НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НАЗАД, ПО ДОРОГЕ ВО ФЛЕНСБУРГ
POV Till
Через плотный слой дыма я вижу человека, скорчившегося на коленях. Его лицо облито кровью, словно липкой краской из ведра. И на лицо-то не похоже. Кусок сырого мяса, только что освежеванного. Вместо одежды на человеке остались одни лохмотья. Изодранные, в густой крови. А сам он орет. Рот широко распахнут, но звука я не слышу. Его вопль, наполненный страшными мучениями, врезается в тишину трассы, но мир вокруг нас по-прежнему погружен в безмолвие. А я продолжал смотреть на его лицо, меня прошибал пот и дрожь. Не видно глаз и склеенных волос не различить. Где нос - тоже не разобрать. Только зияющая дыра его пасти и скорченное тело на асфальте. Я не мог оторвать завороженного взгляда. Внутри собрался здоровенный рвотный ком, но еще не ощущался, его глушил шок и гипнотический транс, в который я погрузился. Ком был в груди, в животе и в легких. Во всем теле. А вот я сам себе не принадлежал. Смотрел на уродство через призму собственных глаз, но вся сущность отсоединилась и неосязаемо парила в пространстве. Начало колотить от ужаса. Прочь. Прочь! Как в глубоком мрачном сне, я пытался проснуться, оправиться от увиденного. Но не просыпался. Ужас, представший моим глазам, являлся единственной существующей реальностью. Такое возможно, думал я. Посмотри на это существо. В самом омерзительном фильме не увидишь. А тут - на тебе. Реальность. Сердце разрывалось от того, как сильно человек способен стенать. Вот она - настоящая боль. Неподдельная. Реальная БОЛЬ. Она, сокрушая разум, вырывается через тело с воплем. Сужает черепную коробку, раскалывает подобно ореху. Разрывает сознание. Когда чьи-то руки цепко схватили меня за плечи и оттолкнули назад, я наконец очнулся. Выпал из субстанции на холодную землю, словно из кокона. Теперь тошнота, омерзение и страх, собравшиеся в организме, дали о себе знать. Пульсирующий ком, некогда притупленный шоком, подступил к горлу. Я тут же согнулся пополам и изверг горячую рвоту, обжигающую глотку. А потом еще раз. Тело в агонии сжимало спазмами, из красных глаз струились слезы, но меня не отпускало добрых пять минут, и я продолжал блевать даже когда содержимое желудка совсем иссякло вместе с желчью. Не разгибаясь и содрогаясь в лихорадочных конвульсиях. Полиция окружила перевернутую машину с пострадавшим. Толпа зевак глядела с любопытством то на меня, то приподнималась на носочки и пыталась увидеть жертву. Хлеба и зрелищ. Все как всегда. Придя в себя, я разорвал замкнутый круг, прошел к своей машине, чудом остановившейся на метре от страшной аварии, и сел за руль. Пот струился по лицу. Легковушка передо мной уже не дымилась, послышались звуки сирены. Подоспела скорая помощь. Или не подоспела. Несчастному уже ничего не поможет. Я дал газу и поехал вперед. Только вперед. Не оглядываясь. Пот на лице высох. Я вспомнил, что со всеми прочими покупками закинул в пакет пачку влажных салфеток. Достал одну, протер лицо, шею и немного руки. Ясность ума возвращалась, но очень степенно. Пронесся еще час езды по трассе. Я посмотрел на время и не без удовлетворения заметил, что в дороге уже больше половины дня. Значит, Фленсбург был совсем рядом. Пошел снег. Небо затянулось тучами, перед глазами застыл холодный, неприятный и совершенно серый пейзаж. Все окуталось тоскливой мглой. Прошел еще один час езды. Я оставил позади себя много мелких городков и приближался к самым северным землям, как вдруг машина стала давать сбои. Тарахтеть, замедлять скорость, пока вовсе не остановилась. Сердце пропустило удар. Я сразу понял, где просчитался. Заехав в супермаркет еще в Берлине, я купил еды, спичек, батарею пива, но самое главное не сделал - не заехал на заправку. — Твою мать! — выругался я и со злостью ударил по рулю. Видимость катится к нулю. Снегопад усиливается, ветер леденеет. А я застрял на дороге и за последние тридцать минут не встретил ни одной попутки. Натянув на себя самый теплый