Буря Красных Песков

      Следующие полторы недели я практически не помнила. Отчасти потому, что находилась в сознании меньше четырех часов в сутки: без токсичной подпитки организм быстро сдался, перестав отвечать даже на болевые раздражители, и я приблизилась к овощеобразному состоянию, насколько это вообще возможно. Сквозь туманную поволоку изредка всплывали отдельные эпизоды, вроде того, где Сасори с неутешительным результатом пытался меня накормить какой-то безвкусной кашей, перемежаемые совсем уж фантастическими образами плавающих по воздуху предметов и танцующих на стенах иероглифов. Тем разительнее было вернуться из перманентного кошмара, стирающего границу сна и яви, обратно в реальность, ставшую вдруг непривычно яркой, почти что чужой.       Переход был резкий, как из воды вынырнула. Очнувшись, я даже не успела открыть глаза, оглушенная внезапно обрушившимися со всех сторон звуками: чириканье воробьев среди веток, болтовня прохожих на улице, приглушенные перестуки каблуков по вычищенному от снега асфальту – все невыносимо громкое, раздражающее. Окно что ли открыто? Вот почему ощутимо свежо даже под одеялом.       Попытка подняться окончилась тотальным поражением – голова упала на подушку, оторвавшись от нее всего на пару сантиметров. Сил не было, да и откуда им взяться с таким времяпрепровождением?       — Сасори, – слабо позвала я. – Ты здесь?       Тишина. А, ну поэтому окно и открыто. Чем ему только двери не угодили, не ясно.       Воды.       Выругавшись про себя, я перевернулась на бок и со второй попытки села, опираясь на руки. Голова кружилась нещадно, однако тошнота практически исчезла, и плечо лишь немного потягивало. Значит, не все так плохо. Я это сделаю. Возьму и встану. Давай.       Взгляд сфокусировался на прикроватной тумбочке, где одиноко стояла знакомая кружка, и старт отложился.       — Ты просто чудо, – прошептала я, узнавая в остывшем настое душистый чай.       — И кого из нас швыряет из крайности в крайность?       Я закашлялась, подавившись от неожиданности, и медленно повернулась к окну.       — Колокольчик к поясу привяжи что ли, пока я сердечный приступ не… что с тобой?       Протерев глаза, я в смешанных чувствах уставилась на Сасори: потемневшая радужка, коричневато-серые круги под глазами, заметно похудевшие руки (остальное тело скрывала старая накидка), болезненно бледное лицо. Кто тут провалялся неделю в постели при смерти, не понятно.       — Что-то случилось?       — Ничего.       — Ты опять столкнулся с…       — Я же сказал, ничего.       Наученная горьким опытом, я выжидательно замолчала. На удивление, недолго.       — Я понял, как работает наша связь, – Сасори не спешил слезать с подоконника. – Она двусторонняя.       — То есть?       — То есть не только я могу высасывать из тебя силу, но и ты из меня.       Ох, тушите свет.       — Хочешь сказать, – меня пробрало от мерзкого ощущения, расползающегося внутри. – Я тебя… черт. Че-е-ерт.       — Не с твоей подачи. С моей. Сама бы ты ничего не сделала без должного контроля чакры.       — Контроля чего?       — Забудь. Главное – я нашел относительный баланс, при котором мы можем существовать без серьезного вреда друг для друга. Правда, ограничений для обоих тоже достаточно. Еще мне нужно постоянно следить за каналами, чтобы не сорваться и не высушить тебя за считанные часы. И полноценный бой я вести не смогу. Поэтому держи.       Что-то упало на кровать возле ноги.       — Не снимай ни при каких обстоятельствах, пока я не убью последнего из отряда. Сама ты ими не воспользуешься, поэтому далеко от меня не уходи. Разбирать тоже не пытайся: если заденешь скрытый механизм, получишь смертельную дозу яда. Он быстродействующий, и антидот может попросту не успеть его нейтрализовать.       Класс. А что, все правильно, не расслабляйся, девочка.       Покосившись вниз, я обреченно вздохнула. Расслабишься тут. На поле боя с палаткой ночевать и то безопаснее.       