Глава 13.2. Отчаяние. Сандор.
26 ноября 2017 г. в 22:20
Днем он просыпался еще дважды и оба раза чувствовал себя скверно. Он смутно помнил, что в первый раз девчонка напоила его чаем, и что-то говорила об обеде, но от одной только мысли о еде его опять замутило. Когда он вынырнул из сна во второй раз, в комнате никого не было, зато мочевой пузырь разрывался, поэтому Сандор, шатаясь, побрел в уборную, по дороге едва не забыв, куда шел.
В третий раз его разбудили все те же стюарды, что и утром – теперь они носили горячую воду и опять громыхали своими котлами, наполняя кадку. Правда, на этот раз он почувствовал себя лучше, у него даже не возникло желание убить того из них, кто громче гремел котлом. Санса заметила, что он проснулся, и опять принялась донимать его обедом, который, судя по темноте, сгустившейся в комнате, уже превратился в ужин.
Правда, на этот раз вместе с Сандором проснулся и аппетит. Забирая у него пустую тарелку и протягивая питье, Санса коснулась его лба, но отняла руку быстрее, чем он успел замереть от неожиданности. Судя по умиротворенному выражению ее лица, дела его начали идти на поправку.
Стюарды, наконец, перестали мелькать перед глазами, и пташка, нервно замявшись, попросила его:
- Вы не могли бы отвернуться и не смотреть на меня некоторое время?
Сандор не смог сдержать улыбки. Пташка была такая милая в своей непосредственности. Повезло же ей, что он, похоже, сумел обуздать свои смятенные чувства.
- Это будет нелегкой задачей, но я обещаю повиноваться вам во всем, миледи, - совершенно серьезно ответил он, и послушно отвернулся к стене.
По звукам, доносившимся до него, нетрудно было догадаться, чем она занимается. Вот противно заскрежетала деревяшка о грубый пол – подтащила к кадке табурет. Вот послышались легкие стуки – расставила что-то на табурете. Вот заскрипели крючки и зашелестели шнурки – развязывает платье. Затем долго шуршала ткань – снимает с себя одежду. Всплеск воды, совсем легкий, – видимо, пробует рукой воду. Теперь всплеск уже громче и протяжней – погрузилась в воду сама, издав очаровательный полувздох-полустон.....слишком горячая? Он ожидал, что пташка на какое-то время затихнет, – насколько он понял, ей нравилось часами киснуть в воде. Но она заплескалась довольно активно, и Сандор почувствовал легкое разочарование. Он уже настроился лежать на кровати и слушать ее дыхание, пока она наслаждается купелью. Прошло совсем немного времени – бедные стюарды, стоило столько возиться с этой гребаной водой, чтобы она провела в ней жалкую четверть часа! – и он снова услышал всплеск воды, шлепанье босых ног на деревянных досках пола. Хотел бы он увидеть ее ступни… Какие они? Маленькие, большие? Пальчики на ногах пухленькие или узкие?
Пекло....Зачем он об этом думает?
Вымывшись, пташка возилась очень долго, и он уже потерялся во всех этих шорохах и ее перемещениях по комнате. Наконец, она смущенно поблагодарила его, как будто ее дурацкая просьба действительно стоила ему труда, и забралась на свою половину постели, повернувшись лицом к стене. Сандор накрыл ее плащом, оставив на себе лишь тонкое одеяло, успевшее налипнуть на вспотевшее тело.
В ноздри проник легкий аромат чистоты и лимонов – почему-то от нее часто пахло лимонами. Может, она добавляет что-то в воду? Или так пахнет ее мыло?
Он вдруг снова почувствовал себя неловко рядом с ней: он мылся всего сутки назад, но всю ночь и весь день сильно потел, борясь с лихорадкой, и поэтому вряд ли благоухал фиалками. А вода в ее купели наверняка еще теплая. Да и зря, что ли, мальцы старались со своими котлами?
- И как вода? Еще не остыла?
- Нет, - еле слышно пискнула пташка.
- А моя одежда уже высохла?
- Да…
- Тогда я вынужден просить вас, миледи, оказать мне такую же услугу, что и я вам, – попытайтесь держать себя в руках и не смотреть на меня, пока я буду мыться.
Пташка резко повернулась, приподнявшись на локте, и испуганно уставилась на него.