свитер, который оказался в моей дорожной сумке, я вышел из машины и пошел прямо по трассе, надеясь найти хоть какую-то жизнь на этой окраине. В конце концов, я еще не проехал Фленсбург. Значит, не все потеряно. Следовало включить карты с джи пи эс и глянуть, где именно моя старушка-легковушка проголодалась, но зарядка телефона приближалась к шести процентам. Само собой! Я решил не тратить ее, оставив на случай катастрофической необходимости, и прибавил шагу, пытаясь скрыть лицо в высоком вороте свитера. Удивлению не было предела, когда прямо у дороги из ниоткуда появился домик. Я, не раздумывая, прошел к нему. В дверь стучать не пришлось, хозяйка уносила со двора тряпки, которые не должен был, видимо, засыпать снег. — Вы кто? Случилось что-то? — Да. Машина… Я еду во Фленсбург. Не заправился как следует. Забывчивая башка, — ладонь показательно ударила по лбу. Почему-то стало по-особенному стыдно и неловко за проникновение в чужие владения в не самое радужное и подходящее время. Женщина чуть старше меня, с очень худым осунувшимся лицом и в большой меховой шапке вдруг расцвела улыбкой. — Вы очень удивитесь, узнав, как часто ко мне забредают такие путники. — Такие? — Забывчивые. Проходите. Не стесняйтесь, заходите в дом, — фрау похлопала меня по спине и радушно направила в нужном направлении. — Проголодались? — Да, — не дал я себе соврать, — Но, честно говоря, я тут в поисках бензина, а не еды. — Бензин-то у меня есть, — отмахнулась женщина как ни в чем не бывало, — Садитесь за стол, не смущайтесь. У вас, видно, не слишком короткий путь. Откуда едете? — Вы сказали, есть бензин?! — показалось, я ослышался. Но если нет - мне чертовски повезло. — Есть-есть. Не переживайте. Я, как и упоминала, частенько принимаю у себя путников вроде вас. Здесь территория не очень-то заселена. А погода более суровая, чем в центре страны. Согласны? — Это верно. — Так откуда путь держите? — Из Берлина. — Ну вот. Права была, — тепло засмеялась женщина грудным тоном. Она была ненамного старше меня самого, но по ее поведению я понял, что по отношению ко мне дама себя ощущает матерью или даже бабушкой, готовой накормить, приласкать и в тепло укутать. Через какое-то время она поставила на стол рульку, чесночный суп и батон. — Кажется, все очень свежее. — А чего ж ему не свежим быть? Фленсбург рядом совсем. Рукой подать. Я подумал, что очень метко зашел. Меня не смущала даже машина, оставленная в гордом одиночестве у обочины - настолько хотелось есть. Осознание этого пришло, к слову, только сейчас, когда пряные запахи горячего блюда ударили в лицо. Немка, имя которой я так и не узнал, сидела за столом напротив. И вдруг сказала: — А я знаю вас! — Знаете меня?.. — Да-да, знаю! Это вы вокалист той группы. Той самой. — Той самой?! — У которой люди сгорели на концерте в Мюнхене. Видела вас по телевизору вчера. Думала все, почему же лицо так знакомо! От этих слов я едва не поперхнулся чесночным супом. Еда вдруг перестала лезть в горло, от аппетита не осталось следа. — Послушайте, — как можно уважительней начал я, отставив тарелку, — Люди у нас не сгорают на концертах. Единственное, что произошло в этот раз - несчастный случай с фанатом, который по собственной инициативе, будучи в страшном алкогольном или, более того, наркотическом опьянении каким-то неведомым образом забрался на сцену, где категорически опасно пребывать посторонним лицам во время шоу, — я старался объяснять доходчиво и очень спокойно. Женщина вдруг изменилась в лице. Оно осунулось сильней, сморщилось, иссохло, потемнело, стало страшным. Глаза превратились в маленькие черные расщелины, испепеляющие меня ненавистным демоническим взглядом. Я отпрянул. Жутким голосом она закричала: — Это ты! Это ты, зверь, убил его! Мальчика моего... Ты убил сына! Гореть тебе в аду, дьявол! Церберы будут рвать твое тело, переполненное ядовитой желчью! Огонь будет терзать и опалять твою гадкую душу! Умри, гнусь, сдохни отродье! Сухое лицо, напоминавшее череп, искривилось. Из