magnum opus

Куроо сам в это не верит, но во вторую ночь Акааши тоже не гонит его с дивана — только тяжело вздыхает, когда возвращается из ванной и видит Куроо на его обычном месте. — Не думаете, что пора вернуть Яку-сану его раскладушку? — участливо спрашивает он. Куроо усмехается: — Это моя подстраховка на тот случай, если ты смертельно обидишься и пошлёшь меня на пол. — Вы только что ругались? — Я сказал «на пол». О встрече с Бокуто и пролитом на Кенму кофе они вспоминают мимоходом за ужином, когда Акааши заменяет блокнот с эскизом из музея тарелкой онигири и говорит, что Куроо нужно перестать поправлять линию носа. А ещё говорит: «Кенма в конце концов простит его, Бокуто-сан сделает всё, чтобы этого добиться». Куроо ему верит на удивление легко — даже с учётом того, что это, ну, Кенма. Куроо не знает, во сколько засыпает, но будит его ощущение пустоты и холода под боком. Он трёт кулаками глаза, садится и промаргивается: Акааши с флегматичным видом завязывает пояс халата, а за окном, судя по виду, только светает, и Куроо хрипловатым после сна голосом интересуется: — С чего это ты? Ложись. Акааши в ответ поднимает бровь: — Вы разве не собираетесь приступить к работе? — Рабо… — Куроо щурится и трёт глаза сильнее, убеждённый, что ему показалось. А затем до него доходит: — Ты хочешь, чтобы я нарисовал тебя? Прямо сейчас? — Вы же обещали, — невозмутимо отзывается Акааши. Куроо готов вознести его на небеса и проклясть одновременно. Акааши убредает на кухню, волоча халат за собой по полу, а Куроо в то время, как он варит кофе, возится с мольбертом, прилаживает чистый холст и разглаживает полотно. Когда Акааши возвращается с двумя чашками, то прагматично отмечает: — Будет холодно. — Потерпишь? — Куроо наблюдает за тем, как Акааши усаживается на диван и отхлёбывает кофе сразу на четверть чашки, и добавляет: — Могу попросить Ойкаву привезти обогреватель… — Всё в порядке, Куроо-сан, — Акааши отзывается механически, и Куроо кажется, что заверять окружающих, что «всё в порядке» — это его призвание, если не пагубная привычка. — Только… можно будет на первых порах оставить бельё? Пока вы будете работать над телом и вырисовкой контуров. — Пожалуйста, — кивает Куроо. — Даже наоборот, я буду настаивать, чтобы ты не раздевался до конца. Меня это будет… отвлекать. Акааши молча поднимается на ноги, шаркает своими тапочками по полу и застывает в шаге от Куроо. Пару долгих секунд испытующе смотрит ему в глаза, а на недоумённое «Что?» Куроо быстро щёлкает его по лбу. — Вы же просили бить вас за такие намёки, — Акааши отворачивается, но поздно: Куроо видит его бледную улыбку. Когда он указывает Акааши на место у окна, тот сбрасывает халат и ёжится от холода. По утрам в квартире всегда холодно, отстранённо думает Куроо, и даёт себе мысленное обещание, что обогреватель у Ойкавы всё-таки возьмёт. Он разглядывает Акааши во все глаза, даже не заботясь о том, уютно ли ему от таких взглядов — хотя Куроо успел рассмотреть и ощупать всё ещё пару дней назад, сейчас ему стоит видеть в теле Акааши не сексуальность, а объект изучения и эстетическую красоту. Что ж, у Акааши с этим проблем нет. Он стоит в профиль к Куроо, случайно или нет, но прикрывает руками даже не зацелованную недавно грудь, шею, на которой сходят следы засосов, или плечи, которые Куроо больно царапал в отместку за свою многострадальную спину, — нет, Акааши закрывает жилистыми предплечьями живот с бледными полосами шрамов. Ноги стыдливо сводятся, хотя то, что под трусами Акааши, Куроо уже видел — и не только, подсказывает отвратительное подсознание. Куроо отмахивается от него. Тсукишима, может, и называл его извращенцем, но явно не за дело — Куроо умеет видеть в натурщике натурщика. И в Акааши влюбляется вовсе не из-за извращенской мысли его раздеть… разве что отчасти. — Большой холст, — отмечает Акааши мимоходом. — Раз уж это большой проект, холст на него тоже нужен большой, — поясняет Куроо. — Я хочу написать тебя в полный рост. На это уйдёт довольно много времени, ты согласен? Акааши спокойно, будто давно всё для себя решил, кивает: — Конечно. — Ладно… Тогда