй, ты знаешь, как на тебя это влияет.
— Смотри, сереем.
***
Элис примостилась рядом с Михаилом за самым дальним кустом, спрятавшись под его листьями от дождя. Лакей сидел рядом, сделав из ладони навес над глазами — под куст он не помещался. Плитка под их ногами поливалась стойким ливнем.
— Ты точно уверен? — спросила девочка, растирая замерзшие предплечья.
— Точно, — и тут же, словно в доказательство, со стороны особняка кто-то закричал.
Неясная тревога охватила Элис. Она прижалась к Михаилу, вода текла по её волосам, и все её тело дрожало и жалось к лакею, который, так же как и она, мерз и боялся. Единственным их отличием оставалось то, что юноша сосредоточенно думал, что же происходит и куда бежать, кому помогать, а от кого — принимать помощь, в то время как Элис молча и бессмысленно водила глазами по темноте.
Цветник озарился ровным белым светом, послышалось громыхание. Михаил встревожено оглянулся на небо, брови его при этом собрались в домик. Виконтесса забралась другу под руку, — чем ближе к лакею тем ей, казалось, безопасней.
Тяжелые фигуры бегали вокруг особняка, в нем и под ним, в верхнем подвале. Они переговаривались между собой на непонятном для многих живущих языке, изъяснялись странными знаками и говорили о неком «заказчике». Только Арнольд понял, что говорят о неком «заказе» — и то только потому что имел диплом переводчика, какой, впрочем, имеют все ангелы. Арнольд не знал что делать и куда деваться, никто из его друзей не отвечал, все остальные ангелы, с которыми он особо не общался, пребывали в таком же состоянии, что и он.
Я в напряжении всматривалась в цветник. Не для того, чтобы найти Элис, — где она мне и так было известно, как и многое прочее, — а зачем-то еще. Я и сама не знала, зачем всматриваюсь. Ищу ли темную фигуру в балахоне? Да, вот она. Идет по центральной аллее.
Пока люди продолжали переворачивать вверх дном особняк, фигура прошла в боковой переулочек, осмотрела тупички и наткнулась-таки на большой черный куст, и то случайно. Михаил заслонил собой Элис и поднял руки, готовясь к драке. Фигура отпрянула, но выпрямилась, и указала за дорогу за собой. Виконтесса высунулась из-под руки лакея: фигура казалась девочке доброжелательной, — и слегка потянула Михаила за ней. Юноша сначала отпирался, но смирился и пошел следом.
Фигура завела их в место, где Элис была лишь однажды, и очень давно, о чем помнила отдаленно — к калитке кирпичном заборе, с незапамятных времен запертой и ржавой, с потерявшимся ключом. Фигура открыла её, будто решетка вовсе не насмерть приросла к замку, и указал на лес.
Вода стекала по растерянному и испуганному лицу девочки, она смотрела то на фигуру, то на лес. Она страшилась черноты деревьев, но и усилившиеся крики из особняка не манили её. Элис подняла голову на Михаила: сам он с ненавистью рассматривал фигуру, заприметив под балахоном удивительно чистые туфли.
Всем своим видом лакей показывал, что никуда не пойдет. Проникнувшись, девочка тоже решила: зачем в лес? Там страшно, там дикие животные, «нужно придумать что-то еще» — так думала она, и продолжая дрожать от холода, жалась к Михаилу. Трава путала им ноги, вода застилала глаза, темнота отдавала холодом. Все сосредоточилось на ржавых прутьях решетки.
Фигура указала на лес еще раз. Лакей показал знаком, что никуда он Элис не поведет, и хотел взять девочку на руки и попытаться уйти к воротам, чтобы на дороге решить, что делать, — в этот миг мыслей Михаил вспомнил о патруле недалеко по шоссе на дороге, которое в теории должно еще стоять, — как улица огласилась страшным криком. Девочка вскрикнула: со стороны особняка к ним кто-то приближался. Вскинувшись, юноша хотел было сказать фигуре что-нибудь мерзкое, но той и след простыл. Подхватив Элис, Майкл бросился в лес, заперев калитку, как смог.
