Мне кажется, я словно застыла. Отсюда некуда, некуда бежать. Эти стены сжимаются, Сжимаются вокруг меня, Изводя меня страхом. Разбуди меня. Прошу, разбуди меня. Я во власти дурного сна. Ruelle — Bad Dream
Раз. Два. Три. Четыре. Сто восемьдесят шесть. Звук часовых стрелок, издеваясь и глумясь, хлестал по натянутым нервам. Насмехался. Гипнотизировал. Заставлял впадать в транс, погружал в липкое, мерзкое, ледяное волнение. В панику. В молчаливую, парализованную истерику. Все слезы на щеках уже высохли, а на новые не хватало сил. И эмоций. Гермиона заторможено смотрела перед собой, но не видела ничего: ни тяжелых портьер на окнах, ни старинных часов, отбивающих тот самый выворачивающий на изнанку ритм, ни своего отражения в зеркале с позолоченной широкой рамой. Внутренности скручивало, хотелось согнуться пополам и провести так, по меньшей мере, всю оставшуюся жизнь. Перед глазами была лишь вчерашняя ночь. А может и не вчерашняя… Ее вышвырнули из временнóго потока, не оставив возможности знать, какой сегодня был день. Это был словно сон. Словно галлюцинация. Она помнила, как все плыло перед глазами, пока она тонула в агонии. Как внезапно увидела Малфоя, и как хорошо и легко ей стало, когда он коснулся пальцами руки. По венам словно прошлась гигантская доза обезболивающего. Стоило ему убрать свои руки — и все вернулось, и стало совсем невыносимо, как только он произнес заклинание. А потом… темнота и периодически вспыхивающие перед глазами картинки коридоров и лестниц Хогвартса, пока ее куда-то тащили. Она видела выручай-комнату и округленные глаза Пэнси Паркинсон. Какой-то шкаф. А потом… ничего. Левая рука не болела. Больше не болела. Гермиона аккуратно, не касаясь кожи, завернула рукав, пропитанный высохшей кровью с того вечера. Наверное, это был уже десятый раз с момента пробуждения. Глубоко выдохнула и резко распахнула глаза. Черная змея приобрела свои очертания, и если Гермиона взглянет на это еще раз, то, наверное, лишится разума окончательно. Это не может происходить с ней. Невозможно. Ее мозг отказывался принимать реальность. Отказывался даже мысленно произносить название того, что появилось на ее руке. И, что еще хуже, он был абсолютно и безоговорочно неспособен на то, чтобы придумать хоть какой-то план. Жалкое бездействие давило, как и сама обстановка: в комнате было тихо. Если не считать звука этих проклятых часовых стрелок, конечно. Так тихо, что это сводило с ума и травмировало уши. Казалось, Гермиона могла расслышать даже звук летящей пылинки. За запертой дверью не раздавалось ни шороха. Из окна комнату лениво освещал какой-то серый и тусклый свет. Ненастоящий. И окно было ненастоящим. Нет, рама, стекло, и ручки были вполне реальными. Но вот пейзаж… при детальном его изучении можно было заметить, что это — зацикленная с промежутком примерно в полчаса иллюзия. Угнетающая. Какая-то неприметная лужайка с дорожкой, мощеной поросшими мхом камнями. Старая яблоневая роща, часть деревьев которой давно погибли, теперь являя собой засохшие стволы с уродливыми костлявыми ветками. Кое-где в траве виднелись кроваво-алые всполохи — опавшие с ещё плодоносящих яблонь преющие яблоки. И среди всего этого уныния нелепым и роскошным пятном раз в полчаса прохаживался павлин. Ослепительно белый, выделяющийся своим цветом на фоне блеклости лужайки, словно телесный патронус в темноте, он появлялся слева, и горделиво двигался по дорожке, переступая подгнивающие яблоки и мерно покачивая хвостом, в конце концов скрываясь в дымке мертвенно-бледной рощи. Казалось, все это было изощрённой жестокой пыткой. Удушающе-тусклый свет, белоснежный призрачный павлин, тишина, прерываемая ходом часовых стрелок — они могли лишить рассудка всего за несколько дней. Гермиона закрыла лицо ладонями, опустив голову. Глубокий выдох. Подушечки пальцев прошлись по лбу, и, опустившись ниже, сильно надавили на виски. Ты должна что-то придумать. Иначе тебя убьют. Конечно, эта очень простая и очень страшная мысль уже давно сформировалась в ее голове. Ведь она — воплощение всего, что ненавидит Волдеморт. Воплощение всего, с чем он борется. Подруга Гарри Поттера. Гриффиндорка. Грязнокровка. Ее просто убьют. Или