наклони немного голову, — просит Куроо. — Нет, не вниз, ко мне. Правую ногу чуть вперёд… Хотя нет, подними подбородок. Отвернись и смотри в окно. И руку… — Лучше покажите, — невинно моргает Акааши. Кто тут ещё извращенец, а, Тсукишима. Проклиная себя, Куроо подходит к замершему Акааши, легко касается выпирающих хребтов лопаток, спускается по гребню позвонков к стройной талии и ненавязчиво разворачивает к окну. На волосы красиво ложатся блики играющего солнца, по плечам пляшут золотистые лучи, под которыми искрятся глаза — и Куроо думает, что первые наброски можно было бы сделать и при другом свете, но… Акааши ведь сам захотел. Для того чтобы противиться ему, Куроо всё ещё слишком слабоволен. — Теперь подними руку, вот так, — командует он, очерчивая контур вены на предплечье. — И пальцы согни… — рука замирает на чужой холодной ладони, распрямляет слегка дрожащие фаланги и поглаживает подушечки. — Теперь подбородок вверх, — кадык лезвием режет по пальцам, Акааши сглатывает, подчиняясь движениям Куроо, и замирает, когда тот объявляет: — А теперь стой. И не удерживается — оправдывая себя безвинной попыткой всего-то согреть своего натурщика, мягко целует шею у основания, втягивает носом запах Акааши, который мелко дрожит и боится даже пошевелиться. Когда Куроо поцелуями спускается к первому позвонку, оглаживая ладонями выпирающие разлёты рёбер, Акааши находит в себе силы открыть губы: — Вы увлеклись. — Виноват, — смеётся Куроо ему в спину. Роняет руки, чувствуя, что ещё чуть-чуть — и придётся в срочном темпе расправляться со стояком. — Ты просто слишком красивый. Не могу этим не пользоваться. Взгляд Акааши мутнеет, совсем как день назад перед тем, как поцеловать Куроо, и у него от этого взгляда сворачиваются внутренности. Однако Акааши лишь просит: — Идите уже, пока я не передумал. Когда Куроо становится за мольберт, рука у него слегка дрожит, всё ещё чувствуя под пальцами покрытую мурашками алебастровую кожу Акааши. И Куроо страшно доволен — тем, что у него наконец есть возможность запечатлеть каждый плавный изгиб этой кожи, повторить его на бумаге, а затем закрепить полноту ощущений прикосновениями и поцелуями. За мольбертом Куроо ведёт. Солнце рассыпает по телу Акааши блики и скользящие лучи, и Куроо всерьёз жалеет, что и правда не фотограф: такая мгновенная, застывшая красота хорошо смотрится на ярких фотографиях. Портреты могут не хуже, но нужно время, долгая и кропотливая работа, а Куроо хочется сейчас, всё и сразу, в каком-то безумном водовороте, чтобы окунуться и не выныривать. И когда Акааши просит разрешения на перерыв, Куроо соглашается с неохотой. — Вы снова упали, — улыбается Акааши, вращая кистью. Несмело распрямляет плечи, наклоняет голову в разные стороны, и Куроо, наблюдая за процессом, запоздало переспрашивает: — Упал? — «Упали», — тон Акааши явно подразумевает кавычки, он пожимает плечами: — Наверное, это не так называется. Когда вы работаете, у вас меняется поза, лицо, даже взгляд — в такие моменты я думаю, что дай вам волю, и вы бы не выходили из-за мольберта сутками. Он дугой выгибается назад, выпрямляя позвоночник, на его лице написано явное облегчение пополам с удовлетворением, и Куроо не выдерживает — ломается. В два шага сокращает расстояние между ними и давит на плечи: — Садись. Акааши в растерянности опускается на пол, ёрзая коленями по ковру. Куроо подсаживается сзади, долю секунды пялится на кудрявый затылок, а затем касается пальцами плеч. — Что вы де… — интересуется Акааши, но так и не договаривает: срывается на вздох удивления, и сразу за ним — на стон. Куроо, мягко растирая кожу, на это ухмыляется, как никогда радуясь, что Акааши не видит его лица: — Предлагаю свои услуги массажиста натурщику, которого слишком ценю. Акааши, что удивительно, даже не думает возражать, только прогибается назад, подставляясь под ласку, странно похожий на кота. Будто обезоруженный, он тихо, одними губами стонет, и Куроо в каком-то секундном приливе гордости чувствует себя настоящей киотской гейшей. Он уверенными движениями растирает Акааши плечи, спускается ниже, к вздыбленным лопаткам и