Пекло, ну и чего вдруг она испугалась? Как ее следует понимать? Когда он ее нарочно пугал - не боялась, а то и вообще, с кулаками на него накинулась, а сейчас от простой просьбы впала в панику.
- Вы хотите помыться? В этой воде?
- Да, с вашего позволения. Вы так часто принимаете ванну, что я не могу позволить себе оставаться грязным мужланом и при этом лежать с вами в одной кровати.
- Но… - даже в темноте было видно, что ее глаза расширились.
Да что ж такое?
- Что? Вы отравили воду?
- Нет, но…
- Если вы не сможете удержаться, чтобы не смотреть на меня, я готов простить вас за это.
- Да нет же! У меня лунная кровь… и вода… и вода…
Ах, вот оно что! Пекло, вот и разбери, что у этих пташек на уме.
Но она так отчаянно смущалась, что он не удержался и хохотнул.
- Миледи, поверьте, я не единожды купался в крови своих врагов. Толика вашей крови в воде меня едва ли испугает.
Она молча отвернулась к стене, и Сандор буквально кожей чувствовал волны ее смущения. Боги, какая она забавная. Совсем еще дитя… Он не стал смущать ее еще больше и выбрался из постели.
Как он и надеялся, вода была еще теплой. Даже очень теплой. В купели все еще плавала забытая Сансой ветошь – это хорошо. Он порылся в седельной сумке, выудил свой кусок мыла и незамедлительно погрузился в воду.
Семеро, это было прекрасно! Нечасто ему доводилось мыться в такой большой купели, хотя и здесь он не помещался целиком. Но если сидеть, согнув ноги в коленях, вода доходила почти до груди.
Он не намеревался выпрыгивать из кадки так же скоро, как пташка, поэтому какое-то время просто сидел, наслаждаясь приятным теплом, разливающимся по телу. Он чувствовал себя гораздо лучше, и голова не болела уже так мучительно, да и усталость не ощущалась после долгого дневного сна. Он расслабил руки, свесив их по обе стороны кадки, откинул голову на выступающий подголовник и позволил себе немного помечтать о том, как пташка сидела здесь совсем недавно, совершенно обнаженная, как и он сейчас, и эта самая вода ласково плескалась вокруг ее прекрасного тела. Но долго предаваться фантазиям не пришлось: вскоре больную ногу задергало, он слишком натянул мышцы, сгибая ее в колене, поэтому пришлось переместиться. Сандор вздохнул и приступил к мытью.
Закончив, он поднялся во весь рост и подождал, чтобы с него стекла вода. Вытереться было нечем.
- Вы можете вытереться моей простыней, - услышал он девичий голос.
Семеро! Она читает его мысли? Или так же внимательно прислушивается к звукам, как и он сам недавно?
- Благодарю, миледи, - искренне ответил он и снял с колышка висевшую у каминной трубы мягкую влажную простыню.
Он вытирался не спеша, смакуя в воображении мысль, что этой самой тканью она прикасалась к своему телу… Это было так волнующе и приятно, что он улыбнулся сам себе. Хорошо, что пташка его не видит. Он знал, что, когда улыбается, его губы кривятся из-за ожога с левой стороны, и получается что-то вроде презрительной ухмылки. А сейчас ему хотелось именно улыбнуться.
Вздохнув, он нащупал на другом колышке свою одежду, услужливо принесенную стюардами, чистую и высушенную, оделся и почувствовал себя гораздо уверенней.
Укладываясь опять на свою половину кровати, он знал, что девчонка не спит.
- Так гораздо лучше, - решил сообщить он, забираясь под одеяло, и закашлялся, – невзирая на то, что теперь я весь в вашей крови.
- Воспитанный человек не стал бы напоминать леди о ее позоре, - послышалось у стенки ядовитое шипение.
- Вам хорошо известно, что я никогда не был воспитанным человеком.
Пташка нервно заерзала под своим плащом, но промолчала.
Сандор лежал на спине, уставившись в потолок. Спать не хотелось – сегодня он отоспался вволю, хватило бы на целую неделю. Долгое время он прислушивался к завыванию вьюги за окошком и к потрескиванию дров в камине. Вскоре к звукам примешалось ровное сопение пташки. Умаялась за день со своим шитьем. И что она там мастерила?
