Ты сделана из тьмы

Я был раздражен, хотел обрести свободу. Мечтал о чем-то большем, И хотел оставить свою прежнюю жизнь. Не мальчик «Есть, сэр!», не следую приказам. Я был молнией перед громом. Теперь я улыбаюсь со сцены, Пока вы хлопаете так, что можно оглохнуть. Imagine Dragons — Thunder

Первые солнечные лучи подсвечивали кружащие по выручай-комнате пылинки. Сочный, брызжущий жизнью, звенящий свет заботливо и смиренно дезинфицировал его воспаленное и кровоточащее сознание каждое утро. Хлопотал над ним, как бойкая медсестра в лазарете. Давал возможность выплюнуть всю горькую воду из легких, как глоток кислорода после погружения в бездну. Ему давно забылось, как это — наслаждаться теплом одеяла, тяжестью век и желанием остаться в постели подольше. Не вспоминалось ни на хлопковых накрахмаленных простынях в студенческих спальнях, пахнущих горным воздухом и то ли давно ушедшим, то ли так и не начавшимся детством, ни в струящихся объятьях шелка, который так любила Пэнси и непременно выбирала каждый раз, когда сама вызывала комнату. Если бы кто-то изобрел зелье, избавляющее от потребности во сне — он оформил бы оптовые поставки на ближайшее десятилетие. Лишь бы не видеть ИХ. Все. Больше ни слова об этом. Рука скользнула по теплому женскому бедру, прикрытому тонким одеялом. Прошлась выше, повторяя изгибы талии и ребер. Откинула с лица локон черных волос. Пэнси. Знакомая, привычная. Сладкая Пэнси. Обычно они расходились каждый раз, когда заканчивался их очередной роман. — Поиграем? — иногда говорила она на занятии. Или во время обеда. Или перед игрой в квиддич. Неизменно приподнимая бровь и улыбаясь вишневыми от помады губами. Это значило, что она положит голову ему на плечо. Или скользнет ногтями по его шее, нашептывая планы на ночь. Или приподнимет край юбки, показывая новое приобретение в виде пояса для чулок. Она ничего не планировала и просто любила иногда играть в пару, и это было чертовски удобно для обоих. Без обид. Без драм. Она не усложняла, не делала его центром жизни и никогда не заглядывала в глаза, в поисках намека на чувства.  — Ты мне только в постели нравишься, — как бы между прочим мурлыкала она, положив голову на его колени и звонко перекатывая по зубам леденец.  — Ты мне тоже. У них не могло быть совместного будущего, и каждый это понимал. Они попросту не любили друг друга так, чтобы из этого вышел хоть мало-мальски удачный брак, и если Малфой в принципе не верил во взаимное «долго и счастливо», Пэнси не перестала бы это «долго и счастливо» искать. Своими методами. А жена Малфоя по определению не могла быть той, кто находится в поиске эфемерной любви на стороне. Для Малфоя Пэнси была не хуже и не лучше других. Она была Пэнси. Такой привычной, знакомой Пэнси, принадлежащей всем и никому. Пэнси, которой он неизменно дарил дорогие подарки. Просто так. Просто потому, что привык их дарить. А она без зазрения совести шутила, что теперь-то предыдущая ночь оплачена с его стороны. Она была умной хотя бы потому, что смогла не привязаться к Малфою как к мужчине: ее объятия и, казалось бы, почти искренне восхищенные взгляды длились только во время их фальшивых романов. Иногда месяцами. Иногда пару недель. Иногда одну лишь ночь. И Пэнси, казалось, совсем не смущало то, что об этом знал весь факультет. Малфой знал ее всю свою сознательную жизнь и иногда они шутили, что их периодический секс походил на моральный инцест. Плевать. За все годы до учебы и за все годы учебы она стала соратницей. Кем-то вроде сестры. Она стала подругой. На четвертом курсе она стала его первой, а он — ее первым. Она стала любовницей. Любовницей, но никак не любовью. Совершенно не возражающей против других, и совершенно не возражающей быть с кем-то другим. Ей не хотелось ничего менять, и роль подружки с привилегиями ее полностью устраивала. А его устраивало отсутствие необходимости что-либо объяснять. Она подходила, обнимала его со спины: — Поиграем? В ответ получая легкий поцелуй в макушку и: — Не сегодня, Пэнс, — и оставляла его одного, лишь беззаботно пожав плечами, отправляясь, быть может, к Забини. Или к кому-нибудь еще. То ли из-за детства в неполной семье, то ли из-за личных заморочек она во всех и каждом искала папочку, и наверняка не гнушалась бы пригреться даже у Долохова. Вероятно, она на самом-то деле была глубоко несчастной, но Малфой был не тем, кто смог бы ее вылечить. Наверняка в глубине души она ждала своего принца, но вряд ли когда-нибудь признается в этом. Она была… то ли напрочь лишенной моральных принципов, то ли попросту не хотела их иметь. Малфой называл ее «маленькой беспринципной тварью», а она делала вид, что для нее не было комплимента лучше. — Назови шлюхой — обрадуется и поблагодарит, — иронично замечал Забини. Но никто не называл. Вероятнее всего потому, что она бы лишь пожала плечами. Потому что никакие слова тебя не