Глава 7.2. Примирение. Сандор.
20 ноября 2017 г. в 22:20
Сандор был зол, и чувство злости снова сжигало его заживо.
Слова девушки, брошенные в него с таким искренним жаром, не выходили у него из головы.
Слишком долгое время он шел к своему решению – в муках рождаясь заново, собирая себя по кусочкам после позорного финала всей своей песьей жизни, к которому он пришел, подыхая под деревом у реки; пережив отчаяние, преодолев пустоту, усмирив тело и разум, – и он был доволен собой.
Старший Брат хвалил его. Он говорил, что, если человек видит перед собой цель, к которой хочется идти и которая не пугает трудностями, значит, она достойна того, чтобы следовать ей. Он говорил, что видит в Сандоре радующие его изменения: тот избавился от привычки ругаться в ответ на каждое слово; перестал относиться к людям с глухим раздражением; научился держать под контролем тягу к вину и перестал искать в нем утешение; стал больше слушать, почти не имея возможности говорить; стал больше читать – за неимением других, это были исключительно теологические труды, - честно пытаясь постигнуть ускользающую от его понимания волю богов.
Решение, к которому он пришел, казалось единственно правильным, и Сандор долгое время пребывал в спокойном умиротворении, пока его разум и его душа находились в ладу между собой.
И тут появляется пташка и несколькими словами ставит все с ног на голову. С ее слов выходило, что он как был круглым дураком, так им и остался. И самое плохое было в том, что его это больно задевало. Старший Брат говорил – если ты недоволен кем-то, равно как и собой, - следует искать корень недовольства внутри себя. Вначале было сложно понять, о чем это толкует монах, но тот заставил Сандора попробовать и поразмыслить над несколькими примерами из его жизни, и у него в конце концов получилось.
А теперь выходило скверно.
Он долгое время не видел для себя никакого выхода, кроме смерти. А она сходу, даже не задумываясь особенно над своими словами, нарисовала ему несколько путей, которые свободно лежали у его ног. Его это злило – получается, малолетняя девчонка, всю жизнь сидящая взаперти, оказалась умнее видавшего жизнь и закаленного в боях воина.
Он не хотел признаваться себе в том, что ее слова имели смысл. В течение нескольких дней после разговора с ней он доказывал сам себе, что она ошибается, а он прав.
Эссос? Такая мысль у него и вправду проскакивала. Еще до того, как братство подземных червей, именующих себя рыцарями, лишило его денег. Ну, поехал бы он в Эссос. Ну, стал бы наемником в одной из местных группировок. Ну, выиграл бы пару-тройку сражений за какого-нибудь пузатого лорда, имя которого ничего не значит для вестеросца. И, в конце концов, пришел бы к тому же – кормил бы червей в сухой пыли Эссоса, и даже имя его сгинуло бы бесследно. Так чем же будет хуже, если он с тем же финалом послужит высокой цели на земле, которая взрастила его?
Замок? В гробу он видал эти замки. Стань землевладельцем – и пошло-поехало: землю надо защищать от охотников до легкой наживы, а для этого надо содержать наемников или межевых рыцарей, нанимать ораву слуг для заботы о доме, морочить себе голову сборами урожаев и податями, разнимать дрязги простолюдинов, и все это ради того, чтобы поселить свою задницу в большом доме с несколькими спальнями? Ему всего этого не нужно, а для нормального существования ему достаточно и маленькой конуры с кроватью и стулом.
Другое дело, если заводить жену и детишек, да только это уж ему точно ни к чему. Он знал, что браки совершаются либо по выгоде – но никакой отец в своем уме не выдаст замуж дочь за второго сына мелкого землевладельца, который и ни лорд, и не рыцарь; либо, что случалось совсем редко, по любви, но о какой любви может идти речь в его случае? С его-то рожей ни одна приличная женщина и не глянет в его сторону.