Первое, что пришло на ум при виде «подарка» – кандалы, только не железные, а деревянные. Широкие, идеально гладкие браслеты с тонкой, заметной лишь при тщательном осмотре трещиной на ребре – ну и куда здесь можно спрятать вообще хоть что-нибудь? И как их надевать, кстати? Ни защелки, ни…       — Давай, – Сасори вдруг очутился возле кровати. Холодный, бесстрастный, чужой. – Руки.       Я послушно вытянула ладони, с почти детским восторгом глядя, как размыкаются и вновь смыкаются уже на запястьях только что казавшиеся сплошными обручи. Надо же, какая точность и аккуратность – в жизни бы не увидела стыки. Этот человек хоть в чем-то бывает плох?       Кроме социальных навыков.       Вельветовые пальцы задержались на моих кистях чуть дольше положенного, и, наплевав на дистанцию, я подалась вперед, стискивая мастера в слабых объятьях.       — Я скучала. Очень.       Удивительно, но Сасори отстраняться не стал. Почти не дыша, он легонько переместил зависшие в воздухе руки на лопатки, а мгновением позже крепко сжал меня в ответ.       — А я едва не убил тебя. Снова, – в тихом голосе было столько горечи, что на глаза навернулись слезы.       — Не надо, все хорошо.       — Ничего не хорошо.       — Сасори…       — Что? – Парень вскинул голову. – Я успел в последний момент. Ты могла вообще не проснуться, понимаешь? И можешь не проснуться завтра. Или послезавтра.       — Как и любой другой.       — Нет.       — И это нормально.       — Нет!       — С живыми людьми всегда так. Поэтому ты предпочитаешь кукол, которые не умрут, не предадут и не покинут, когда ты в них нуждаешься.       — …нет.       — Которые перестают быть непредсказуемыми, становятся такими понятными, своими. И навсегда. Ведь в преходящем мгновении нет смысла, верно?       Руки за спиной сжались в кулаки.       — Ты бы хотел сделать из меня куклу?       — Прекрати.       — Хотел, чтобы я осталась насовсем?       — Если сейчас же не замолчишь…       — Я не против.       Брови Сасори изумленно поползли вверх. Меня начало трясти, да так, что ребра заныли.       — Ты знаешь, как это происходит? Пополнение коллекции.       Мне стоило невероятных усилий не разрывать зрительный контакт.       — Хочешь, чтобы я подвесил тебя вверх ногами и перерезал артерии? Выпотрошил тело, вырезал, дочиста выскреб все из него? Моменту, когда мои работы становятся произведениями, предшествует много грязной работы, но мне она не противна, не думай. Быстро разлагающиеся туши в правильных руках становятся бессмертными образцами искусства, и процесс превращения тленного в вечное не может не доставлять удовольствие. Я запущу руки в твое нутро по самые локти, вытаскивая из него скользкие кишки, почки, желудок, быстро, но аккуратно, чтобы не позволить желчи растечься и внутренним сокам подпортить ткани.       Серо-карие глаза равнодушно изучали мое лицо, ища очевидную реакцию.       — Я отделю мышцы от ненужных костей, а то, что останется, выдержу в нескольких растворах, чтобы гниение больше никогда не коснулось моего шедевра. Лишь умастив оболочку всем необходимым, я приступлю к собственно творению. Когда закончу, ты сможешь восхищать не одно поколение своей неугасимой красотой. Мне не придется мучиться, если у тебя что-то сломается – просто заменю испорченную деталь и все. Действительно, не так уж и плохо. Почему бы и не сделать, правда?       — Если, – я нервно сглотнула, прогоняя из головы ожившие картины. – Если по-другому у нас никак не получится, сделай. Как ты умеешь. Все равно не смогу… Я уже твоя кукла, Сасори, только пока живая, неужели не видишь? Мне физически больно, когда ты вот такой… в своих мыслях.       — И поэтому душу из меня решила вытрясти, ненормальная?!       Если бы взглядом можно было убивать, я бы дымилась на вертеле. Эти перепады настроений сбивали с толку не хуже слов.       — Что тогда мне сделать, чтобы тебе было хорошо? Ты же молчишь все время, как я узнаю, о чем ты думаешь и чего хочешь? Не могу же я, в отличие от некоторых, загляну…       Кулаки позади внезапно разжались, вдавливая меня в грудь с такой силой, что воздух выбило из легких.       — Действительно, – влажное дыхание обожгло висок. – Как же ты узнаешь?       Тело точно судорогой скрутило. Я недоуменно подняла голову, находя бледные губы своими. И тут же теряя весь мир вокруг. Сасори целовал глубоко, жадно, отчаянно, будто боялся, что я исчезну в ту же секунду. Отрывался, чтобы вдохнуть, и снова кидался, как сумасшедший.       — Са… – Уложиться в эти короткие интервалы было нереально. – Сасори.       — М? – «Смилостивился» мучитель, отвлекаясь на подбородок.       — А ты… уве… уверен, – сосредоточиться на чем-либо оказалось еще сложнее, чем говорить. – Что у… тебя нет… раздвоения… личности?       Тихий смех у основания шеи плавно перешел в новый поцелуй, чуть спокойнее предыдущих. Оказалось, обманчиво: скатившись по талии, крепкие пальцы сжали бедра, роняя меня спиной на кровать, и тут же метнулись вверх, пригвождая запястья с браслетами к подушке над головой. Сасори чувственно сминал мои губы, одной рукой стягивая футболку к груди… и явно не планируя останавливаться.       — Что, все? Лимит бесстрашия исчерпан? – Усмехнулся он, нависая надо мной.       Задыхаясь, я слишком быстро помотала головой.       — Врешь, – Сасори склонился к самому уху, упираясь коленом между ног. – Вре-ешь.       Кожа горела, как на углях. Растрепавшиеся пряди щекотали шею, кончик носа выписывал замысловатые узоры вдоль моей ключицы, а я глотала воздух ртом и все равно не могла надышаться. Обыкновенно редких касаний, приводящих в исступление, вдруг стало слишком много, чтобы сознание могло справиться с такой нагрузкой. И я по-настоящему сходила с ума. Еще никому и никогда не удавалось хотя бы ненадолго приглушить неусыпный голос разума в моей, вроде как рационально мыслящей черепушке, а этот демон умудрялся затыкать его одним росчерком ладони.       Запустив пальцы в темно-бордовые волосы, я бережно повела назад, скорее прося, чем убеждая Сасори чуть запрокинуть голову. Насколько восхитительно, бесподобно прекрасен он был сейчас, разгоряченный, с пылающими, темными от желания глазами. Настолько, что я так и не выдавила ни слова, притягивая его к себе, впиваясь в покрасневшие губы, проваливаясь сразу и вверх, и вниз, поддаваясь их натиску.       Одно движение – и несчастная футболка улетела в сторону. Выжигая извилистую дорожку, чуть шершавый язык проскользил по щеке и шее дальше, к обнажившейся груди, плавно огибая повязку на левом плече. Мои руки переместились от рельефной спины к плечам, стаскивая бесформенную, раздражающе длинную накидку. А Сасори, действительно, похудел: мышцы прорисовывались особенно четко, не скрывая, даже не маскируя выдающиеся окружности ребер. Я изучающе вела пальцами по твердой груди и напряженному прессу, любуясь их античным совершенством, пока ожившая статуя вновь не набросилась с поцелуями, еще более жаркими и сладостными.       Наше прерывистое дыхание все очевиднее напоминало стоны, в которых читалось то, что мы хотели сказать друг другу, но не могли, не смели произнести вслух. Нежность, тоска, вожделение, страх и боль во всех мыслимых вариациях облачались в прикосновения, то импульсивные и ненасытные, то воздушные, трепетные, оберегающие.       — Скажи «нет» сейчас, – вдруг выдохнул Сасори, повисая на локтях. – Сейчас, пока я еще себя контролирую.       Я непонимающе похлопала ресницами. Что? Это шутка такая? О каком контроле вообще может идти речь, когда на нас обоих не осталось одежды? Когда внутри все скручено-перекручено и полыхает так, что рекой не потушить? Когда мы так близко друг к другу, что воздух не поступает, но и этого мало, мало, нестерпимо мало?       — Пока еще могу…       Чуть приподнявшись, я коснулась губами ямочки над ключицей, и, не закончив фразу, Сасори застонал, так низко и сладострастно, что я сама растеклась по кровати.       К черту контроль.       