Вьюга, похоже, не собиралась униматься. За вчерашний день он ни разу не вспомнил о Неведомом – как он там, в холодной конюшне? Хорошо было бы проверить. Как пить дать, он не подпустил к себе никого, чтобы почистить ему шерсть и копыта. Удалось им хотя бы накормить и напоить его? И не додумались ли поить ледяной водой? Если ему загубят коня, он загубит парочку криворуких мальчишек.
Хотя при чем тут мальчишки? Это ведь его забота. Наверное, следовало сменить кого-то в дозоре, заодно и Неведомого проверить. Да и голову проветрить не помешало бы.
Лежать надоело и он сел на постели – голова еще немного кружилась. Пошарил рукой у кровати в поисках сапог, не нашел. Пекло, куда же они делись? Босиком подошел к камину, подбросил дров. При свете разгоревшегося с новой силой пламени еще раз обошел комнату и осмотрелся. Он смутно припоминал, что Тарли приносил ему плащ, но теперь ни плаща, ни даже дублета он не находил. Может, заботливая пташечка спрятала его одежду, чтобы не сбежал? С нее станется.
Вздохнув, он взял головню и посетил уборную. Все-таки, хорошие покои достались леди – и по нужде ходить далеко не надо.
Выходить босиком в гостиную он не решился, поэтому помаявшись еще немного и подбросив дров в камин, он лег обратно в постель, сдавленно откашлялся. Покосился на пташку – не разбудил ли?
Девчонка спала, тихо посапывая, и Сандор позволил себе лечь на бок и рассмотреть ее получше. Хрупкое плечико выглядывало из-под слегка сползшего плаща, равномерно поднимаясь и опускаясь в такт дыханию. Плащ скрывал от него остальную фигуру, но он все же скользнул по ней взглядом и отметил глубокий провал на месте талии. Темные волосы, в отблесках огня будто бы вернувшие себе медный отлив, разметались по постели. Пекло, он забыл отдать ей подушку....
Ему стало стыдно. Маленькая пташка хлопочет о нем, как может, а он не додумался создать ей хотя бы минимальное удобство. Он очень осторожно вынул из-под себя подушку, приподнял шелковистую гриву волос и подсунул под них. Если она повернется во сне, быть может, найдет подушку и положит на нее свою хорошенькую головку.
Он не смог удержаться и еще раз погладил кончики ее волос. Приподнял одну прядь, позволил ей змейкой скользнуть с его ладони. От этого простого ощущения у него по спине побежали мурашки. Скоро эта ночь закончится, и все исчезнет. Вероятнее всего, у него больше не будет шансов прикоснуться к ее волосам.
Он положил на них раскрытую ладонь и осторожно провел ею по разметавшейся гриве. Стараясь не дышать, наклонился и дерзнул опустить в шелковистый водопад свое лицо. Его обдало столь чарующим запахом, что сердце заколотилось в груди как безумное. Как хорошо, что она спит, и он может делать такое. Запах манил его, хотелось большего – приблизить лицо к ее голове, вдохнуть аромат ее кожи, смешанный с запахом волос где-то у виска. Но он не посмел. Прикоснулся губами к благоухающим волосам, стараясь запомнить ощущение, чтобы потом, бессонными ночами, вызывать его в памяти.
Надышавшись пьянящим ароматом, он убрал лицо и с нежностью окинул взглядом девичью фигурку. Каким же счастливцем будет тот мужчина, которому достанется это сокровище!... В Сансе смешалось так много достоинств, что казалось невероятным, как все это могло уместиться в одном человеке. Ее высокое происхождение, ее красота, безукоризненные манеры, милосердие, стремление во всем найти гармонию, ее неубиваемая вера в хорошее, способность сострадать… Он очень надеялся, что ее будущий муж сможет воздать ей должное.
Мысль об этом была и сладкой, и горькой. Сладкой, потому что он хотел, чтобы Сансе досталось в жизни хоть немного любви, которой она так искренне искала, и чтобы человек, подаривший ей эту любовь, был достоин ее. Горькой - потому что ему самому никогда не стать этим человеком. В этот миг он безнадежно любил ее и отчаянно ненавидел себя.