позвоночнику, к полукружьям рёбер на периферии и ложбинке между ягодиц. Не удерживается — запускает прохладные ладони под ткань трусов, сжимает задницу Акааши, уверенный, что сейчас тот точно что-нибудь предпримет, и почти предвкушающий, как Акааши злобно сверкнёт глазами в его сторону. Однако Акааши только срывается на вздох и тянется чуть вперёд, шепча: — Я не уверен, что эта часть должна входить в простой массаж. — Так останови меня, — провокационно предлагает Куроо. И тянет резинку трусов вниз, к бёдрам, второй рукой с нажимом ведёт между ягодиц по сжавшемуся кольцу мышц, не останавливается — поглаживает мошонку, с удовольствием вслушиваясь в болезненные вздохи Акааши. У него самого грудная клетка разрывается. Акааши разворачивается, перекатываясь на спину, и откидывается назад, но Куроо подхватывает его под лопатки, удерживая на весу. Сам прижимается к зацелованной шее, зализывая недавние засосы, и Акааши обеими руками вцепляется в его волосы, до боли оттягивает вниз, дышит громко и судорожно, а стоит Куроо сжать основание его члена — и вовсе срывается на низкий стон. Куроо ведёт ладонью вверх, трёт большим пальцем головку, надрачивает невыносимо медленно, с каким-то садистским удовольствием дожидаясь, пока Акааши не выдержит. И тот не выдерживает: — Ещё, пожалуйста. Он отпускает волосы Куроо, и тот мажет чёлкой по его груди, зацеловывает шрамы на животе, обдувает головку члена — Акааши вскидывает бёдра под ним, в нетерпении кладёт подрагивающие пальцы на плечи, взглядом из-под ресниц мажет по лицу, продолжает просить, но уже молча. — Смотри на меня, — просит Куроо и, магнитом удерживая на себе взгляд Акааши, медленно берёт его член в рот сразу наполовину. В глазах — поволока. Веки Акааши трепещут, сквозь зубы вырывается полувсхлип, он нетерпеливо вскидывает бёдра, толкаясь в горло. Куроо удерживает его на весу, с причмокиванием выпускает член изо рта и проводит языком по головке, самым кончиком толкаясь в щель. Акааши смотрит не отрываясь, дышит, но как-то на грани, давит всхлипы-вздохи, и Куроо шепчет: — Ты всегда такой зажатый? — каждое слово опаляет кожу члена, Акааши весь словно покрывается мурашками — Куроо чувствует их россыпь под своей ладонью. Пальцы вцепляются в волосы сильнее, давят на затылок, вниз, влажная от слюны головка члена мажет по щеке, и Куроо обсасывает её губами и языком. Глубже брать не торопится — Акааши всё ещё ходит по грани, нетерпеливо выгибается под ним, но командовать не осмеливается. А жаль. Куроо был бы даже не против. Он пропускает в рот член, ведёт языком дальше и дальше, медленно, глядя Акааши прямо в глаза. Тот не разрывает зрительного контакта, глаза у него слезятся — а может, слёзы скапливаются в глазах у Куроо, когда член касается задней стенки горла. Уголки губ будто трескаются, Куроо чувствует рвотный позыв, но не отпускает, упрямо насаживается глубже — пока наконец не утыкается носом в пах Акааши. И тот наконец-то не выдерживает — громко стонет, прижимает затылок Куроо к себе, не отпускает, хотя тот протестующе вскидывается, чувствуя, как горло саднит, а Акааши добивает его парой коротких, почти неосознанных фрикций, толкаясь бёдрами ещё глубже, хотя глубже уже физически невозможно. Куроо давится, и Акааши тут же разжимает пальцы — тот вскидывает голову, выпускает член изо рта, кашляет и утирает собственную слюну. С удивлением чувствует чужие пальцы на губах: Акааши обводит подушечками рот, и Куроо хочется машинально облизать фаланги, но он только сипит: — Ну у тебя и хватка. — Извините, — Акааши и правда выглядит пристыженно и испуганно, тянется к губам Куроо, мажет по ним поцелуем, и Куроо вслепую тычется в его щёку, скулу и висок, сцеловывая и зализывая предательский румянец. А Акааши продолжает бормотать: — Извините, я вообще не думал, что можно… Я никогда не… От этого категоричного «никогда» Куроо только посмеивается. Акааши подползает к спинке дивана, опирается на неё и тянет Куроо на себя, скорее приказывая, чем и правда прося: — Пожалуйста, ещё. Куроо тянет ухмыльнуться и отпустить колкость, но он этого не делает. Он — поразительно — слушается. Акааши