Вместе они побежали в темноту.
Кто-то еще что-то крикнул, лязгнуло железо калитки. Под ногами чавкала грязь, шумели ветки над головой, и вода, вода была везде. Запах грязи, листьев и пресной воды преследовал виконтессу — она бежала, как и Михаил, с ним вровень, и изредка только оглядывалась назад, на крики.
Раздался странный звук. Он слил в себе раскат грома, скрежет и что-то еще, для Элис непонятное. Она пробежала еще шагов пять, как остановилась, оглянулась. Лакея не было. Всегда высокий, он возвышался над девочкой сильной скалой, и виконтесса не сразу посмотрела вниз, на землю.
Раздался еще скрип и — оглушительный грохот, от которого содрогнулся и цветник, — и сад, — и лес, — и Элис, только она сама не поняла, отчего содрогнулась. Она и вовсе не слышала ничего.
— Майкл?
Холодные капли текли по её лицу, — лились на подбородок, потом на нос, щеки, и спускались к подбородку, и капали с него вниз, в грязь, в промокшую насквозь землю.
— Майкл! — позвала Элис громче таким голосом, на какой он всегда прибегал даже поздно ночью: плаксивым, жалобным, как после долгого нескончаемого кошмара, от которого удалось проснуться только сейчас.
Но лакей продолжал лежать лицом вниз на земле, распластав руки.
Элис подбежала к нему:
— Михаил! Михаил, Майкл! — «Может, он поскользнулся?» — думала она дрожа и пытаясь привести друга в чувства. — «Может, ударился головой?» — Виконтесса трепала лакея за плечи и пыталась перевернуть на спину тело друга, в два раза больше её. — Майкл! — Она все же сделала это и начала очищать выпачканное в грязи лицо. — Ну, вставай!
Но отчего-то он не вставал, и даже не шевелился.
***
Арнольд паниковал. Никогда, никогда, никогда в его жизни, — достаточно долгой! — он не сталкивался с подобным, и сидел рядом с особняком на корточках, как обидевшийся и потерявшийся ребенок, схватив голову руками. Вокруг него сновали люди, его не видя, и ангелы — они тоже сновали, и тоже его не видели.
Плитка отражала ярко-оранжевый свет, слышался треск, шум, гам, неразборчивые крики, и что-то еще, вечно слышалось что-то еще, непонятное, неясное, и погружавшее Арнольда в еще большее отчаяние. Слезы поднимались у него из груди, и он все не мог их выплакать, и что-то ему мешало. Ноги подкашивались, голова клонилась вниз — ангел никогда не чувствовал такой оторванности. Будто миг, какой испытывают люди, понимая, что больше не увидят кого-то близкого и родного, разросся в Арнольде в минуту, две, и вот уже четверть часа он так сидел и пытался заплакать, не отнимая головы от колен.
Ангел вскочил и сжал себе тунику на груди, будто сердце его пронзила ужасная боль.Скривившись в три погибели, Арнольд стоял и тяжело дышал, пытаясь почувствовать хоть какой-то воздух, но его, кажется, не было. Ангел не разбирал горячий воздух, почти жар, и отсутствие его.
Его схватили за плечи:
— Арнольд! — с лица Себастьяна слетел капюшон. — Арнольд! — демон встряхнул товарища. Это подействовало: несчастный ангел разрыдался и почувствовал облегчение. — Где Элис? Да что ж ты слюнями мне все пачкаешь! — Себастьян оглядывался, но продолжал держать Арнольда, чтобы тот, пытаясь справиться с эмоциями, не упал. — Да что же здесь творится? Отвечай же!
Поток воздуха проник ангелу в легкие:
— Там, они, в лесу! — он указал на лес, схватил Себастьяна за край плаща и потянул к забору. — Я видел, они ушли!