Пташка вздохнула, и Сандор на мгновение замер от неожиданности, испугавшись, что она прочитала во сне его мысли. А затем она обернулась и посмотрела прямо на него, чудесные волосы выскользнули из-под его пальцев, и его рука осталась одиноко лежать у края подушки.
- Простите, что разбудил вас, - сказал он с сожалением.
- Вам не спится? – сонный голосок пташки задевал в его душе самые болезненные струны. Он едва подавил в себе стон, настолько мучительной была необходимость лежать отстраненно, слушая этот манящий голос.
Вместо стона он лишь резко выдохнул.
- Я спал весь день. Думал выйти и сменить караульного, но не знаю, где искать свой дублет, сапоги и плащ.
- Дублет и сапоги я отдала стюардам почистить, а плащ… я верну вам завтра.
Она неожиданно протянула руку и коснулась пальцами его лба. Это простое прикосновение прокатило по его телу огненную лавину, мгновенно отозвавшуюся напряжением в паху.
Семеро, ему никогда к этому не привыкнуть....
- Вам еще нельзя никуда выходить, лихорадка еще не отпустила вас, - сонно бормотала пташка, уже отнимая свои пальчики от его лица.
Еще не проснулась толком, а уже принялась заботиться. Какая же она милая.
Ладонь сама собой перехватила эти чудесные пальчики, поднесла к губам. Губы коснулись самых кончиков, и Сандор вдруг почувствовал себя вором, посягнувшим на недосягаемое, тут же отпуская ее руку.
Но она не отпрянула. Напротив, вернула руку к его лицу, и он почувствовал ласковое прикосновение к своей щеке. За грудиной заныло, в паху запульсировало, но Сандор не смел шевелиться, молясь, чтобы это невесомое поглаживание длилось вечно.
Шутники-боги услышали молитву по-своему: девушка приблизила к нему свое лицо, и его вдруг накрыло облаком лимонного аромата. Он закрыл глаза и почувствовал прикосновение мягких теплых губ к своим губам.
Она приподнялась выше и кончиками пальцев тронула его плечо, надавила, заставляя лечь на спину. Замирая и уплывая, Сандор подчинился. Отдался весь этим невозможно легким, пронзительно нежным поцелуям, которыми она покрывала его лицо. Он позволил ей делать все, что она хочет, а сам он хотел лишь одного – остановить время.
Она начала со здоровой стороны лица, но, закончив исследовать губами каждый миллиметр его кожи, перешла по подбородку на сторону, изуродованную ожогом. Сандор плохо чувствовал прикосновения с этой стороны, но наслаждался ее дыханием, обдававшим теплом его кожу, щекочущим скольжением ее волос, падавших ему на шею и плечи, и самой этой невероятной девушкой, которая творила с ним непостижимое. Она целовала его лицо. Его уродливое, безобразное, страшное лицо, от которого отворачивались даже бывалые воины, видя его впервые. Бедная пташка.... Вместо холеной кожи какого-нибудь прекрасного лорда она вынуждена целовать вот это…
Но когда пташка вернулась к его губам, все мысли в его голове смешались и потерялись. Он не мог больше думать, мог только отдаваться этим трепетным губам, которые робко и несмело трогали его губы, каждую в отдельности. Невыносимо хотелось закончить эту сладкую пытку, сгрести ее в объятиях, прижать к себе, глубоко вжаться ртом в ее мягкий ротик, проникнуть через него в самое сердце, в самое сознание… Но он не смел. Все душевные силы уходили на то, чтобы спокойно лежать, и позволить ей делать то, чего она хотела. Не пугать ее, в кои-то веки, а позволить ей быть собой… Она все тыкалась пересохшими губами в его губы, и он чуть улыбнулся. Поддался ей, раскрылся, осторожно, легким движением рук приблизил ее к себе, чтобы усилить прикосновение, сделал поцелуй влажным. Казалось, она поняла его намек, и теперь водила своими мягкими лепестками по внутренней стороне его губ, слегка касалась язычком, прикусывала, прижимала, скользила, и целовала, целовала, целовала… пока Сандор терпеливо сгорал в испепеляющем огне желания.
Наконец, к огромному облегчению и не менее огромному разочарованию Сандора, Санса закончила свои исследования, прервала влажный танец их губ и сунула голову куда-то ему под подбородок, обдав горячим дыханием его шею. Сердце неистово билось о грудную клетку, но Сандор покорно лежал, легонько поглаживая рукой ее спину сквозь ткань рубашки.