Да и какой смысл в женитьбе? Трахать женское тело можно и в борделе, и выйдет дешевле, чем содержать жену. Которая при этом еще и нос будет воротить от отвращения, глядя на обожженную уродливую морду.
О детях он вообще зарекался думать. Породишь таких, как они с Григором – и не спи потом ночами от страха, думай, не сунет ли какой из них другого башкой в камин.
Нет, семейная жизнь точно не для него.
И это если не принимать во внимание, что он, как ни крути, находится в бегах.
А служением лордам он уже наелся досыта. Ланнистеры были семьей, которой испокон веков служили Клиганы. Они приняли его таким, каков он есть, и не стали чураться: он почти что рос бок-о-бок с близнецами Джейме и Серсеей, и не чувствовал презрения с их стороны. Его выбор был очевиден: служение Ланнистерам – то, чем он должен был заниматься. Когда Серсея вышла замуж за Роберта Баратеона, она забрала его с собой – и это было даже лучше. Роберта он уважал. Славный был лорд, собственной силой и смелостью вырвавший себе право на трон, способный одним только громким словом подчинять себе самых отчаянных воинов. И мужик был нормальный – не безумец, как Эйерис, не зануда, как Тайвин, умел жить на полную, трахая девок, загоняя дичь на охоте, а вина за раз мог выпить столько, как никто другой не сумел бы во всех семи королевствах.
Если бы Роберт мог знать, какое чудовище породила под его боком его драгоценная Серсея, он бы перевернулся в гробу. После его смерти Ланнистеры стали самым могущественным домом Вестероса, а Сандора стало все больше и больше тошнить от такой службы. Хотел ли он повторения? Нет, нисколько.
Все, что он говорил пташке о других родовитых домах, было правдой. Он мог бы смириться со службой у Старков, но их больше нет. Так о чем теперь горевать?
Стараясь держаться от Сансы Старк подальше, днями напролет он убеждал себя, что ее слова для него ничего не значат и не могли бы изменить его решение. Седьмое пекло, да с чего вообще она решила, что может так легко распоряжаться его волей? Разве ей есть дело до его судьбы? Она сама только недавно вылезла из пеленок, и теперь ей вдруг кажется, что в жизни все так легко – чего ни пожелай, это можно получить, лишь протяни руку и возьми. Ну ничего, если гребаная жизнь до сих пор не научила ее, что желания надо прятать поглубже, то еще непременно научит.
Но чуть погодя злость на нее сменялась стыдом. С чего это он взъелся на девчонку? За свою жизнь, пусть и короткую, она уже успела хлебнуть столько лиха, сколько хватило бы десятерым взрослым людям. Шутка ли – потерять всю семью, едва вступив в нежный возраст расцвета, в мечтах видеть себя королевой – а выйти замуж за карлика, в одиночку противостоять издевательствам и избиениям, треть жизни провести в бегах… И ведь когда она говорила о нем, в ее голосе сквозила горечь, а значит, она пропускала свои слова через себя. Может быть, она и жалела об упущенных им возможностях, думая о том, что никогда не вольна была получить то, что хотелось бы ей. А разве он мог ее винить в том, что ей хотелось сказки?
Только вера в сказки не поможет ей выжить. Сквозь этот мир надо прогрызаться зубами, продираться когтями, и нельзя просто надеяться на чудо, которое внезапно случится и выдернет тебя из пекла. Чудес не бывает, девочка, тебе бы следовало это запомнить. Все еще веришь в силу и справедливость королей, но короли не для того занимают престолы, чтобы чтить твои права и защищать тебя от лишений. Они используют тебя всю – и твою землю, и твое наследство, и твое имя, и твою красоту, чтобы заполучить еще больше собственной власти.