— Так что же с ними не пошел? — воскликнул демон, собираясь вставить товарищу вштык, но побежал по мокрой дороге, сквозь толпу, к калитке.
— Я пошел! — Арнольд бежал с ним. — Так больно стало! Я забылся, — он остановился вдруг и упал на колени, хватаясь за грудь. Дышалось теперь ему проще, но тяжесть не отпускала, и надавила с новой силой.
Себастьян не осуждал. Он бросился к разросшимся кустам, но замер на середине дороге. Калитка, открытая нараспашку, звучно скрипела. Демон обернулся. Толпы уже не было, все разбежались.
Особняк Найт, хранилище интереснейших тайн и историй, звучно пылал.
Он казался огромным оранжевым пятном Себастьяну, где-то справа от него, посередине огромного черного холста ночи и уменьшающегося дождя, который он не чувствовал. Демону было ни до дождя, ни до пятна.
На площадке, на мокрой и горячей площадке перед парадным входом с белыми большими колоннами, теперь становившимися все чернее и чернее из-за сталкивавшегося с ними дыма, на которой всегда перед праздниками шли прекрасный дамы в шикарных нарядах, на которой шаги доктора в черном пальто слышались слишком громко, на которой Эклиптия подавала когда-то руку Саймону Найту, стояла Элис. Ноги её неестественно выгнулись, руки дрожали, с них стекала кровь, а спина, обычно такая гордая, сжалась, подкосилась. Девочка смотрела на закрытые двери своего дома без замка, и чувствовала за ними жар. Оранжевый свет она тоже видела.
— Мама? — спросила Элис тонко. Слезы катились по её щекам крупными каплями, и, дотекая до подбородка, не капали вниз, а испарялись куда-то.
Громада пошатнулась. Девочку качнуло вместе с ней, — и крыша, — такая надежная крыша, виконтесса с лакеем так часто сидели под неё по ночам! — обвалилась с неимоверным грохотом. Элис упала, сжав уши ладонями, сразу же вскочила. Не успел еще звук остыть, и помчалась к лестнице.
— Стой, стой! — Себастьян бросился ей наперерез.
Арнольд смотрел на то, как хранитель схватил подопечную и оттащил её подальше от огня, с тупым выражением лица, похожим на боль, злость и растерянность. Своего подопечного он толкнуть не успел.
— Тише, тише, — Элис рыдала на руках у Себастьяна, не видела ни его лица, ни балахона, ничего вовсе. Демон не знал, что говорить, он молча прижимал девочку к себе, и старался не смотреть на огонь, но взгляд его приковывался к отражающимся отблескам, и Себастьян не мог его оторвать. — Тише, — взмолился он спустя минуту. Слышать плач Элис ему было так же невыносимо, как Арнольду осознавать смерть Михаила. Но виконтесса демона не слышала.
Снова поднялся грохот, сад содрогнулся. Из-под особняка влетело черное облако, охватившее половину площади имения, и тут же распалось, прибитое водой. Вместо дыма с неба сыпался снег. Он, как и все вокруг, был горячим, и его нельзя было ловить ртом, — иначе опалишь язык, — и он выглядел так, будто, едва опустится последняя снежинка, маленький мир особняка Найт рухнет.
Элис не плакала. Она видела только свет. Теплый и приятный, и черные ошметки, походившие на маленьких жуков. Девочка любила жуков. Летом в цветнике их всегда можно увидеть.
Арнольд подошел к ним и сел рядом. Люди зашевелились, засуетились, кто куда побежал, что-то произошло, потом еще и еще, не разобрать. Ангел достал из котомки крошечную бутылочку серо-бежевого цвета и подал её Себастьяну. Тот с болью во взгляде взял её, открыл и поднес ко рту подопечной.
Она продолжала бесцельно смотреть на оранжевое расплывавшееся пятно, а почувствовав в горле жжение, закатила глаза и упала в ледяные руки.