расщелин, которые больше не походили на глаза, полились слезы. ОНО закричало нечеловеческим воплем, рука схватила нож со стола и пронзила насквозь острием мое горло. Единственный импульс со страшной силой пронзил сердце. Я очнулся и, резко дернувшись, упал со стула. — Ну как же вы так! Все в порядке? — женщина, заохав, подбежала ко мне и начала помогать подняться. Лицо ее больше не выглядело потусторонним, а оставалось все тем же худым, но вполне себе теплым и человеческим. Меня прошибло потом. Господи, бывает же… Привидеться такому… — Я говорю-говорю, а потом вижу, что у вас взгляд стекленеет и состояние полуобморочное. И тут вы ка-а-к упадете со стула! Ох, ну надо же! Я еще раз оглянулся, пытаясь удостовериться, что сознание сыграло со мной злую шутку. Все оставалось на своих местах. Кроме моего ментального здоровья разве что. Я настолько истерзал себя душевно, что моральных сил не оставалось никаких. Последняя капля иссякла. — Так, говорите, бензин есть? — Есть-есть! А как же рулька? Доедите? — Нет, благодарю. Нужно ехать, — я с силой потер лицо, пытаясь до конца прийти в себя и стереть отпечаток ужаса перед глазами. Голос срывался. Женщина была явно огорчена и разочарована. Видимо, жила одна и ей катастрофически не хватало компании. Через минуту она вынесла на кухню канистру в десяток литров, озвучила цену, накрученную в пять раз, мы рассчитались и распрощались. По всей видимости, у Фрау процветал подпольный бизнес, построенный на исключительной хитрости и дружелюбие. Но я, черт возьми, был не против.НЕДЕЛЮ СПУСТЯ
Пауль делал шаг за шагом, проваливаясь в чистом рыхлом снегу, нетронутом человеком. Он блестел белоснежностью и искрился на солнце. Картинка стояла невообразимо красивая. Наконец небо расчистилось. Гитарист приблизился к одинокому домику в лесной глуши. На картах его, само собой, не было, но в адресе, списанном с листка у Ральфа, имелись точные координаты. От трассы отходила узкая тропинка, ведущая к крошечной поляне, скрытой за голыми деревьями. Тропу сильно замело и едва можно было рассмотреть, но когда Паулю пришла в голову идея оставить машину на поляне, недоступной постороннему глазу, он не без радости увидел там уже припаркованную легковушку Линдеманна. Ландерс двигался в правильном направлении и был совсем рядом. Он словно играл в игру «горячо-холодно», и сейчас подобрался к самому «горячо». Пауль заглянул в пыльное, тусклое и незашторенное окно. Сложно было понять, что внутри домика, но никакого шевеления не замечалось. Тогда гитарист смело постучал в дверь. Ответа не последовало. Он постучал еще раз, выждал полминуты. Заскрежетал ржавый замок, распахнулась тяжелая деревянная дверь, взору предстала громадная фигура лешего. Гитаристу пришла в голову мысль, что если бы он был Красной Шапочкой, то от темного силуэта здоровяка завизжал и кинулся наутек. На ритмач, к счастью или несчастью, не был Красной Шапочкой. А потому, помрачнев, изрек: — Ты ужасно оброс. — Я знаю. — Не очень-то радушно встречать гостя с топором. Тилль впустил Ландерса, отложил топор и сразу растерянно спросил: — Как ты, черт подери, нашел этот богом забытый домик?! — Дедуцкция, — сразу перешел к заключению Пауль, — Ну и немного помощи. От Ральфа. — А… — Протянул Тилль таким тоном, словно должен был догадаться, — Старый стервец. Никакой тайны держать не может. Все растрезвонит. Гитарист окинул взглядом перевернутый стол, осколки от разбитой кружки, пятна кофе по всей кухне и кровавые следы на стене, но говорить ничего не стал. Фронтмен, заметив блуждающий взгляд друга, незаметно завел руки за спину, пряча разбитые костяшки. Они молча привели жилище в порядок: подняли стол, оттерли пятна, убрали осколки, заварили еще по кружке кофе и уселись за стол. Какое-то время обсуждали коллектив и состояние каждого из участников. Из слов гитариста Тилль узнал, что Флаке читает дома книги, Рихард улетел в Нью Йорк, клятвенно обещая, мол, всего на неделю, Ридель ведет привычный и никому