Жгучим безудержным поцелуем меня придавило к постели. Плавящие кожу пауки-кисти поползли от шеи вниз по кружному пути, заставляя дрожать и извиваться под ними. Что-то глухо пробормотав на чужеземном языке, Сасори развел мои руки по бокам, удерживая за тонкие запястья, любовно поглаживая их большими пальцами, а затем навалился сверху, подминая под себя. Я шумно выдохнула прямо в губы, не выпускавшие меня ни на секунду из перечно-карамельного плена. Тяжело. Тесно. Потрясающе.       — Мое, – задыхающимся голосом прохрипел Сасори, почти вонзаясь зубами в шею. – Мое. Мое. Мое. Мое.       — Твое, – без тени сомнения признала я, выгибаясь навстречу.       Твое. И не было лукавства в этом утверждении. Я хотела ему принадлежать. Ему и ему только. Сегодня, завтра, всегда. Живой или мертвой. Больше ничего не имело значения: ни прежние, кажущиеся теперь смешными цели и планы, ни доводы здравого смысла, ни позорно капитулирующее эго. Только желания одного человека, потакать которым я была готова даже ценой собственного существования.       Сасори крепко сжал ладони, входя полностью, задавая неспешный темп. Отгородив меня собой от всего мира, он с нежностью целовал веки, скулы, не ослабляя железную хватку на запястьях. Шептал на ухо слова, незнакомые, но почему-то согревающие. Направлял, подстраивал под свои движения, не дозволяя проявить инициативу ни единым жестом. Превращал в марионетку. Как умел. Как просила. И смотрел, смотрел, не отрываясь, словно одержимый.       Наши пальцы переплелись, ощущения спутались и смешались в неописуемой вакханалии. Я металась, стонала, кажется, кричала, почти обездвиженная в ловушке умелого кукловода, отчего все чувства казались еще острее. А он был повсюду, забирался, казалось, под кожу, и держал за самое сердце, такой близкий, дикий и величественный. Настоящий.       Тянущий жар внизу нарастал по экспоненте. Почувствовав напряжение, Сасори несколькими толчками выбил нас обоих куда-то за орбиту, в невесомость, к цветным огонькам перед зажмуренными глазами, и я обмякла под ним, то ли живая, то ли не очень, растерянно, как попало собирая разлетевшиеся кусочки себя. Смутно понимая – бесполезно, не соберу. Не теперь.       Да и нужно ли?       Неистово колотящееся сердце притихло, успокаиваясь, пока я училась заново дышать, боясь пошевелиться и развеять морок эйфории. Боясь выскользнуть из теплого убежища, в зимний холод и неизменно возвращающуюся отстраненность моего воплотившегося безумия, согревающего оголенное плечо своей щекой. И еще больше боясь проснуться и осознать, что в реальности ничего не было. Но стоило открыть глаза, натолкнулась на вязкий, как трясина взгляд, не остывший ни на градус. И поняла, что успокаиваться однозначно рано.       — Мое, – прошептал Сасори, подаваясь назад.       Заведя тряпичные руки за спину, он рывком вскинул меня к себе, обнимая за талию, прижимая к груди, врываясь пылко и хищно, словно оголодав еще больше. Несдержанные поцелуи щекотали шею, вынуждая откинуть голову в истоме, алчные прикосновения, казалось, оставляли выжженные следы там, где раскаленные пальцы задерживались хотя бы на секунду. Высвободив, наконец, запястья, я с не меньшей жадностью вцепилась в Сасори, с наслаждением вдыхая его роскошный аромат, лаская выступающие позвонки, лопатки. Мне передалась эта неутолимая жажда, как будто стоит отвернуться, разжать пальцы, и все исчезнет. Поэтому хваталась, хваталась изо всех сил, до боли кусая губы и не смея отвести глаз.       Простонав что-то сквозь плотно сжатые зубы, Сасори излился второй раз, уводя меня за собой через пару секунд. Мы в измождении уронили головы друг другу на плечи, дыша часто и поверхностно, не в силах расцепиться, да и не горя желанием этого делать. Надежные руки поддерживали меня за спину, не давая упасть, и я позволила себе расслабиться, млея в тесных объятьях.       Не так долго, как рассчитывала.       