Буря Красных Песков

      Следующие полторы недели я тоже практически не помнила. Но уже по другой причине, нежели прошлые.       — М-м, Сасори, пощади, я в третий раз включаю этот чертов чайник.       Протестный засос на шее категорично обозначил позицию обнимающего меня сзади тирана по этому поводу. Ничего другого и не ожидала – в этом он не изменился. Как и во всем остальном, если на то пошло: общительнее Сасори не стал, скорее, наоборот. Мы практически не разговаривали, вербально, по крайней мере, вместо бесед по душам часами предаваясь сладострастным утехам. Не то что бы я сопротивлялась (иммунитет к дьявольскому магнетизму выработать так и не удалось), но прекрасно осознавала, что отказ он все равно не примет.       Потому что я была его собственностью. Во всех смыслах. Живой куклой, как договаривались. А куклы хозяину не перечат.       Не очень-то и хотелось.       С работы меня, кстати, уволили. Ожидаемо и обоснованно. Я даже за расчетом не пришла, мне, попросту, не позволили выйти из дома. Сасори, выслушав мои аргументы, молча запер в квартире, а через пару часов вернулся с документами… и внушительным пакетом денег, само собой, не считая нужным объяснять, где и как их достал. Это он так финансовый вопрос решил, лет на пять вперед. Высший пилотаж. Истерику я в тот день закатила образцово показательную, хоть в учебник заноси, виновник же с демонстративным спокойствием затащил меня в спальню и не выпускал до полуночи, пока я под пытками не признала тотальное поражение по всем пунктам. С тех пор все споры только так и решались: в постели и не в мою пользу.       Эта непоколебимость здорово пугала на самом деле. Сасори мог испепелять страстью, позволяя инстинктам творить все, что угодно, но глубоко внутри он оставался все так же холодно рассудительным. Чего нельзя было сказать обо мне, потерявшей разум вместе с остатками самоуважения: понимала же, что так нельзя, и все равно откликалась на каждую вибрацию невидимых нитей, связавших новоиспеченную марионетку с умелыми пальцами кукловода.       Оторвавшись, наконец, от моей шеи, Сасори текущим движением очутился за столом, и я, облегченно вздохнув, закончила колдовать над заваркой, торопливо выкладывая из коробки печенье. Нас обоих все еще время от времени потряхивало из-за нестабильной техники, норовящей опрокинуть хрупкое равновесие буквально соединенных жизней, но в целом чувствовали мы себя неплохо (пару обмороков я в расчет не беру). Не без поддержки фармацевтической составляющей, усовершенствованием которой гений занимался каждодневно, так что выделить на кухне крошечный уголочек для посиделок было той еще задачей.       Под пристальным взглядом я чуть не разлила чай мимо чашек, в последний момент поймав нужный угол наклона. Еще одно новшество в нашем совместном существовании – Сасори постоянно, нет, ПОСТОЯННО на меня смотрел, если только не был занят своими экспериментами или вылазками «в мир» по загадочным делам. С раннего утра и до поздней ночи, как на камеру записывал. Он, казалось, вообще не засыпал, неизменно встречая мое пробуждение выцветшей медью глаз и долго поглаживая по голове перед сном, словно ребенка, пока я не сдавалась под натиском приятной усталости. При этом всегда молчал, застывая с нечитаемым выражением лица, от которого меня до сих пор бросало в нервную дрожь.       Что-то в нем перевернулось. Больше никаких эмоциональных скачков и внезапных срывов, Сасори наглухо закрылся прозрачным щитом, за который мне ни разу не удалось пробиться. Он жадно целовал, водил кончиком языка по коже, сжимал в объятьях до лиловых синяков, впитывая меня в себя, как губка, но… не пропускал. Он внимательно слушал все, что я ему рассказывала, но никогда не отвечал даже на прямые вопросы. Он мог в любой момент считать мои самые потаенные мысли (и считывал их при каждом удобном и неудобном случае), но ни единым жестом не давал понять, о чем думает сам. Сказать, что такая игра в одни ворота меня устраивала… Я просто не видела альтернативы. И до смерти боялась потерять, что имела. Нам осталось-то всего ничего…       Уместив печенье на блюдцах рядом с чашками, я пододвинула одну к себе, грея чуть озябшие пальцы о горячие стенки.       …потому что он уйдет. Очень скоро и безвозвратно.       Эта мысль пришла почти одновременно с метаморфозами поведения Сасори. Каким-то неведомым образом он разгадал свой потусторонний ребус. Я не понимала ничего из вороха исписанных бумаг в зале, не могла расшифровать значение то появляющихся, то исчезающих рисунков в центре сложных конструкций символов и печатей, но знала, что последние опыты завершились успешно, хотя бесстрастная маска чародея не потеплела ни на градус. Знала. И он знал. Оттого пытался запечатлеть в памяти каждую деталь, пресытиться до отвращения. Клин клином. Хочешь заставить человека возненавидеть молоко – попробуй утопить в нем. Раз восемьдесят.       — Завтра.       Я вздрогнула, услышав флегматично сухой голос и, не поднимая взгляд, коротко кивнула, обжигая горло неостывшим чаем.       Мы все знаем, но ничего не говорим. И от этого ребра выворачивает наизнанку.       Пожалуйста, пусть он меня убьет.       Слезинка медленно скатилась к подбородку. За ней еще одна. Отставив чашку, я протерла глаза, но не смогла остановиться и стыдливо спряталась за ладонями. Не произнося ни звука, не сотрясаясь в рыданиях, молча плакала, проклиная себя за слабость. Готовилась же, обещала держать себя в руках, и все равно ждала с наивностью пятиклассницы, что все обойдется, разрешится само по себе. Или хотя бы продлится немного дольше. Еще немного, еще совсем немного дольше.       Бесшумно опустившись на колено, Сасори оторвал руки от моего лица, высушивая губами соленые дорожки под веками. Пропустив жесткие волосы сквозь пальцы, я притянула его к себе, ожидая нырнуть в знакомый омут. А на деле сорвалась с небоскреба. Не похожий сам на себя, Сасори вжал меня в стену, целуя с первобытной неистовостью, обворожительно и неукротимо, дерзко и в то же время трогательно, как в первый раз. Тающая сладость его навязчивых прикосновений перекинулась на шею, сокрушая волю в своей неподражаемой манере. Он успокаивал и приказывал, опутывая сетью подчиняющей нежности, а мне было больно при каждом ее проявлении.       — Я не стану жить без тебя, ясно? – Прошипела я сквозь слезы. – Ни единого дня!       — Это не тебе решать, – Сасори быстро запечатал собой готовое вот-вот сорваться возмущение. – Твоя жизнь больше тебе не принадлежит.       — Да? Ну, попробуй что-нибудь сделать… послезавтра, тогда-то и посмотрим, что кому принадлежит!       Непробиваемый щит оглушительно треснул. Кукольно совершенные черты дрогнули, искажаясь в мучительной гримасе, и в меня будто кинжал вонзили.       Дура. Ему же больно. Не меньше, чем мне. Я настолько увлеклась собственными страданиями, что отказывалась замечать очевидную, настоящую причину напускной отстраненности, оправдывая ее чем угодно, но только не безысходностью. Не отчаянием. Черта с два он хотел уходить! Но мою смерть допускать не хотел еще меньше. И поэтому из двух зол предпочел ад.       — Прости, – я робко провела ладонью по бледной щеке. – Но ты меня убьешь в любом случае. Так или иначе.       — Ты сильная. Сильнее, чем думаешь.       — Ничего подобного, и ты сам об этом говорил.       — Забудь, что я говорил.       — Ни за что на свете.       Сасори крепко прижал меня к себе, а через секунду вдавил в пружинистый матрас кровати уже в спальне.       — Упрямая, – шепнул он, обрушиваясь лавиной, не давая вздохнуть.       Я беспорядочно отвечала на ласки, ощущая знакомый, волнующе приятный вес напряженного тела, и не в силах унять мучительную резь в груди. Завтра. Значит, это последний раз, когда…       — Нет! – Сасори больно сжал мое плечо. – Не думай! Не хочу это слышать!       — А ты слушай, слушай! Думаешь, вот так бросишь меня одну, и все счастливы? Думаешь, благородно спасаешь своим уходом? Да лучше умереть, но у тебя на руках, чем медленно гнить десятки лет в этой гробнице! Я же не смогу больше никого к себе подпустить, идиот! Я не знаю, зачем вообще просыпаться, если тебя не будет рядом!       — У тебя будет причина, поверь.       — Какая, черт возьми, причина?! Ты хоть слышишь, что я тебе…       — Мария.       