разводит перед ним ноги, почти не стесняясь, и стонет, когда Куроо одним быстрым движением заглатывает член. На этот раз выходит легче, смоченный слюной член скользит по стенкам горла, проникает глубже, по самые яйца, которые Куроо собирает и слегка сжимает, вызывая у Акааши новый стон, а у себя — спазм. Акааши держится за его волосы так, словно собирается вырвать клок, двигает бёдрами опять как будто неосознанно, с поволокой на глазах. Куроо, собиравшийся было просто подразнить его минетом, лишь позволяет вести, трахать себя в рот, пока у самого в паху ноет, а трусы наверняка мокрые. Куроо думает, что потом надо будет пойти в душ и снова дрочить — а потом Акааши с неожиданной остервенелостью прижимает его к своему паху, и Куроо перестаёт думать вообще. Вязкая, тёплая струя обжигает и дерёт горло, по ушам режет длинный стон. У Куроо дёргается кадык, он хочет зажмуриться от слёз на глазах, но замирает — ловит лицо Акааши во время оргазма, фиксирует ту самую точку, когда он на грани, когда бесстыдно выплёскивается в его, Куроо, горло. Куроо глотает горькую на вкус сперму, даже не морщась, вылизывает член Акааши начисто, до последней капли, пока тот прикрывает рот тыльной стороной ладони, давя всхлипы. И лишь затем, когда Акааши цепляет пальцами его подбородок, Куроо садится на плохо работающие колени и сипит: — Наверное, придётся отложить рисование до следующего утра. Акааши вместо ответа запечатлевает на его губах поцелуй — ровный, благодарный, очевидно, служащий вместо «Спасибо». Куроо не против. Куроо ни капельки не против. — Мне нужно в душ, — оправдывается он, хватая воздух губами. Глаза всё ещё слезятся, Акааши пальцами собирает солоноватую влагу. — В трусах как-то позорно мокро. А в следующий момент — и Куроо в жизни не поверил бы, если бы не видел — Акааши открыто усмехается. И лезет пальцами под его футболку. — Позволите помочь? — шепчет он на ухо. Теряясь в ощущениях, Куроо откидывает голову назад: — Боже, да. Акааши ощупывает его рёбра, шаря руками под футболкой, задевает соски и наверняка отмечает, как Куроо прошибает током от этого — потому что, снимая с него футболку окончательно, губами приникает именно к ним, всасывая и зацеловывая по очереди. Они меняются местами: теперь под лопатками Куроо твёрдая спинка дивана, а Акааши сидит перед ним на коленях, цепляет пальцами резинку штанов, спускает их на бёдра вместе с трусами и наклоняется. В рот берёт умело, безо всяких ухищрений — просто позволяет члену проникнуть сразу в горло и замирает, кончиком носа потираясь о пах. Куроо хватает всего секунды, чтобы потерять себя где-то в этих ощущениях и позволить крыше сорваться окончательно. Горячий рот Акааши мягко обволакивает член, пальцы поглаживают бёдра и ягодицы, вызывая толпу мурашек. Куроо стонет сразу — открыто и громко, не испытывая ни капли стеснения. И стонет ещё, потому что Акааши даже не думает отстраняться, и в глазах ни слезинки — ни когда Куроо тянет его за волосы чуть вверх, ни когда вбивается снова. Если Акааши вёл медленно, то Куроо хочется быстрее, в своём безумном темпе вколачиваться глубже и глубже, наблюдая движение члена по стенке горла вместе с дрожащим кадыком. Акааши давится и отстраняется, хватая губами воздух, ведёт по члену ладонью вместо рта, ни на секунду не прерываясь, и Куроо уже почти чувствует приближение оргазма, когда пальцы перехватывают и сжимают основание члена. В стоне мешаются удовольствие и разочарование. Куроо вскидывается: — Чёрт возьми, Акааши, просто дай мне… Тот не даёт ему закончить: выровняв дыхание, снова глотает член, и Куроо давится собственными словами. Акааши скользит по стволу языком, губами, пальцами, пропускает в горло до упора и ласкает только головку. Теребит поджатые яйца, спускается к щели между ягодиц, и Куроо видит, как удовлетворённо сверкает взгляд Акааши, когда он сжимается. Он снова хватает Акааши за волосы, плохо соображает, что делает, просто бездумно толкается в чужое горло, находит стоящие в глазах слёзы и въедается в них — заводит ведь, дьявольски заводит. И теперь Куроо кажется, что Акааши дьявол и есть. Оргазм