When the highway takes me

— Настоящие мужики стирают одежду сами, — говорит Стайлз. — Да ты у нас настоящий американский герой, — отвечает Дерек. — Я и правда весьма особенный. В прачечной есть небольшой генератор; Дерек подцепляет его и заставляет работать, и слышит, как Стайлз кричит изнутри, когда что-то начинает лязг лязг лязгать. — ПИНБОЛ, О МОЙ БОГ. — Сначала стирка, — Дерек указывает на их сумки с одеждой, и Стайлз негодующе смотрит на него. — Да, пожалуйста, разрушь Ландромат Нирвану, заставив меня в нём стирать. Дерек пожимает плечами, показывая, что он не может изменить законы этой суровой вселенной: — Настоящие мужики стирают одежду сами. Стайлз вскидывает руки в стиле «о мой бог» и начинает сортировать одежду по цвету, что впечатляет. Дерек обычно кидает всё вместе. — Ты стираешь всё одновременно, не так ли? Хотя о чем это я, ты же не носишь ничего цветного. Дерек отвлекается от разглядывания стайлзовых рук, чтобы не было похоже, что он пялится на него, как на животное в зоопарке. Лора раньше сортировала их грязную одежду в день Всеобщей Стирки. Они выходили погулять, заказывали пиццу, по-нью-йоркски жирную, один кусок размером с бумажную тарелку, на которой он был подан; они сгибали его пополам и ели, и Лора пахла, как волк, как земля, вместо выхлопных газов, бетона или канализации. Они сидели в прачечной и играли в Монополию, и на доске были заметны следы от когтей, появляющихся в моменты, когда кто-то из них жульничал, банкир, потому что это всегда банкир. Прищелкнув языком, Стайлз закатывает глаза. — И как тебе удалось стать таким ох-как-же-я-угрожающим мужиком-оборотнем, как ты сейчас. — Это лишнее. — Что именно? — Мужик-оборотень. Одна из рубашек Дерека свисает с кончиков пальцев Стайлза, и Дерек замечает на ней пятно, кровь, если он не ошибается, и, может, рвота, потому что Стайлз споткнулся, буквально, споткнулся о труп, следом за чем тут же приземлился на другое мертвое тело, и рука Стайлза по локоть провалилась в живот мертвяка, когда он попытался подняться на ноги, а потом его стошнило на Дерека. Такая вот у него теперь жизнь. Он осознаёт, что всё это дерьмо теперь его жизнь. Стайлз рассказывает что-то о словесных ниндзя, его глаза светятся медью под флуоресцентными лампами, его губы шевелятся; Дерек всегда сфокусирован на его рте и глазах, чтобы понять смысл того, о чем говорит Стайлз, и помимо острого химического запаха моющего средства он улавливает другой, теплый и насыщенный аромат, похожий на запах яблочного пирога. Им нужно закончить со стиркой прямо, блядь, сейчас, до того как Дерека окончательно переклинит. Он уже чувствует давление удлиняющихся клыков, его волк беспокоится, потому что совсем рядом — радостно вещающий о чём-то Стайлз, и за последнюю неделю, что они жили в дороге, запах Стайлза усилился, этот запах Дерек чует на большом расстоянии, он может вычленить его из самой бешеной какофонии ароматов, этот запах тяжелый и заразительный, и он цепляется к Дереку, как никакой другой. Это запах дома. Сердцебиение Стайлза звенит набатом у него в голове, громче, чем пинбольный автомат, неумолимо и плавно, и он вслушивается, позволяет себе успокоиться, не думать о том, как могло пройти сто дней, когда были лишь он и Стайлз. Пинбольный автомат выкрикивает: «MULTIBALL MADNESS», и Стайлз, стоя в одних только боксерах, смеётся, когда на экране счёт становится больше. *** Дерек обращается, выходит наружу и обнюхивает окрестности, пытаясь найти людей или других волков каждый ебаный день. Стайлз закидывает ноги на приборную панель и жуёт Red Vines*. Дерек всегда обязательно воет, чисто и звонко, и Стайлз дрожит от этого звука, эхом отражающегося вокруг, всё равно — днём или ночью. Ответа никогда нет. Дерек лает-воет снова. Тишина, а затем Стайлз слышит, как Дерек тихо, отчаянно скулит. Потом что-то глухо стучит у двери джипа; Стайлз её открывает, чтобы Дерек мог вскарабкаться внутрь. Его челюсти всегда плотно сжаты, глаза и морда уныло опущены. Они могут уместиться вместе: Дерек сворачивается в клубок, подтолкнув под себя хвост и лапы, и Стайлз копирует его позу. Холодный волчий нос касается шеи