Спасаясь от навязчивых дум, вечерами Сандор пытался найти себе развлечения. Неизменно ставил силки на зайцев, если поблизости были деревья – норовил нарубить побольше дров, разминая застывшие мышцы, а самым любимым занятием было устроить бои на мечах среди сопливых младенцев, - они дрались между собой так искренне и так самозабвенно, что доводили его до хохота, а он подначивал мальцов и направлял их движения, заставляя оттачивать навыки боя и доводить их до автоматизма.
Ночами же, измученный усталостью и бесконечной чередой раздумий о пташке, он долго не мог уснуть и мстил ей, как мог. В темноте свое место занимали темные мысли, в которых она была другой – не маленькой слабой девочкой, чьи хрупкие плечи прогибались под бременем свалившихся на нее испытаний, но красивой и недоступной женщиной, которая в его фантазиях исполняла лишь то, чего желал он. Привычно пристраивая свой почерневший от копоти шлем у ее постели, он украдкой проводил рукой по мягким мехам, которые вскоре будут согревать ее тело, и этим жестом он будто бы сознательно воровал недозволенное – прикосновение к ней. Однажды он даже позволил себе приблизить наброшенную на постель шкуру к своему лицу и вдохнуть запах ее волос, заблудившийся среди густого ворса. В иной раз он углядел на девичьей постели длинный темный волос, на одном кончике которого блеснула рыжина, и незаметно намотал его на палец. Ночью, мучаясь без сна, он теребил его в темноте подушечками пальцев и представлял, как этими самыми пальцами касается всей массы ее шелковистых волос, погружаясь в них глубже и глубже, до самой кожи головы, как силой разворачивает эту хорошенькую головку к себе, заставляет эти бездонные голубые глаза смотреть на него, и чтобы без страха, чтобы с желанием и …любовью.
Стыдливо оглядевшись вокруг, словно кто-то мог случайно подслушать его безумные мысли, он снова закрывал глаза и внутренним взором видел мельчайшие подробности этого прекрасного лица – чуть удивленные брови, сохранившие тот цвет темной меди, который она уничтожила в своих волосах, распахнутые над открытым взглядом ресницы, точеный носик, кое-где тронутый трогательными веснушками, молочно-белые скулы, покрытые легким нежным румянцем, обветренные губы, призывно приоткрывающиеся для него, требуя поцелуя…
И он со стоном погружался в этот поцелуй, будто обычная фантазия могла на самом деле утолить его жажду – но нет, чем больше он грезил о ней, тем сильнее хотел ее, и не было никакой возможности унять это мучительное желание, и он в отчаянии снова и снова терзал свою плоть, представляя в полубреду эти мягкие сочные губы, эту нежную шею с полупрозрачной кожей, открывающуюся навстречу его губам, точеные девичьи плечи, упругие холмики грудей…
А утром опять себя ненавидел за то, что снова так низко пал. И не мог смотреть в ее сторону, даже находиться с ней рядом. Прятал глаза, словно она могла прочесть на его лице, что он делал с ней прошлой ночью. Каждый день давал себе обещание, что вырвет ее из сознания и не будет вызывать ее образ, и не прикоснется больше к своей плоти. Ведь он с этим давно покончил, и он сам теперь хозяин своему телу, своим мыслям и своим желаниям.
Но когда снова наступала ночь, все начиналось заново.
К исходу недели мучительных терзаний он поймал себя на том, что ему теперь трудно находиться вдали от нее, зная, что она совсем рядом. Он стал жадно ловить моменты, когда сможет взглянуть на нее, хотя бы издали, словно бы в этом и заключался смысл его существования.
Но он был ей не нужен. Всю неделю после их разговора она не удостоила его ни единым взглядом, ни разу не приблизилась к нему даже с коротким вопросом. И в этом он тоже винил себя – когда девушка тянулась к нему, невзирая на прошлые обиды, искала общения с ним, интересовалась его судьбой, он сам оттолкнул ее своей грубостью.
Что ж, пожинай, что посеял, глупая ты псина.
А потом она разрыдалась.