заденут, если ты сам принимаешь правду о себе. Если знаешь всю правду о себе. А знал ли он? Очень хотелось верить, что да. А еще больше хотелось вообще об этом не думать. Пройдя через все дерьмо, с которым пришлось столкнуться год назад, он смог остаться собой… Да черта с два! Он, скорее, смог стать собой. Стать тем Драко, которым должен был быть всегда. Тем Драко, которого все хотели видеть. Истинным Малфоем, а не маленькой недозрелой тенью своего отца. Он перестал быть щенком, на которого лишь бросали разочарованные взгляды. Получите и распишитесь. Нет, он не занял место отца. Он шагнул куда дальше. За считанные месяцы он добился такого расположения Темного Лорда, о котором отец не мог мечтать. Люциус боялся. Он всегда боялся, в любую минуту будучи готовым поджать хвост, и, как шавка, встать на задние лапы, лишь бы не получить пинок ботинком по ребрам — действие черной метки. Которое Драко победил. Которое он выпотрошил из себя. Полностью. Единственный из всех. Потому что до омерзения надоело быть тенью. Надоело быть вторым. Надоело быть «одним из». Он хотел быть просто «одним». Ему не удалось скрывать это долго, но вместо того, чтобы устроить пир для змеи, Темный Лорд это оценил. Нашел это достойным уважения. Нашел Драко более надежным, чем остальных пожирателей вместе взятых, верных ему лишь из-за страха и действия метки. По большей части, Драко не добивался его одобрения. Так уж вышло. Одинаково скептически смотря на оба режима, он бы, черт возьми, вообще ни один не выбрал. Слепой мир во всем мире и поголовное уничтожение каждого неугодного казались ему одинаково утопичными и абсурдными. Но в лучших Малфоевских традициях из двух зол нужно остановиться на большем. Потому что роль хорошего парня была уже занята. Потому что выбрали за него. Потому что и выбора-то не было. И еще тысяча этих чертовых «потому что». Поначалу все было лучше. Он компенсировал свой провал на шестом курсе с лихвой, и все, что делал потом, могло в полной мере сойти за гигантскую, выплаченную кровью — своей и чужой — неустойку. Все было лучше, пока целью этого года для него не стала Грейнджер. И он никому никогда не признается, даже себе, по какому принципу в его сознании сформировалось это табу, которое, он надеялся, ему больше не прикажут нарушить. Троица и школа. Надежды не оправдались, и не оставалось ничего, кроме как закончить побыстрее. Грейнджер. Несменная подружка золотого мальчика и его шестерки, которая отчего-то бросила своих кавалеров. Нет, у Малфоя больше не было ненависти к ним. Он уже давно не мог похвастаться таким насыщенным чувством. У него, черт возьми, вообще было мало чувств в последнее время, и разбрасываться таким сильным, как ненависть, было бы расточительством. Ненавидел он только одного человека, и, наверное, никто не поверит, если сказать, кого именно. А Грейнджер вызывала тошнотворную скуку. По умолчанию. Сухую. Пыльную. Шуршащую, как страницы учебников. Скуку. И разочарование. О, да. Самая умная ведьма оказалась настолько глупой, что вернулась в Хогвартс, когда ее дружки отправились на поиски крестражей. В этом он не сомневался. Как и в том, что они их не найдут. Теперь не найдут. Совсем скоро стало понятно, что что-то было не так. С одной стороны, Драко хотелось бы остановиться на том варианте, в котором Грейнджер просто оказалась дурой, неспособной предположить, что через нее можно в два счета определить местонахождение Поттера. С другой стороны… Было в ней что-то странное. Она не общалась со своими друзьями. Казалось, они ее просто не замечали: наблюдая за Грейнджер во время завтраков, Малфой явно видел, какое расстояние было между ней и сидящими вокруг. Заучка больше не скакала на уроках, задирая руки до самого потолка, чтобы ответить. Совы не приносили ей писем, и она, в свою очередь, никому не отправила ни послания. Проблему можно было бы в два счета решить легиллименцией, но проникновение в разум невозможно не заметить. Он попробовал это сделать невербально, тогда, когда сидел рядом с ней. Вышло из рук вон плохо: легиллименция без палочки требовала высокой концентрации, а Грейнджер, разлив чернила, тут же разрушила ее напрочь. Используй он палочку, вышло бы лучше. Выведав всю информацию, Малфой с легкостью мог бы наложить на нее обливиэйт… если бы такого рода заклятия не отслеживались в школе. После прошлого года Драко не мог больше привлекать к себе внимание. По крайней мере, пока. А поэтому оставалось лишь следить за ней. И черт знает, сколько бы это еще продлилось, если бы не так удачно сложившийся урок по защите от темных искусств, после которого тайна о местонахождении Поттера поблекла по сравнению с тем, что еще скрывала Грейнджер. Драко откинулся на подушки, приобняв Пэнси, которая вот-вот должна была проснуться. Его губы почти тронула легкая улыбка при мысли о том, что через пару часов он отправится домой.