Оторопело застыв с открытым ртом, я в растерянности моргнула.       — Что… ты сейчас…       — Ма-ри-я, – повторил Сасори по слогам, улыбаясь, по-настоящему улыбаясь, тепло, как никогда прежде.       Мое имя. Он ни разу его не произнес за все время здесь. Я даже решила, что парень его попросту забыл. И, проклятье, начинаю понимать, отчего он так заводится, когда я произношу его собственное. Это так…       — Еще, – выдохнула я.       — Мария.       — Еще.       — Мария.       — Еще.       — Мария, – воздушно-легкий поцелуй. – Мария, – еще один, но гораздо настойчивее. – Мария.       Я подалась навстречу, позволяя заключить себя в привычно тесные объятья и растворяясь в них. В последний раз.       — Мария.       Мои блуждающие пальцы сцепились за шеей, нежно массируя ее чувствительный участок возле самой линии роста чермных волос, и Сасори глухо замычал, закусывая нижнюю губу. Даже сейчас он сдерживал себя, не ослабляя путы, из которых рвалось неукротимое чудовище внутри него, и лишь азартное пламя в расширенных, как у зависимого, зрачках раскаляло воздух в комнате до кисельного марева.       Довольно.       Подтянувшись к точеной груди, я обхватила плотно сомкнутые губы, настойчиво прорываясь сквозь их оборону к цепному зверю, только и ждущему своего часа. Рука медленно спустилась по выученным изгибам к упругому животу, вторая сжала короткие волосы на затылке, вонзаясь ноготками в кожу, колени разошлись в стороны, сближая тела до предела – и толстые звенья разлетелись на мелкие кусочки. Сасори с утробным рычанием впился зубами в мои губы, прибивая собой к кровати, сдавливая ребра так, что ни вздохнуть, ни вскрикнуть. Наготу практически ничего не прикрывало (нам просто надоело раздеваться по несколько раз в день, и мы не утруждались облачаться во что-либо, кроме его шорт и моих рубашек), но и того, что было, оказалось слишком много для ненавидящего ждать кукловода. Он с остервенением рвал ткань, расшвыривая лоскутья и редкие пуговицы, порывисто припадал к моей коже, кусая, целуя и снова кусая, сантиметр за сантиметром исследовал, словно впервые видя свою дрожащую куклу с заплаканными глазами, и сам вздрагивал при каждом моем касании, как от удара током.       — Сасори…       — Я знаю.       Тигриный рык сменился вибрирующим кошачьим урчанием. Едва выбравшись на свободу, дикий зверь вдруг растерял всю свою агрессию и импульсивность, обволакивая теплом, заботой, трепетной нежностью. Сасори ласково целовал покрасневшие от укусов следы, поднимаясь по их цепочке все выше, к груди, шее, лицу, и я захлебнулась этой пряной сладостью, утопая в мягких, необыкновенно чутких губах.       Ты лучшее, что было в этой жизни.       — Тяжело же тебе пришлось, – усмехнулся демон, прижимая мою ладонь к груди. – А придется еще тяжелее, потому что сегодня я глух к слову «хватит». Даже если ты будешь меня умолять.       Его сердце билось с такой силой, что казалось, сейчас выпрыгнет мне в руку. И я вымолвила единственное, на что была способна под льющейся лавой обезумевшего взгляда.       — Не буду.       — Пойду с тобой. И не обсуждается.       Сасори не спорил. В искусственном свете ночника он был похож на мертвеца. Я вряд ли выглядела лучше.       — Не хочу, чтобы ты смотрела, – чуть слышно ответил он.       — Не обсуждается, – отрезала я.       — Я не возражаю. Просто не хочу.       Приглушенные голоса, бесцветные и безжизненные, будто мы уже друг у друга на похоронах. Впрочем, от истины не так уж и далеко.       — Не упущу ни секунды, пока ты в моем мире.       — Любишь ты делать бесполезные вещи.       — Не только бесполезные, – подняв голову с мерно вздымающейся груди, я потянулась к непривычно податливым губам.       — Исключительно бесполезные, – Сасори качнулся вперед, отвечая со всей своей пылкостью. – Пора собираться. Я должен успеть к рассвету. Дольше не удержу.       — Ты мог бы забрать у меня немного больше…       — Нет. Не теперь.       — Почему?       Парень ловко спрыгнул с кровати, подхватывая висящую на спинке накидку.       — Одевайся теплее. Я подожду.       — Хорошо, пап.       Сасори вздрогнул и как-то нездорово улыбнулся.       — Расслабься, я пью таблетки.       — Знаю.       Все-то ты знаешь, детектив.       Дрожащими руками натягивая свитер, я задержалась на деревянных браслетах.       — На память?       — Не нравятся?       — Не отдам!       Кукольник рассмеялся, легко целуя в висок и одновременно укладывая ладони поверх моей кисти.       — Надави сюда и чуть в сторону, когда захочешь снять.       — Поняла.       — Идем.       — Есть шанс, – я стиснула его ровные пальцы. – Хотя бы крошечный, что ты сможешь вернуться?       — Идем, – целомудренно коснувшись губами моего лба, Сасори потянул в сторону выхода.       — Я все равно буду ждать.       — Нет более страшной пытки, чем ждать.       — Знаю. Не хуже тебя.       — Тогда просто живи. Больше ни о чем не прошу.       Слезы душили ватным комом в горле, и я ограничилась быстрым кивком. Как вообще можно просить о таком, подарив и тут же отобрав сам смысл существования? И так, словно это правильно, даже необходимо.       Постараюсь. Постараюсь изо всех сил. Но обещать не стану. Даже скрестив пальцы за спиной.       — Держись на расстоянии, чтобы тебя не задело.       — Помню, ты объяснял.       Он, действительно, объяснял. Подробно и на пальцах, как все будет происходить. В своих догадках по поводу техники я была довольно близка к истине, но многое, понятное дело, упустила. Например, переносила она только душу, изначально предназначенная для, собственно, вселения в марионетку. Повреждение и искажение печатей привело к выбросу в другую пространственно-временную плоскость, и до подсоединения к Донору тело, выпрыгнувшее на дорожку в то ноябрьское утро, было по большей части фантомным. Даже сейчас оно не являлось полностью материальным, хотя по ощущениям и не скажешь. Высосав жизнь из меня, Сасори должен был завершить процесс переноса и остаться здесь полноценным человеком, при желании способным повторить процесс в обратном направлении с новым Донором уже в родном мире. Но разорвать созданную связь не мог по определению. Рано или поздно один из нас должен был умереть.       Впрочем, один из нас сейчас как раз и планировал это сделать: по утверждению ученого-волшебника, скончавшись до заключительных аккордов переноса, он возвращался в старое тело, которое, как оказалось, уже было частично модифицировано. «Неужели ты думала, я просто убью себя без предварительных экспериментов?» – усмехнулся он тогда. – «Я уже был наполовину куклой, когда появился здесь». Ну да, смешно-то как.       У меня стучали зубы, то ли от холода, то ли от нервов. В кромешной утренней темноте среди деревьев мне чудились монстры из ночных кошмаров, самый страшный из которых вот-вот должен был воплотиться в реальность. Разложив на снегу разрисованную знаками ткань, Сасори склонился было над центром печати, но вдруг замер, медленно выпрямляясь.       Что-то не так?       — Не так быстро, нукенин.       Перевод просочился в сознание одновременно с болезненным сжатием головы чужими руками… и знакомым ощущением лезвия у горла. Нет. Только не сейчас.       — О-о, еще одна крыса выползла из норы? А я уже решил, что всех вас перетравил.       — Значит, удивлены мы оба. Подумать только, гроза Скрытого Песка, кровавый Сасори и… кто тут у нас?       Меня грубо вздернули за подбородок. Лезвие чиркнуло по коже, но боли я почти не почувствовала, испуганно глядя в черные бездушные глаза незнакомца.       — Хм, ничего впечатляющего на первый взгляд. Но личико симпатичное, – мужчина похабно облизнулся. – Может, не только личико… от-то, не стоит, – предупредив движение кукловода, лезвие плотно прижалось к расцарапанной шее. – Я успею раньше, чем ты печать сложишь, гарантирую… но надо же, чтобы самого Скорпиона Красных Песков так развезло… и ты еще называешь себя шиноби?       — Что тебе нужно? – Процедил белый, как снег под ногами, Сасори.       — Твоя голова.       — Забирай.       — И билет домой. Без приключений.       — Отпусти.       — За дурака держишь? Позволить ускользнуть твоему единственному слабому звену? Я, признаться, не ожидал от судьбы такого подарка, но отказываться от него не собираюсь.       — Ты понимаешь, что с тобой будет, если…       — И поэтому тоже. Итак?       