Сандор, раздираемый противоречивыми эмоциями, смотрел из своего угла на то, как сир Бентон утешает ее, прижимая к своей груди, и не мог взять в толк, что могло случиться. Пташка больна? Нет, не похоже, она не выглядела больной. Уставшей – да, но в дороге этого не избежать. Пока вроде никто не умер, никаких вестей они, насколько ему известно, не получали.
Выяснить причину ее слез у него не было никакой возможности. К счастью, сир Бентон вскоре сам пришел к нему за советом, и он выдохнул с облегчением, узнав, что это была сущая ерунда – пташке всего лишь хотелось погреться в тепле и почистить перышки. И, конечно, она устала. Слишком долго ей пришлось ехать верхом, да еще по заснеженной дороге, – для изнеженной девицы, чьими заботами большей частью были лишь вышивка и пение песенок в теплом замке, это, конечно, нелегкое испытание.
Пораскинув мозгами вместе со старым рыцарем, они пришли к выводу, что лучшим решением будет потратить еще денек на продвижение вперед, а уж там можно позволить себе короткий отдых – ему была известна деревенька, примерно в пятидесяти милях пути, неподалеку от Королевского Тракта, где можно было заночевать.
Осталось лишь убедить в этом Сансу Старк.
Он видел, что сир Бентон уже разговаривал с ней, но сегодня ему было совершенно необходимо увидеть ее лицо и услышать ее голос. И лично убедиться, что она в состоянии выдержать еще два дня пути и одну ночь в палатке.
Пташка своей печалью рвала ему душу на части. Вместо того, чтобы услышать ее щебет, он за каким-то пеклом сам разливался соловьем и забрасывал ее ненужными подробностями, отчаянно волнуясь в ее присутствии и срываясь на хрип. В итоге он добился от нее лишь мимолетного взгляда из-под опущенных ресниц и невнятных слов благодарности, хотя благодарить, собственно, было не за что. Чувствуя себя круглым дураком, он ретировался вперед, в авангард к сиру Дармонту, ведь теперь рядом с пташкой снова был ее рыцарь.
Но и там он не смог убежать от тягостных размышлений. Она все еще сердилась на него. Или обижалась – Сандор так и не смог распознать скрытые за печалью эмоции. Ну, а что он хотел? Нагрубить ей, оскорбить ее чувства, поминая без жалости ее погибшую семью, а затем забыть извиниться и не казаться ей на глаза целую неделю... И ожидать от нее, что она будет как ни в чем ни бывало чирикать о погоде?
Угрызения совести до вечера успели обглодать его до самых костей, и он твердо решил еще раз рискнуть и заговорить с ней. Чтобы попросить прощения. А для начала выяснить, в чем именно он провинился.
В этом он был не силен.
Он присел с ней рядом – она не шевельнулась, он заговорил с ней – она молчала, он позволил себе коснуться ее, развернуть ее к себе – она, наконец, одарила его обиженным взглядом. Он добивался признаний – и получил их, и услышанное удивило его до глубины души.
Все было не так, как он себе выдумал. Девчонка не сердилась на него за речи о Старках – она хотела, чтобы он служил ей. Пекло, разве мог он такое вообразить? Впустить такую возможность в свои мысли?
Проникая глубже в ее переживания, он совершенно ясно осознал, что девчонка боится одиночества. Что ей страшно столкнуться с глазу на глаз с неизвестностью, которая ожидает ее впереди. Что она ищет защиты – боги, именно от него! – и он единственный, кто сможет встать между ней и Станнисом, если тот заманивает ее в ловушку.