накрывает неожиданно и быстро, когда Акааши выпускает член изо рта и снова пытается выровнять дыхание. Его влажные, красные от фрикций губы будто спускают крючок, и Куроо кончает. Сознаёт, что надо отпустить Акааши, но сжимает пальцы в волосах сильнее, пока сперма толчками выливается на алебастровый лоб и пунцовые, поразительно контрастирующие с аристократической бледностью щёки. Акааши недовольно вскидывается, выворачивается, но Куроо не даёт — до тех пор, пока его не отпускает. — Теперь в душ нужно нам обоим, — голос у Акааши сердитый, крылья носа, по которым стекает сперма, гневно раздуты. — Вы довольны? — Более чем, — сонно бормочет Куроо. — Акааши, так я не закончу ни один твой портрет. Если вот так… — Значит, больше никаких «вот так», — Акааши растирает колени, поднимается на ноги, опираясь о спинку дивана, и вытирает ладонью губы — а затем хмурится, глядя на сперму на подушечках пальцев. — Не… — Не кончать на лицо? — Куроо моргает с виноватым выражением лица. — Извини. Акааши неоднозначно мотает головой, подтягивает трусы, скрывая опавший член, и выходит из комнаты в ванную. Утомлённо вздыхая, Куроо поднимается на ноги. Не запретил ведь. Не сказал, что грязно или неприятно. А Куроо прекрасно знает: если Акааши что-то не нравится, он скажет. Дверь в ванную оказывается незапертой. Куроо залезает в тесную кабинку к Акааши, даже не спрашивая разрешения, тот поворачивается к нему спиной и подставляет лицо под тёплые потоки, смывая сперму. Молчит, даже когда Куроо прижимается к нему грудью и сжимает ягодицы. — Теперь я начинаю думать, что ты специально переехал ко мне, — говорит Куроо после пары секунд оттаивания под горячей водой. Акааши разворачивается к нему, выскальзывая из стальной хватки, но Куроо снова ловит в кольцо рук. Вода делает с его причёской что-то невообразимо страшное, и здесь ему обидно, потому что Акааши даже с мокрыми волосами непростительно идеален. И когда-нибудь Куроо его таким нарисует. Когда-нибудь весь его дом окажется завален портретами Акааши. А пока: — Когда ты собираешься съехать? — Не лучшая тема для разговора после утреннего секса, — Акааши чуть морщится, — да ещё и в душе. — Здесь тебе некуда сбежать и не за чем спрятаться, — довольно мурлычет Куроо. — Не отвертишься. Так когда? Акааши вздыхает. Отводит взгляд, принимаясь рассматривать полочки для шампуней. — По правде говоря, неделю назад я нашёл подходящую квартиру, — пространно сообщает он. Сердце Куроо куда-то падает. Кажется, прямиком в чёрную дыру. — А. Вот как. — Я разговаривал с владельцем. Он сказал, что я могу внести оплату за первый месяц авансом и переехать прямо сейчас. Я в состоянии её потянуть, к тому же она находится недалеко отсюда, удобная, довольно просторная… Это хороший вариант. В чёрной дыре обнаруживается блендер, перемалывающий Куроо внутренности. — Тогда почему ты не переехал? — спрашивает он, искренне ничего не понимая. Акааши жмёт плечами: — Я обещал вам, что никуда не уеду до того, как вы разберётесь со своей работой. — Но ведь ты мог… в любое время… — А вы так хотите, чтобы я съехал? — неожиданно злобно прищуривается на него Акааши. Куроо от этой злобы чуть не спотыкается: — Я… по правде говоря, я вообще не хочу, чтобы ты съезжал. И в глазах Акааши насторожённость и недовольство уступают место странному облегчению. Проклятье, он что, думал, что Куроо не нравится его соседство? Думал, что все расспросы — намёки на то, чтобы избавиться от него поскорее? — Тогда я останусь, — просто говорит Акааши. — Вы ведь не против? Он идёт на грязный приём — прижимается к Куроо всем телом, обнимает за талию, утыкается мокрым лбом в плечо. Куроо на это может только сдаться и, морально умерев, сердито ответить: — Наоборот, если надумаешь сбежать — я поймаю тебя и приведу обратно. — Как жестоко. — Поэтому скажи своему владельцу, что нашёл другой, более выгодный вариант, — Куроо почти чувствует довольную, но спрятанную от него улыбку Акааши. Ничего, он вполне сможет сделать так, чтобы Акааши не стеснялся собственной радости. И он довершает это вкрадчивым: — Правда, кажется, нам понадобится диван побольше.