Сасори чуть отстранился, осторожно приподнимая мою голову за подбородок: легкий румянец, обольстительно приоткрытый рот и взгляд, такой больной, что можно скорую вызывать.       — Мое.       В низком, сладком, как патока, голосе угадывалась скорее вопросительная, чем утвердительная интонация, и я, недолго думая, согласно кивнула. Да мы оба больные.       Обхватив трепещущими ладонями мое лицо, Сасори прошелся невесомыми поцелуями, по-хозяйски завладевая губами, проникая увлеченно и напористо. Его руки остановились в районе солнечного сплетения, будто сомневаясь в чем-то, а после толкнули спиной на смятую простыню, упираясь по бокам. Я потянулась к нависшему телу, чувствуя, как сокращаются под ладонью мышцы при каждом рваном движении. Просто дотрагиваться до этого божества было ни с чем несравнимым удовольствием, не меркнущим после всех чрезмерных ласк, осыпавшихся без конца, как из рога изобилия.       Только ведь он был – конец. Не просто был, а отчетливо сверкал над нами занесенным молотом. Надо мной в большей части. Даже я понимала, что долго свою марионетку кукольник удерживать не сможет со всем своим найденным балансом. Он так нетерпеливо врывался в меня всем своим естеством, и душой, и телом, боясь выпустить из рук и потерять навсегда, потому что знал, чувствовал, пусть и отказывался принимать один неизбежный факт – вечность нам не разделить. И упивался сейчас каждым отпущенным мгновением, как последним.       — Сасори, – едва слышно пролепетала я, когда изнуренный демон, наконец, тяжело упал, придавив собой к кровати. Не двигаясь пугающе долго. – Сасори?       Сдавленно выдохнув, парень с видимым трудом скатился на бок, тут же сгребая меня к груди, придвигаясь тесно-тесно, нос к носу.       — Похоже, я все-таки убью тебя, – улыбнулся он уголками губ.       — Ну, способ ты выбрал не самый плохой.       Тихий мурлычущий смех мог на Уране льды растопить. Мне это точно не снится?       — Я должен тебя покормить.       — Прозвучало так, будто сама я держать ложку больше не в состоянии.       — А ты в состоянии?       — Змеища.       — Близко. Скорпион.       — Что?       — Тс-с, – Сасори приложил палец к краешку рта. – Неугомонная.       — Кто бы говорил, – мои губы при каждом слоге скользили вверх-вниз по мягкой подушечке, провоцируя обжигающий, заразительно порочный взгляд. И как он все это прячет за своей обыденной безучастностью? – Тебе подходит, кстати. Скорпион.       Искуситель вновь улыбнулся, побив очередной рекорд за сегодня, и я шаловливо подцепила языком его палец, увлекая кончик себе в рот. Понимание того, как это могло быть воспринято воспаленным от возбуждения мозгом, пришло, само собой, гораздо позднее, когда это самое восприятие недвусмысленно отразилось на безукоризненном лице. Игривое настроение тут же развеялось без следа: Сасори больше не веселился. Он напряженно смотрел, не моргая, на мой резвящийся язычок, и в глазах бушевало темное пламя самой преисподней, не предвещающее ничего доброго. Ну или приличного, по крайней мере, точно.       Как с цепи сорвались, что он, что я.       — Попытка суицида засчитана, – очертив захваченным пальцем контуры моих губ, Сасори повторил нехитрый путь уже своими, вовлекая в балансирующий на грани помешательства танец, иносказательно демонстрирующий все, что успел провернуть в своем воображении этот безумец.       Если он в конечном итоге вопреки всему найдет способ избавиться от паразитирующей техники, мне, серьезно, конец.       А перекусить, действительно, не мешало бы. Интересно, чем он собирался угощать? Слона бы съела.       — Ты, кажется, хотел что-то сделать.       — Пять минут, – сонно пробормотал «кормилец», смыкая веки. Уловив некую двусмысленность в интонациях, я напряглась.       — Мы же про завтрак говорим, да?       То ли утвердительно, то ли отрицательно промычав в ответ, Сасори зарылся носом в моих волосах, прижимая еще крепче, и на какое-то время я забыла обо всем на свете, нежась в его теплой клетке. Единственной, из которой не хотелось бежать никогда.