- Сандор? – услышал он робкий шепот.
- Ммм? – Семеро, теперь ей вдруг захотелось поболтать? В то время как он весь разбит, разрушен, разорван в клочья и лежит, истекая кровью и неутоленным желанием, мечтая о смерти…
Но он твердо знал, что будет подчиняться. Он сделает все, что угодно, о чем бы ни попросила его эта невозможная девушка. Любимая девушка. Захочет говорить о розочках и ленточках – значит, он будет говорить о них.
- Когда мы приедем в Винтерфелл… и я получу развод с Тирионом… мы могли бы… ну…
Семеро! Только не это!
Он сразу понял, о чем она думает, и его словно окатило ледяной водой. Она заходит слишком далеко в своих девичьих грезах. Но как бы ни представлялось ему в похотливых фантазиях, что он будет брать ее снова и снова, ночь от ночи, он никогда не допускал мысли, что до этого дойдет в реальности. Нет, этого не случится. Никогда.
- Нет, - вырвалось у него вслух, и он порадовался, что ответ прозвучал довольно отчетливо, без привычной хрипоты.
- Но… я уже не буду связана никакими обязательствами…
Бедная пташка. Бедная, бедная пташка. Он понимал теперь, насколько ей хочется быть любимой, хоть кем-то, доверять кому-то настолько, что быть готовой погубить свою жизнь… Но он не мог ей этого позволить. Он взрослее, мудрее, и он должен открыть ей глаза.
- Обязательства у тебя будут всегда – перед твоей семьей, перед твоим именем, перед твоим домом, перед твоим королем. Мне же нечего предложить тебе. У меня нет ни имени, ни земель, ни дома. Все, что я умею, это…
-…махать мечом, я знаю. Я понимаю, что не смогу выйти за тебя замуж.
Это снова была его пташка, умненькая, способная мыслить здраво. Та самая, которая сбежала от Беса. Та самая, которая смогла вырваться из цепких лап Мизинца.
- Но я ведь спрашиваю тебя не об этом…
Они не тронули ее. Эти мерзавцы не тронули ее, а ведь они даже не любили ее. Разве же мог он поступить так со своей любовью?
- Нет. Никогда.
Но упрямая девчонка не унималась.
- Даже если я тебя попрошу?
Прекрасный лорд, глупая. Помни о том, что тебя ждет прекрасный лорд. С которым ты будешь счастлива.
- Даже если ты будешь умолять меня на коленях. Даже если пригрозишь отрубить мне голову. Я никогда не стал бы бесчестить тебя. Я не смогу так легко погубить твою жизнь. Ты должна выйти замуж за достойного лорда и сохранить свою честь для него.
- Но ты не погубишь мою жизнь. Я не собираюсь больше выходить замуж.
Пекло...Зачем она так мучает меня? Зачем искушает?
- Мы все вынуждены делать то, чего не хотим.
- Ты не понимаешь…
Милая моя пташечка... Это ты не понимаешь. Не понимаешь, как ты юна и невинна. Не понимаешь, как сильно бы ты пожалела о своем поступке через год или два, если бы я тебе уступил.
Но вслух он сказал:
- Да, я не понимаю, почему вдруг стал предметом твоих девичьих грез? Самый плохой выбор, который ты могла бы сделать…
Пташка задумалась. Семеро, спасите меня, она всерьез задумалась над ответом?!
- Я люблю тебя.
Его и так пылающее тело вновь обдало жаром и он нервно фыркнул, словно защищая себя от этих слов. Нельзя ей позволять так думать. Нельзя, это неверный путь. Это путь, который губит ее.
- Ты только думаешь, что любишь. На самом деле, пташка, это не любовь.
- Что же это?
Кажется, она удивилась. И внимательно ждала ответа. Он смотрел ей в глаза и готов был кричать от отчаяния. Семеро, почему вы так жестоки ко мне? Почему мне приходится все это говорить?
- Всего лишь похоть. И со временем она пройдет, уверяю тебя.
Он говорил ей то, во что искренне верил сам. Хотел объяснить, как это происходит на самом деле, хотя вряд ли она поймет. Но он должен попытаться. Ради нее.