Но самое забавное, что он узнал от нее сегодня - это то, что она умудрилась оставить в дураках всех стервятников, круживших вокруг нее, и осталась девицей. Он не мог вообразить, как ей это удалось, да и едва ли хотел знать подробности, но теперь он отдавал должное не только смелости пташки, но и ее ловкости. Избежать посягательств Джоффри, вывернуться из загребущих лап Беса, замылить похотливые глазки Мизинца, избавиться от очередного навязанного женишка и в перспективе оставить Ланнистеров с носом, вернуть себе имя и защитить права на свой замок – чтобы такое провернуть, она должна была проявить незаурядную смекалку. Он не мог припомнить, когда он радовался чему-либо так искренне, как этой ее победе.
Похоже, она и сама не осознавала, насколько ей повезло.
Жаль только, что она добровольно отдает себя в руки Станниса. Наверняка это еще не конец ее злоключениям. Он немного знал этого холодного упрямца, брата короля Роберта. Уж этот постарается использовать свое приобретение с максимальной выгодой. Даже если это будет стоить пташке не только девичества, но и жизни.
Поэтому ее просьба имела смысл.
Она доверяла ему. Ее и впрямь не пугали больше ни его уродливая рожа, ни его грубость, ни отсутствие манер – седьмое пекло, она считала его другом! Гребаным, мать его, другом!
Как же она заблуждается.
Да и откуда бы ей знать, что человек, которого она записала в друзья, каждую ночь мысленно раскладывает ее на постели?
Что ж. По крайней мере, он в состоянии исполнить эту ее маленькую прихоть. Он и так задолжал ей больше, чем мог бы когда-либо вернуть. Несомненно, он сделает все возможное, чтобы в целости доставить Сансу Старк в Винтерфелл, а уж там поглядим. Если в нем будет нужда – он задержится на какое-то время.
Но не дольше, чем до ее следующего замужества.
В этот раз они закончили беседу, как ни странно, без взаимных упреков, и Сандор был рад этому. Он сам не понимал, почему не поднялся и не ушел на свое место. Был черед его дозора, спешить ему некуда, и он тянул время, наслаждаясь ее близким присутствием и ожидая, когда она сама прогонит его – или уйдет спать.
Но она не гнала и не уходила. Продолжала сидеть рядом, прижавшись боком вплотную к нему, а он старался почти не дышать, слушая ее тихое сопение, перемежавшееся редкими вздохами. Больше всего на свете в этот момент ему хотелось обнять ее и прижать к себе – как вчера вечером сделал сир Бентон. Но, конечно, он не смел, боясь развеять ее трогательное доверие. Поэтому он просто сидел неподвижно, стараясь продлить миг их близости как можно дольше. Чувствуя себя одновременно и глупцом, и счастливцем.
Ее тело как-то незаметно потяжелело, и вдобавок к теплу ее тела он почувствовал, как ее голова склонилась ему на плечо. Сандор изо всех сил старался превратиться в камень, чтобы не потревожить хрупкий сон пташки – в тишине ночи, нарушаемой лишь треском костров да негромкими ленивыми разговорами дозорных, он слышал, как его сердце колотится, будто молот по наковальне, а сбивчивое дыхание вырывается из легких с хриплым свистом, словно из кузнечного меха.
Она слабо дернулась во сне, и хорошенькая головка сползла с плеча к его груди, медленно заскользила по ней, не находя препятствий, и в конце концов упокоилась у него на бедрах. Сандор едва не застонал – слишком уж эта волшебная реальность смахивала на сон. Он украдкой бросил взгляд на фигуры дозорных – но никто не обращал на них внимания. И Сандор, двигаясь как можно осторожней, закутал женскую фигурку поплотнее в ее меховой плащ. Подумав, сверху накрыл краем своего плаща.
Не обращая внимания на затекшие мышцы и наслаждаясь каждым мигом своего сладкого плена, он сидел так, не шевелясь, со спящей пташкой у себя на коленях, бесконечно долго, пока сир Бентон не разрушил идиллию, собираясь принять смену.
Забравшись в палатку, чтобы ухватить оставшиеся часы предрассветного сна, он заснул почти мгновенно, кривя губы в улыбке и чувствуя себя абсолютно счастливым.