ИК. Только знай...

      «Прикрыть глаза и выдохнуть. Начинаю!» — руки, аккуратно сложенные на груди, полуопущенные веки, глубокий взгляд вниз.       Пыхтя «заерзал» диск в магнитофоне.       Дождем разбились первые аккорды, оживляя застывшую женскую фигуру: взметнувшаяся вверх рука, полусогнутые пальцы и поворот вокруг оси.       Почему так жесток снег, оставляет твои следы,       И по кругу зачем бег и бежишь от меня ты.       И нет никакого хладнокровия, она одна, больше не нужно прятаться и терпеть.       Девушка всплескивает руками-крыльями и снова разбивается морально, без возможности взлететь, *ласточкой пересекая блестящее покрытие.       Она в самом деле не могла понять, особенно в первые минуты, часы, дни, когда все знакомые, друзья или просто любопытные личности звонили наперебой, а социальная сеть то обрывалась, то тормозила от бесконечно родных, но в эту минуту явно ненужных приходящих сообщений. Они сеяли сомнения, спрашивали, пытаясь докопаться до правды, кто-то даже старался поддержать и наградить обсценизмом ее, как она считала до того момента, партнера, одним словом, девушке тогда казалось, что почти каждый, хоть на пару минут следящий за миром спорта, знал в два, а то и три раза больше ее. Оцепенение с молодой фигуристки долго не могло спасть, и она бы сама многое отдала за правду, но только от первоисточника, самого Никиты. Какая-то часть ее, та самая маленькая девочка, так рьяно мечтавшая стать выдающейся фигуристкой, безоговорочно доверяющая своему другу и видевшая в фигурном катании не что иное, как короткие моменты волшебства, заставляла Лену верить до последнего в очередную журналистскую «утку». Ведь все складывалось так хорошо…       Не даёт до утра спать, снег растаявший — он вода,       Ты одно лишь должна знать — я люблю тебя навсегда.       Ну, конечно, «любовь»… Глубокое чувство для тех, кто хоть раз единожды его испытывал, для других — всего лишь слово из шести букв. Какой человек сможет отпустить, не то что бросить любимого? И глупостью с ее стороны было считать, что за столько лет их знакомства, Никита посмотрит на нее не как на надоедливую, упрямую девчонку, которая младше на три года да ростом ниже на две его дурных, с оговоркой, головы. Она была просто рада найти с ним общий язык и, в итоге, после второй «притирки» подружиться.       Ноги немыслимым набором шагов несут ее вперед, ветер бьет по лицу, заставляя слезиться глаза, поворот — и вот она уже готова к *флипу. Прыжок, тройной оборот и… Неуверенное приземление. Да, она давненько не прыгала, даже коленки, как ни смешно, подрагивают.       Не даёт до утра спать, снег растаявший — он вода,       Ты одно лишь должна знать — я люблю тебя навсегда.       Но позже Лена начала осознавать, что дружбы ей было явно маловато, и братско-сестринские отношения начали со временем давить так же, как если бы она, шестнадцатилетняя девочка, взяла и надела свой костюм четырехлетней давности. Но вот ему, кажется, как раз приятно было остаться в своем двенадцати-четырнадцатилетнем возрасте, вполне согласному с нынешним положением дел, пусть на деле он и был старше своей партнерши. А время шло, часы тикали, но понимание чувств с его стороны так и не пришло… Мама, самый близкий Лене человек, говорила, что так иногда бывает…       *Твизл, *скобки — все переплетается воедино, как и оголенные эмоции…       И вот новый куплет обрушивается комом чувств: он не громок, но предельно болезнен. Это шепчущий крик, это еканье души, это возгласы чаек над подернутой снегом и льдом набережной.       Почему голоса звёзд в полумраке едва слышны,       Музыка становится сильнее, и Лена с нажимом на тускло переливающиеся лезвия ускоряется вслед за ней, пытаясь схватить тонкими пальцами за ускользающий полупрозрачный морозный шлейф — лишь бы ухватиться! Остановить. Или нет-нет-нет, только следом, рядом, вместе, как одно целое…       Ветер слёзы дождя принёс, только слёзы мне не нужны.       И вот *шарлотта с выездом в *кораблик — отлично.       Разучился смотреть вдаль, разучился считать до ста.       Плавные, синхронные движения рук, *петля.       Она ведь не могла позволить себе такой роскоши, как выдать чувства с головой, когда ее окружили журналисты. Не так приятно оказаться объектом всеобщего внимания, в то время как внутри будто взорвалась нейтронная бомба и смела все чувства подчистую, оставив после себя только тупую боль.       Разучился любить февраль, — он украл тебя навсегда.       *Собачка: поперечный шпагат, отклониться корпусом в центр круга и руки в стороны.       Ильиных не думала, что эта композиция может казаться еще тоскливее, но сейчас, не видя серых искренних глаз напротив и поддержку во всяком родном движении, она будто погрузилась каждой своей частичкой в эти рифмованные с печалью строчки.       Разучился смотреть вдаль, разучился считать до ста.       Разучился любить февраль, — он забрал тебя навсегда.       Она же разлюбила март, затем и апрель… Вообще ожидание теплых весенних деньков превратилось в одну большую хандру. А ведь они планировали пикник на ее день рождения и кучу всего остального, включая гору гелиевых шариков и целого дня безудержного веселья в компании друг друга и самых близких людей, а в итоге не осталось даже дежурных фраз и скупых поздравлений из-за океана. Люди, знакомые на тот момент уже как девять лет, за несколько мгновений превратились в абсолютно чужих друг другу жителей в пределах одной планеты и профессии.       *Либела с кольцевым вращением, слегка расслабленные плечи, давай же!       Проигрыш, лирическая музыка, что царапает душу, и *бауэр, будто заставляющий умереть: оседая, расстилаясь, сгибаясь под грузом вины и ответственности, с ладонями, тыльными сторонами ослаблено рассекающими воздух.       Выпад, поворот на колене. И секунда тишины перед новым импульсом.       Расстаются, когда ложь, засыпают, когда тьма.       И по телу, когда дрожь — нас решают сводить с ума.       *Двойной лутц, *заклон и дрожащие от соли губы.       Если хочешь идти — иди, если хочешь забыть — забудь.       *Флажок, растяжка, выработанная годами, не подводит.       Только знай, что в конце пути ничего уже не вернуть.       Приговором звучит припев, и ее поджилки сжимаются, а в висках отдается стук крови.       Если хочешь идти — иди, если хочешь забыть — забудь.       *Бильман — и Ильиных тихо радуется своим маленьким достижением.       Только знай, что в конце пути никого уже не вернуть.       Не вернуть, пора отпустить, чтобы быть честной, а не просто убедительной.