хуже: используют для того, чтобы выманить Гарри. Должно же быть хоть что-то, что я могу сделать Так уж получилось, что до этого момента ей не приходилось сталкиваться с безвыходными ситуациями. Всегда была какая-то зацепка, какой то шанс все исправить: Так удачно оказавшееся в сумке зеркальце спасло ей жизнь на втором курсе; Благодаря маховику Гермиона из другого времени так вовремя отвлекла профессора Люпина в волчьем обличье; Орден Феникса успел прибыть в отдел тайн до того, как стало слишком поздно. Удача? Судьба? Везение? Так или иначе в самый последний момент кто-то или что-то помогали им, становясь единственным спасением. Но вряд ли во всем мире существовала какая-то сила, способная помочь Гермионе сейчас. В этот раз все складывалось так, что она попала, кажется, в самую безнадежную ситуацию: Гарри и Рон не выходили с ней на связь; Никто не видел, как ее похитили; Она не знала, где находится и что вообще с ней происходит. И, в завершение всему, словно вишенка на торте: у нее не было ни палочки, ни книг с информацией, ни, возможно, времени. Она располагала только собой да скудным набором окружающих ее предметов: интерьер комнаты, чем-то неуловимо напоминавший дом Блэков, не мог предоставить ничего, что можно было использовать в качестве оружия. «Что-то должно быть!» Взгляд вновь и вновь скользил по периметру помещения, отчаянно цепляясь за каждую деталь, а в голове тем временем крутились варианты того, как можно было это использовать. Хрустальная люстра с пятью свечами. Широкая кровать со столбиками и темно-бордовым балдахином. Шкаф. Черный туалетный столик на резных фигурных ножках, зеркало… Зеркало.***
Прошло, наверное, не менее часа. Она ждала. Аккуратно сжимая в руке острый осколок зеркала, обмотанный с одной стороны порванной наволочкой. На деревянном полу едва поблескивала стеклянная крошка, которую она не смогла собрать вместе с другими осколками, чтобы спрятать. Пустая рама была отправлена под кровать. Теперь было хоть что-то. По крайней мере, если попасть в шею, она выиграет для себя пару минут. Если противник не успеет воспользоваться магией, конечно. В любом случае, других вариантов Гермиона не видела, а значит, оставалось только ждать. Спустя какое-то время купол мерзкой тишины внезапно спал. Словно все вокруг слегка ожило, и, хоть все ещё не раздавалось никаких звуков, это была другая тишина. Натуральная. Вскочив с кровати, Гермиона отошла к стене, крепко сжимая за спиной осколок. Впечататься бы в эту стену. Замуроваться бы. Страшно было так, что скручивало все внутренности. До тошноты. До одури страшно. Сколько бы она ни прокручивала в голове варианты развития событий, понимание того, что действовать придётся буквально через несколько минут, посылало по телу ледяную дрожь. Нет, ее пугало не то, что ее действие при определенных обстоятельствах может серьезно ранить человека. Ведь несколько дней назад она была вполне готова сбить Малфоя с метлы. Да и вообще, все средства сейчас были хороши. Вот только что может одна жалкая стекляшка, какой бы острой она ни была, против пожирателя смерти с палочкой? А что если их будет несколько? За дверью послышались шаги, набатом громыхающие в голове Гермионы в унисон с ритмом ее сердца. Рука покрепче перехватила импровизированное оружие. В горле образовался комок, мешающий вдохнуть полной грудью. Соберись. Соберись. Соберись. Ручка дрогнула под воздействием заклинания, и тяжелая дверь отворилась. Гермиона отчего-то заволновалась ещё больше, когда в комнату вошёл он. Один. Смотря на Малфоя, как затравленный кролик, она не могла понять выражения его лица. Он выглядел совсем не так, как его отец, когда поймал их в отделе тайн. Тот излучал самодовольство, наслаждение, какую-то извращенную радость, стоило только пожирателям окружить группу школьников. А Малфой-младший, казалось, не испытывал никакого желания тратить время на лишние эмоции. И это пугало и настораживало одновременно. — Уже проснулась? Он едва скользнул по ней взглядом, запер за собой дверь и неспешно подошёл к окну. Сердце выпрыгивало из груди. Она смотрела на него, словно видела впервые. Нет, конечно, за последние дни в Хогвартсе она успела чуть ли не