<tab – Если ты не будешь видеть меня рядом, ты забудешь меня быстрее. Но даже если я останусь с тобой в Винтерфелле, ты рано или поздно познакомишься с…
- Всего лишь похоть?! – гневно воскликнула она, перебив его речь. – Ты думаешь, это всего лишь похоть? А то, что ты чувствуешь ко мне, это тоже похоть? Только смотри мне в глаза и отвечай честно, ты же так любишь говорить правду.
Это был грубый прием, и Санса знала это. Он все пытался открыть рот, чтобы ответить как полагается, но не мог, потому что не мог солгать. Смотрел умоляюще, чтобы она освободила его от необходимости отвечать, но она лишь сильнее хмурила брови и впивалась голубыми глазищами в его несчастные, ослепленные любовью глаза.
- Не только, - признался он. – Но это ничего не меняет.
Она закусила губу, на лице читалась боль. Это он причинил ей боль. Глупая похотливая тварь, которой захотелось вдруг любви и ласки самой прекрасной женщины на свете.
- Значит, нет? – уточнила она, вонзив в его сердце тысячи острых кинжалов.
- Нет.
Он старался смотреть ей в глаза, не отводя взгляд, и ясно понимал, что добровольно отказывается от этой девушки, которая сама отдается ему в руки. Но он слишком любит ее, чтобы сломать ей жизнь. Поэтому он не будет играть на ее чувствах и дарить ей даже призрачную надежду.
- Никогда?
- Никогда. Можешь даже не мечтать об этом, пташка. Ты благородная леди и…
- Замолчи, - выдохнула она, перекосившись от внутренней боли.
Он послушно замолчал, ненавидя себя всем своим сознанием. Ведь больше всего на свете ему хотелось прижать ее к себе… и исполнить ее просьбу прямо здесь и сейчас.
Она долго лежала, молча и неподвижно, не давая ему никакой надежды на примирение. Сандор чувствовал, как дергается обожженная сторона его лица, и не знал, что ему делать. Он понимал, что глубоко ранил ее, отказавшись от ее чувств, и ему очень хотелось, чтобы она понимала, почему он так поступает. Но как ей объяснить? Похоже, она действительно влюблена и готова на безумие ради него, поэтому любые слова не возымеют на нее действия. Из-за юности, неопытности и наивности ей кажется, что впереди у нее не будет того, о чем она так мечтает. Но это не так. У нее все еще будет. Она будет счастлива.
Но не с ним.
- Поцелуй меня, Сандор.
Этих слов он ожидал меньше всего, на него будто обрушился молот. Первой мыслью было сказать «нет», но это было уж слишком даже для него – он не мог обидеть ее так сильно. В конце концов, это всего лишь поцелуй. Он понимал ее чувства, понимал, как она сейчас уязвима. Как ей хотелось любви.
Стараясь унять дрожь в теле, он наклонился над ней. Юная, чистая, невинная. Еще совсем дитя, но уже созревшая женщина. Почему-то захотелось прикоснуться губами к мраморной коже ее лба. С наслаждением почувствовал кожей губ шелковистую линию ее бровей, проследил каждую поцелуем. Спустился ниже, осторожно тронул закрытые трепещущие веки. Семеро, какое это счастье – целовать любимое лицо....! Теперь он понимал, почему она делала это с ним.
Он продолжал скользить губами ниже, по ее высоким скулам, по запавшим щекам, очертил поцелуями точеный носик, тронул слегка припухшие от недавних поцелуев сочные губки. Да, вот так… нежно, как касалась она… Ведь ей так нравится? Ему вспомнился их первый поцелуй, и он поморщился от досады. Пекло, каким грубым он был тогда.... А она такая хрупкая, такая ранимая…
- Нет, - почувствовал он легкий шепот у своих дрожащих губ. – Поцелуй меня, как тогда...как женщину. Ведь от поцелуев ничего не будет?
Пекло. Пекло. Пекло. Он отчаялся понять ее. Сейчас она хотела того же, что и он....
И она права – это только поцелуй. Это то, что он может ей дать.
- Ничего не будет, - послушно согласился он.
И отпустил себя на волю.