***

      Ник стоял в тени трибун с замершим дыханием, безотрывно наблюдая за своей бывшей партнершей. Складывалось стойкое ощущение, будто ее ноги даже не касаются предельно ровной замерзшей поверхности — она летала. Немыслимо, необъяснимо, до дрожи.       Этот номер не был похож на тот, который они катали в две тысячи четырнадцатом. И дело было вовсе не в том, что технически она исполняла элементы одиночно, а то, как в ее движениях, то плавных, то резких и отрывистых, соизмеримых лишь со словами в песне, отражалось пропитанное болью одиночество.       Здесь не было партнера, что уходил, не попрощавшись, сделав свой выбор, лишь хрупкая, практически сломленная душа, бабочкой бившаяся отчаянно, но все равно умирающая.       Защищенность, как и пудра крылышек, была жестоко стряхнута и развеяна.       Ее ломало, он буквально физически ощущал ее состояние, и от этого неистово щемило сердце. Она просто не умела скрывать свои чувства в танце. Вот уже как пару минут он стоял с зашнурованными коньками и чуть ли не с открытым ртом наблюдал за ней. Увидев, как казалось ему, партнершу в самых разных жизненных ситуациях, он снова крупно ошибся. В таком разбитом состоянии Лена Ильиных, разумеется, не ведая об этом, показалась перед кем-то в первый раз. От образа сильной девушки не осталось и следа, теперь от нее, хрупкой и потерянной, тянуло только опостылевшим унынием. И оно ей не шло. Абсолютно.       «Это не она, — думал Кацалапов, до скрипа сжав зубы, безотрывно наблюдая за надрывом в катании девушки. — Она не может быть такой… Такой… Ей нужен партнер, нужен надежный человек, который сумеет растопить ее страхи и повести за собой, тот, кому она сможет довериться и разделить бремя лидерства на двоих, хоть на время позволив себе стать ведомой. Она ведь всегда так много брала на себя… А сейчас и вовсе…»       Близилось скорое завершение.       Неистовые, сумасшедшие движения, дорожки шагов, до трясучки, до агонии, статичная поза с опорой на зубец и сжатая рука на уровне сердца.       Замерла.       И тут Кацалапов все-таки не выдержал и преодолел бортик, очнувшись только на середине льда, стоя за спиной фигуристки.       Если хочешь идти — иди, если хочешь забыть — забудь.       Ударные.       «Все. Это конец», — она в шаге от того, чтобы заплакать и, развернувшись, просто уйти; прозрачная пелена искажает, она шумно сглатывает болезненный комок.       «Вот сейчас…»       Девушка поворачивается и застывает диковинной ледяной скульптурой.       «Когда… Как.?»       В ее голове абсолютная и всепоглощающая пустота, а на лице смесь испуга, растерянности и непонимания. Но он здесь. Стоит, глядя прямо в глаза, досконально изучая каждый блик в карем взгляде, каждую веснушку на щеках с ярко выраженными ямочками, и заново восстанавливает намертво отложившийся в сознании образ, наслаивая новыми деталями, обводя по контуру ее мелкие черты лица.       «Ну же, растворись. Ведь нет здесь тебя, нету!»       Но вопреки ее немым уговорам он не исчезает, наоборот, стоит здесь, перед ней, с таким родным взглядом и чересчур горячими ладонями — совершенно настоящий. Так трудно было поверить тому, что виделось перед собой, этакому сну с каплей издевки.       Пустой дворец, он, она, старый магнитофон и его руки, по старинке тянущие вслед за собой.       Только знай, что в конце пути никогда уже не вернуть.       В ней боролись два разъедающих чувства: первой мыслью было вырваться, даже ударить, если потребуется, но какая-то необъяснимая успокаивающая нежность в серой радужке и не крепкая, но уверенная хватка не позволили ей сделать более двух просяще-неуверенных движений назад.       Только знай, что в конце пути никого уже не вернуть.       Вдох, выдох. Будь что будет.       Она, словно завороженная, подалась навстречу. Руки, ноги, тело — все помнило заученные наизусть коронные движения, она снова парила в его руках черным лебедем. Опираясь рукой о его плечо, не разрывая зрительного контакта, она полностью отдалась этому моменту, позволяя ему спиной катить себя по *дуге. Никита, придерживая Ильиных за талию, вел ее в танце. Раскатка, а затем высокая фирменная поддержка, после которой у зала всегда перехватывало дыхание. Она совершенно не думала, «зачем»? Действовала по наитию и просила Бога, чтобы этот сон мог длиться вечно.       Последние аккорды и сказка закончилась.