детально изучить его внешность, но сейчас… сейчас что-то было иначе. Что-то неуловимое изменилось, но она не понимала, что. Взгляд скользнул по темному удлиненному пиджаку. До того чёрному, что, казалось, он поглощает добрую часть света в помещении. По безукоризненно блестящим запонкам. По серебряному перстню на руке. Внезапно Гермиона осознала, что пропустила тот момент, когда Малфой стал мужчиной. Не юношей, не парнем. Мужчиной. Опасным — в этом она больше не сомневалась — мужчиной. Раньше она с точностью могла знать, чего от него ожидать. Колкости. Злой шутки. Попытки вывести на эмоции. Теперь он был совершенно другим. Видеть его вне стен Хогвартса было чем-то непривычным, неправильным, не стыкующимся. Казалось, что школа, в которую они все попали, будучи детьми, изо всех сил как-то сглаживала все, смягчала, добавляла отголоски детства и невинности. А теперь они были безжалостно стёрты. Внезапно он легко взмахнул палочкой, и комнату озарил мягкий солнечный свет: иллюзия за окном пропала, но со своего места Гермиона не могла разглядеть, какой вид на самом деле открывался из окна. Малфой, уперевшись широко расставленными руками в подоконник, с бесстрастным лицом смотрел куда-то вдаль, продолжая молчать. Это было так странно… наблюдать за ним. Малфой всегда был для неё тем, кто, вроде бы, являлся человеком, но было чертовски сложно представить, что он делает все то же самое, что обычные люди, все простые вещи: что он может просто смотреть в окно. Просто разговаривать. Откинув эти непонятные мысли, Гермиона осознала, что прямо сейчас теряет свой идеальный шанс. Затая дыхание и крепче сжав в руке осколок, она уже хотела было двинуться вперёд, как вдруг он, не оборачиваясь, пустил какое-то невербальное заклинание, и сверток резко выскочил из ее руки. Рама, вылетев из-под кровати, плюхнулась на торчащий в стене гвоздь, запрятанная под шкаф куча осколков взмыла в воздух сверкающим клубом и, мельтеша перед рамой, начала юрко складываться в сплошное зеркальное полотно. Наволочку, видимо, он решил не чинить. Ее единственный план с треском провалился, не осуществившись и на половину. — Будь добра, не порть мое имущество. Этому зеркалу больше лет, чем ты можешь себе представить. Казалось, он даже не разозлился на ее попытку напасть, что шло вразрез с её представлением о возможной реакции. От этого было только хуже: Малфой, подстать тому угнетающему иллюзорному пейзажу, доводил до истерики своим спокойствием. Почему, черт возьми, он молчит? Почему он не пытает ее, не кидается заклятиями? Он был собранным, немногословным и до дрожи пугающим. Да, было страшно. Как никогда до этого. Почему-то в присутствии Малфоя — особенно. Просто в один миг на неё свалилась неподъемная ноша, тяжелый, причиняющий боль груз, который, вероятно, был ей не по плечу. За время ее дружбы с Гарри и Роном происходило много ужасных, страшных, невообразимых вещей, и, казалось бы, Гермиону не может удивить и выбить из колеи уже ничто. Ничто, кроме змеи и черепа, которые теперь были впечатаны в ее кожу. Стоящая рядом с Гермионой ваза задрожала, будто кто-то тряс столик, на котором она находилась. Это движение так чертовски точно отражало внутреннее состояние Гермионы… И внезапно она осознала, что ваза трясётся из-за нее. Из-за ее магии. Казалось, Малфой понял это сразу. — Держи себя под контролем, Грейнджер. Стоило ему это сказать, как все стихло. Внезапно. Раз — и нет. Гермиона подумала, что Малфой незаметно применил к вазе невербальное заклинание, раз она в миг прекратила трястись, и совершенно не обратила внимание на то, что, стоило вазе остановиться, Малфой бросил на нее слегка прищуренный заинтересованный взгляд. Сглотнув, Гермиона подняла глаза. — Что вы от меня хотите? — Ты ко мне на «вы», или так, в целом? — усмехнулся Малфой, не смотря на нее. — Что? — срывающимся, почти умоляющим шепотом, повторила она свой вопрос, чувствуя, что вот-вот сойдёт с ума от нервного напряжения. Помолчав еще несколько мгновений, он все-таки перевел свой взгляд на Гермиону, и, чуть склонив голову в бок, спросил: — Знаешь, как называется то, что у тебя на руке? Что у меня на руке? Она молчала, а губы все подрагивали. — Чёрная