неизвестный образ жизни, а Шнайдер занимается домашними делами с женой и попутно приводит в порядок гараж. Ничего не произошло. Жизнь шла своим чередом. Что творилось на душе у каждого - оставалось только догадываться. Но Тилль догадываться не желал. Ему хватало того, что творилось у него. — А Хелльнер? — Черт знает. Не выходит на связь. — Я так и думал, — хмыкнул фронтмен. — Ты тоже хорош, — насупился Ландерс, — никому ничего не объяснил, взял и уехал. Затворнически бухаешь тут и выкуриваешь сигареты одна за другой. Так ведь? — Так, — даже не думая спорить, покорно кивнул Тилль. Пауля вдруг пронзила острая нежность к Линдеманну, закутанного в теплый, но потрепанный вязаный свитер, с заросшим подбородком и уставшим безжизненным взглядом. Ландерс осторожно поцеловал сухие губы. Медленно отстранился, но, не заметив сопротивления, поцеловал их еще, на этот раз запустив руку в черные лохматые волосы фронтмена, а второй обхватив его за спину и прижимая к себе. — Господь всемогущий, Тилль… Я скучаю. Я скучаю по тебе, — гитарист уткнулся лицом в могучую шею мужчины. Тот поколебался, а затем крепко обнял Ландерса, но больше дружественно. Это потрясающее чувство, когда ты можешь кого-то обнять. Со всей искренностью, жаром и нежностью обхватить человека руками и забрать его к себе в объятия, словно в кокон. Под купол защиты и опеки. Да, потрясающее чувство. Проходят любые невзгоды. Проходит любая горечь и обиды. Отступает самое безжалостное одиночество и хандра. Главное - сделать это правильно. Обнять человека и без слов разделить с ним свое естество. — Поехали домой, Тилль… Тебе нечего здесь делать. Поехали в Берлин. Пауль сидел на кровати и наблюдал за Линдеманном, неопрятно запихивающим в дорожную сумку свитера и наводящим маломальский порядок в комнатах. Взгляд его опустился на папку, лежащую рядом на постели. Он опустил ее себе на колени, открыл и уже вытянул оттуда первые лист, исписанный мелким неровным подчерком, слабо напоминавший подчерк вокалиста. Тот, увидев папку на коленях у мужчины, резко выхватил из его рук сначала лист, затем забрал и всю прочую макулатуру. — Кокетничаешь? — подыграл Пауль, делая вид, будто не заметил, что почерк на первом листе был на самом деле не Тилля. — Да. Смущаюсь, — ответил фронтмен, но совсем не смущенно, а скорее раздраженно. Через полчаса они уже оба неслись друг за другом на машинах по трассе. У Ландерса в салоне громко играла музыка. Что-то новенькое из синти-попа. Мужчина подпевал и размеренно качал головой в такт. В салоне у второго не играло ничего. Машина погрузилась в тяжелую трясину тишины и глухой гул. Через три часа они остановились на заправке. Там же зашли в магазинчик и придорожную забегаловку, съев по два бургера, запив пивом, а затем продолжили путь. Пауль ехал впереди и выжимал приличную скорость. Линдеманн, сохраняя дистанцию, оставался позади. Но дистанция не помогла. В одно мгновение он настиг бампер резко затормозившей машины друга и едва ли не протаранил его. Их отделяло друг от друга несколько сантиметров. — Ну твою ж мать! Что там такое? — вокалист открыл окно и высунул голову. Музыка у ритмача в салоне подозрительно стихла, сам он не показывался. Поколебавшись, Тилль открыл дверь, но в этот момент из машины впереди вышел гитарист и пересел в авто фронтмена. Тот разговаривал по телефону и лицо его выражало максимальную степень напряжения. Брови сошлись на переносице, на лбу залегли морщины, в глазах металось непонимание. — Это как? То есть, взяли и вошли? А документы… Из трубки доносился женский голос, но слов у вокалиста разобрать не получалось. Он не перебивал ритмача и терпеливо ожидал конца разговора. — Да, Нелле, все хорошо. Все в порядке. Мы едем. Не наводи сейчас шороху, ладно? Дождись нас. Линдеманн поперхнулся собственной слюной, услышав имя дочери. Но дождался первой реплики от друга. — Тебе это не понравится, — заключил Ландерс, убирая телефон в карман. — Я тебе больше скажу. Мне это, блять, уже не нравится. — К