Он жадно вжался своим ртом в ее рот, заставляя мягкие губы раскрыться, проник внутрь, наслаждаясь своей властью над ней, пил ее всю, будто в последний день своей жизни, понимая, что больше никогда не представится такого случая. Он терзал ее губы, сжигаемый разгоравшейся страстью, – Семеро, куда уж еще сильнее? – а она стонала, подавалась навстречу, подчинялась, разделяла и принимала его боль, его желание, его любовь.
Его рука легла на ее щеку, спустилась к тонкой шее – ему хотелось одновременно быть везде, вобрать ее всю, как в своем полуночном кошмаре, - и он гладил большим пальцем трепещущую венку, другой рукой прижимая ее к себе. Но ненасытная женщина, не отпуская из сладкого плена его губы, нащупала его руку и потянула вниз… к своей груди. Помимо воли его пальцы сжались на мягком холмике, и она застонала от удовольствия, вызвав его ответный стон. Ощущения терялись, отвлекая внимание то на одно, то на другое: он все еще не готов был отпустить ее влажный рот, но твердый бугорок под его пальцами манил к себе, и он разрывался между своими желаниями, словно в бреду.
Он отпрянул лишь на короткий миг, чтобы вдохнуть, а она уже откинула голову, невольно подставляя ему гладкую шею, и он припал к ней, впитывая возбуждающий запах ее кожи, проследил поцелуями волшебный изгиб, дернул завязки мешающей рубашки, освободил ее прекрасное плечо, заскользил по ключице.
Рукой он рванул ненавистную рубашку вниз, снова нашел ладонью теплый холмик и вздрогнул. Прильнул к нему губами, впитывая в себя, скользя языком по твердой вершинке, накрыл и властно сжал рукой вторую обнаженную грудь, слушая ее стоны и вздохи как самую чарующую музыку на свете – ей нравилось.
Он сам не заметил, как накрыл ее собой, как очутился меж ее ног, но когда она толкнулась навстречу, задевая своим напрягшимся телом разбухшую, отчаянно пульсирующую мужскую плоть, он застонал, почти зарычал, понимая, что надо остановиться.
Не думая ни о чем, он отпрянул от нее, восстановил защиту между собой и ней в виде ее рубашки, закрывая от себя ее прекрасное обнаженное тело, и еще раз накрыл своим ртом ее губы, успокаивая себя и ее, - это все, что он мог себе позволить.
А потом обнял ее крепко, как в своих безумных мечтах, и прижал к себе, не обращая внимания на разрывающее его желание, застыл неподвижно, чтобы дать им обоим возможность отдышаться.
Она лежала в его объятиях, прильнув к нему, словно испуганная птичка, пряча лицо в изгибе его шеи, и вдруг заплакала.
- Сандор… - всхлип, и горячие слезы закапали ему за ворот, – Сандор…
Бедная, бедная пташечка. Он очень хорошо понимал, каково это – неудовлетворенное желание тела, но еще хуже было неудовлетворенное желание души. Витая в своих романтических девичьих грезах, она стремилась к нему, и он отчаянно хотел этого, но не мог ей этого дать.
- Прости, пташка, - сказал он с горьким вздохом. – Это моя вина. Но не волнуйся, это пройдет. Я обещаю тебе.
- Это никогда не пройдет! Не покидай меня, Сандор…
Он невольно улыбнулся. В ее устах слова прозвучали так трагично.
- Да я, вроде, уже неплохо себя чувствую и умирать не собираюсь.
Но своими словами вызвал лишь новый поток рыданий. И решил не шутить больше.
- Все будет хорошо, девочка, - он утешал ее, как мог. – Ты будешь счастлива. Вот увидишь. Я обещаю тебе.
Я обещаю тебе, моя милая пташка, что пока буду дышать, не покину тебя. Пока я буду тебе нужен, я буду рядом с тобой. А когда ты выйдешь замуж за своего прекрасного лорда…
- Почему ты всегда такой злой, - икая от рыданий, перебила она его мысль, – такой жестокий, такой упрямый? Неужели у тебя нет сердца?
Сандору стало даже немного обидно. Ее руки судорожно сжимали ткань туники на его груди, и его сердце колотилось так сильно, что казалось, само вот-вот прыгнет ей в ладони.
- Вот же оно, здесь. Разве ты не слышишь?
Она сотрясалась в рыданиях, но все, что он мог сделать, – это ласково гладить ее волосы, бесконечно долго, пока она, иссякнув, не заснула в его объятиях.