Меня мелко трясло от ужаса и омерзения: чужие руки, запах, дыхание вызывали физическое отвращение. Хотелось вырваться и бежать, несмотря на риск тут же упасть замертво, только бы оборвать ненавистный контакт, но держали крепко, не шелохнуться.       — Хорошая девочка, – я скривилась от гадкого прикосновения к щеке. – Чем дольше на нее смотрю, тем больше начинаю тебя понимать.       — Я согласен.       — Не сомневался. Приступай. А мы пока понаблюдаем, да, девочка?       — Убери от меня свои лапы, – прорычала я.       — Что она сказала? – Усмехнулся мужчина, придвигаясь носом еще ближе. – Хотя можешь не утруждать себя, догадываюсь. Мне отрезать ей это прелестное ушко, чтобы дать тебе стимул поторопиться?       — У меня все готово. Тебе нужно встать рядом.       — Сейчас проверим, – мы медленно двинулись вперед.       — Ее оставь.       — Еще чего. Уходим все вместе. А там посмотрим. И держи руки на виду. Не забывай, одно неверное движение, и шрамов у девочки прибавится.       — Мне не перенести троих.       — А ты постарайся. Иначе, и правда, не будет нужды. Троих.       Что он делает? Тянет время? Но зачем, у меня же браслеты, хотя… может, у них радиус поражения небольшой? Знать бы еще, как они работают. Попробовать приставить к открытому участку кожи?       Осторожно и как можно естественнее я поднесла руку к горлу, вроде как инстинктивно, совершенно не осознанно. Прислушалась к реакции – ничего, значит, за серьезную угрозу не считает. Вот и хорошо. Теперь ждем момент.       Пальцы внезапно онемели, а голову как в бочку с водой окунули. Означать это могло только одно – из меня начали выкачивать силу. Резко и в большом объеме.       Что ты задумал?       Сасори не двигался. Я чувствовала спиной напряжение (противник, видимо, тоже сообразил, что где-то затесался подвох), но не было ни единого повода бросаться в атаку.       «Вниз!»       События развивались мгновенно: рука возле горла дернулась в сторону, меня опрокинуло в снег, а у запястья что-то негромко щелкнуло. Повалившись в сугроб, я на несколько секунд отключилась от происходящего, а когда вернулась к реальности… пожалела, что не попала под нож: посиневший маньяк с повязкой на лбу медленно оседал на колени, заходясь в гулком захлебывающемся кашле, а Сасори изваянием замер напротив… с темной рукоятью, торчащей из груди. Замер, и через пару секунд рухнул вниз.       — Сасори! – Запутавшись непослушными ногами в длинных полах зимней куртки, я бросилась вперед. – Сасори! Сасори, нет!       — Тс-с, – чуть улыбнулся он. – Все хорошо.       — Ты издеваешься?! – Взвизгнула я, в панике сжимая в руках кусок намокшей ткани его балахона.       — Все… по плану.       — Какому еще плану?! Ты что, совсем… ты что… ты… что… ты… знал?       — Не хотел же… чтобы ты… смотрела.       — Кретин! Идиот! Придурок! Ты же… ты же… – рыдания не давали возможности продолжить.       — Пора возвращаться.       Я помотала головой, не прекращая гладить прохладные острые скулы. Не верила. Убеждала себя, но не верила ни секунды, в глубине души до последнего продолжая надеяться, что случится чудо, и он никуда не уйдет, неважно, по какой причине. Пусть это и не было смертью как таковой, лишь прыжком через измерения в старое тело, но принять такой исход… И тут меня внезапно озарило.       — Погоди. А куда ты вернешься? Если твое тело там больше месяца лежало без… оно же давно… Сасори… Сасори! Ты что?! ТЫ ЧТО?!       — Шумная… как всегда.       Темные миндалевидные глаза начали закрываться. Какая же я дура! Он ведь, и правда, решил умереть вместо меня!       — Нет, подожди! Нет! Пожалуйста, не уходи! К черту все, только не умирай! Только не ты! Я так не могу, слышишь?       — Смешная, – хриплый голос упал до едва различимого шепота, и я наклонилась к самым губам, чтобы не упустить ни слова. – Не бойся… без присмотра… вас… не оставлю…       — Кого «вас»? – Не поняла я.       Кривая улыбка коснулась воскового лица.       — Кого «вас»?! – Сорвалась на крик я.       Ставшая вдруг невесомой рука слабо коснулась моей щеки, стирая горячие слезы.       — Спасибо.       Гулкое давление в голове исчезло, и тело подо мной безжизненно обмякло.