Стайлза. Парень берет в ладонь пучок шерсти. Так Стайлз наконец засыпает. *** Стайлзу кажется, что тревога и паника стали частью его позвоночника. Они вросли туда, когда всё это началось, и до сих пор никуда не делись. Каждое утро он говорит себе, что всё нормально, он большой мальчик, он в безопасности, у него есть Дерек, который использует свои брови во имя добра, а не зла. Дерек, которого он до усрачки раздражает, ну, предположительно. Так говорят. Но Дерек не оставит его умирать. Да этот засранец и сам не может сделать и двух шагов, не прикончив себя каким-то невероятным способом посреди дороги вникуда, да, Дерек мог бы убиться, если бы его бросили прямиком в самый центр кукурузного поля, где нет ни одной живой души на ближайшие пятьсот миль. Поэтому Стайлз ни о чём не говорит и позволяет панике остаться и делать, что ей угодно, потому что, если он сходит с ума, то не хочет потянуть Дерека за собой. Когда он не спит, у него появляются галлюцинации. Он видит отца. А в реальности у него есть лишь куртка шерифа, которую тот носил в холодную погоду. На ней всё ещё на одной нитке болтается номер отдела полиции, а на спине можно разобрать буквы Ш-Е-Р-И-Ф. Она пахнет отцом. — Неподалёку есть хижина, — внезапно говорит он, пытаясь вспомнить, он останавливается посреди дороги, чтобы сосредоточиться (у него нет аддерала, а это значит, что его мозг сейчас везде одновременно), и Дерек кивает на жёлтую полоску под их колесами (нет смысла ездить в линию, зачем ездить в линию, когда нет автомобильного движения, «да ладно тебе, Дерек, побудь хоть немножко безрассудным… или нет, мне всё равно, прекрати, меня напрягает то, что у тебя вылезли когти») будто они остановились на гребаной дороге из жёлтого кирпича. — Что. — Тут совсем рядом есть хижина, чуть севернее и, и, и западнее. Мы там останавливались, когда ездили на рыбалку. Выходные суровой мужской дружбы, все дела. Хотя моя мама всегда ездила с нами и ловила больше рыбы, чем мы с отцом вместе. И она умела её чистить, — руль в его руках скрипит, Стайлз медленно отпускает его и разглядывает узор, отпечатавшийся на ладонях. — Хижина рядом с озером, она отдалена и изолирована… мы могли бы поехать туда. Спрятаться. Наслаждаться потрескиванием костра, читать стихи и таращиться друг другу в глаза. Дерек весело фыркает: — Я думал, что для тебя я большой злой волк. — Ты думал неправильно. Очевидно же. Не первый раз, — он выдыхает, непроизвольно копируя звук, издаваемый радио, с-с-с-с-ш-ш-ш, пока Дерек думает над его предложением, одетый в красное, стоп, на Дереке правда надета самая большая красная худи Стайлза, оказывается, это Стайлз большой злобный волк. Он невидяще смотрит на дорогу и вспоминает, как это было раньше: бегать не для того, чтобы выжить; беспокоиться о Скотте и Лидии; смотреть, как Эллисон берёт на себя ответственность так, как он ни за что не смог бы; видеть, как Дерек спасает его, и приносить жертвы ради стаи, и совершать глупые ошибки; наблюдать за тем, как Бойд, Эрика и Айзек обмениваются ухмылками сквозь деревья, когда он говорит что-то смешное; слушать, как Скотт говорит об очевиднейших вещах; видеть Дерека, сидящего на его кровати и спокойно пролистывающего его тест по тригонометрии, видеть, как он улыбается, когда Стайлз говорит что-то вроде: «Ты никогда не узнаешь синус дыры в полу, пока не споткнёшься и не упадёшь, оставив свой косинус отрываться где-то наверху». Теперь же он видит лишь Дерека, сквозь лобовое стекло уставившегося на деревья, его глаза наверняка отслеживают что-то, что Стайлз не может увидеть или услышать. Он видит и ясно помнит отчаянную жажду воды, он помнит острый страх, ужас; постоянные, раздражающие сознание пробуждения посреди ночи; он помнит тот адреналин, что он чувствовал, когда бежал спасти Дерека, его загнанный, закоротивший мозг, чёрт-чёрт-чёрт, пожалуйста, не умирай, пожалуйста, не умирай из-за меня, никто не должен умирать ради меня, не оставляй меня, святое ебучее дерьмо. Стайлз делает глубокий вдох, взгляд Дерека перемещается на него, и ему кажется, что волк чует, о чём он только что думал. — Конечно. Хижина. Они сворачивают на северо-запад.