Нелле приходили с обыском. — С обыском? — Именно. — И что эти благоразумные констебли, постесняюсь спросить, пытались обыскать?! — Не язви. Скорее всего думали, что в доме проживаешь и ты тоже. Нелле не знает, что именно они пытались найти. По ощущениям - наркоту или просто легкие препараты, так как проверяли все углы включая сахарницу. — Легкие препараты? — опешил вокалист, чье лицо багровело с каждой секундой. — После твоего отъезда… — Пауль замешкался, — после твоего отъезда полилось много желчи. Из статей исчезла любая достоверность и осталась одна желтизна. СМИ начали раскручивать твои выходки, опять ворошить кучу старого дерьма. Сделали из тебя невменяемого. Вспомнили все. Просто ВСЕ: от того момента, где ты театрально трахаешь Флаке в зад до "привычных" твоему образу жизни побоев жены. — Побоев жены?! — Да. Нескончаемое избиение до гематом и прочая гнусь. А еще - сломанный нос. — Дерьмо, я не разбивал ей нос! Да, я ударил ее, — мужчина пришел в ярость и не сдерживал рык, — Ударил по щеке. Ладонью, черт возьми! Ударил, потому что в тот момент считал нужным это сделать! Не из-за вспышки злости и бешенства, не из-за алкогольного беспамятства, а из ясных соображений! Потому что ТОГДА Кёзелинг этого заслужила, мать ее! Аня упала и ударилась о батарею, тем самым сломав себе нос, а потом, недолго думая, поспешила раздуть из-за этого скандал, о котором знала каждая шавка в подворотне! — Да, Тилль. Я знаю. У тебя нет ни единого повода срываться НА МЕНЯ, — тихо заключил Пауль, проявив отличное самообладание. — Нет, есть. Есть и еще какой! Какого хуя, ответь мне на милость, квартиру моей дочери обыскивают копы, а она после этого звонит ТЕБЕ? Линдеманн потерял контроль и был готов уцепиться за любую маломальскую возможность, чтобы раздуть скандал до конца и выплеснуть огнище изнутри. Ландерс отлично знал друга. — Она позвонила мне, потому что мы недавно виделись. Я ездил к ней, пытаясь найти тебя. Она же дала мне адрес Ральфа. Это во-первых, — ритмач тоже перешел на повышенный тон, нарастающий с каждым новым словом, — Она позвонила МНЕ, потому что ты пропал и твой телефон был долгое время недоступен. Это во-вторых! Она позвонила МНЕ, потому что ты, папочка, вот уже который месяц не соизволишь навестить дочь. Потому что сейчас, в свете последних событий, ты можешь находиться в самом гнусном расположении духа, когда от тебя не знаешь чего ожидать. Это в-третьих! И последнее: она позвонила МНЕ, потому что Неле взрослый человек и сама может решать, кому ей, черт тебя дери, в первую очередь звонить! Линдеманн был неукротим в своем безумстве и агонии, но Ландерс не отставал. Слова вокалиста задели его за живое и они оба были готовы идти до конца. — Может, вы еще и трахаетесь, м? Ну-ка, расскажи мне! — Что за чушь ты, блять, несешь! — Я вижу, как ты на нее смотришь, Пауль! Я знаю тебя не первый день. И даже не первый десяток лет! Не нужно делать из меня идиота! Сейчас Нелле взрослая женщина и вправе сама распоряжаться своей жизнью! Но… — Линдеманн вдруг сморщился в отвращении и, заметно понизив тон, процедил сквозь зубы, — Но я даже думать не хочу, чем вы занимались пятнадцать лет назад, выбираясь на свои непонятные походы! — Господи… — Ландерс с изумлением смотрел в лицо мужчины и не ощущал с ним никакого родства. В один миг он вдруг превратился в далекого и совершенно незнакомого человека, с которым их ничего не могло связывать, — Господи, Тилль… — шёпотом, пребывая в замешательстве и шоке, повторил Пауль, в глазах которого собрались детские слезы непонимания. Он в немом ужасе продолжал вглядываться в глаза фронтмена, пытаясь осознать в уме услышанное. Затем молча вышел из машины. У него не осталось сил даже громко хлопнуть дверью, как того требовали традиции скандалов. Королева драмы из гитариста получилась никудышная. Он вернулся в свое авто, раздавленный и всецело уничтоженный словами друга, вдавил педаль газа в пол и помчался по дороге на бешеной скорости, быстро исчезая из виду.