метка, конечно знаешь. Метка Тёмного Лорда и Пожирателей Смерти. — Но как… — Это мы выясним. Завтра прибудет Лорд. Эльф принесет тебе еду, располагайся. Ее словно облили холодной водой. Получается, он и сам не знал. И никто из приближенных не знал, раз по такому поводу прибудет сам Волдеморт? Или он хочет лично расправиться с грязнокровкой, которая по какой-то невероятной случайности оскверняет его метку? Малфой уже двинулся в сторону выхода, как она опередила его, ринувшись к двери и заслонив ее спиной. — Не делай этого! Он усмехнулся, приподняв бровь, и посмотрел на нее как на ребенка, который выдал что-то очень глупое и очень смешное. — Ты остановишь меня? — Нет, — Гермиона мотнула головой, и, набрав в легкие побольше кислорода, продолжила: — Я попрошу тебя. Пожалуйста! Смерив ее все тем же взглядом, он вновь двинулся вперед, намереваясь обойти ее. Понимая, что никакие слова не подействуют и как это глупо и нелепо, она все равно предприняла еще одну попытку, наивно надеясь затронуть хоть что-то внутри него. Схватив его за руку, она начала шептать на одном дыхании: — Гарри видел, что происходило с тобой в прошлом году. Есть другой путь, то, что ты выбрал — неправильно! Дамблдор, Орден феникса, они помогут тебе! Только отпусти меня! Тебе не обязательно быть таким же, как твой отец! Выражение его лица в миг переменилось. Его взгляд задержался на холодной и дрожащей руке Гермионы, которая все еще сжимала его запястье, а затем скользнул к ее лицу. Резкий. Колкий. Если существует взгляд, которым можно убить, это был он. Без усилий стряхнув ее слабую хватку, он резко шагнул вперед, прижав ее спиной к двери, а рука уже была на ее горле. Будучи более чем на голову выше нее, он смотрел сверху вниз, наблюдая, как по отчаянному лицу разливается страх. — Я не такой, как мой отец, — медленно выделяя каждое слово, тихо произнес он, продолжая сдавливать тонкую кожу ее шеи. — Тогда… — Империо! — рыкнул Малфой, прервав ее на полуслове. Гермиона впервые ощутила на себе действие этого заклинания. Конечности будто бы налились свинцом, а пульс замедлился, погружая ее сознание в какую-то хмельную прострацию. Она пыталась бороться. Стиснув зубы, пыталась не поддаваться тому, что говорит Малфой, и это было похоже на то, как пытаешься убежать от преследователя во сне, но тело тебя не слушается. Медленно и успокаивающе, голос завладевал ей, обещая уют и спокойствие. Обещая защиту. Гермиона вдруг поняла, что вслушивалась. Оценивала его. Словно впервые слышала. Словно Малфой никогда не говорил с ней раньше. — Ты не попытаешься убежать. Ты не попытаешься связаться с кем-либо. Ты не попытаешься нанести вред этому дому и его обитателям. Конечно. Ведь он так хочет. Она не будет пытаться. Как мантра. — Я не попытаюсь убежать. Я не попытаюсь связаться с кем-либо. Я не попытаюсь нанести вред этому дому и его обитателям, — слетело с ее приоткрытых губ. Малфой убрал палочку. В этот же миг реальность грубо ворвалась в сознание Гермионы вместе с пониманием того, что только что произошло. Теперь она чувствовала, что заклинание связывало ее волю совсем не той сладкой негой, а липкими холодными щупальцами. Внутри поднялась волна злости. Как же ей хотелось ударить Малфоя! Руки покалывало от переполняющих её эмоций, но она не смогла даже замахнуться. — Как ты можешь?! Всем своим существом Гермиона не понимала, как человек может так жестоко, не моргнув глазом, использовать непростительное, лишая кого-то воли. — Я — пожиратель смерти. Советую подумать о том, что еще я могу. Резко развернувшись на каблуках, он вышел из комнаты, заперев за собой дверь, оставляя Гермиону в полном одиночестве.***
Спустя несколько минут после того, как ушел Малфой, со звонким хлопком аппарации в комнате возник домовой Эльф. В абсолютном молчании он поставил поднос на стол. Гермиона окинула взглядом еду: графин с водой, чашка супа, аккуратно сложенные ломтики багета на отдельном блюдце, пара красных яблок… она была не настолько дурой, чтобы есть что-то в Малфой-Мэноре, как бы голодна ни была и как бы вкусно это ни пахло. — Как тебя зовут? — присев на край кровати, обратилась к нему Гермиона, надеясь, что существу не запретили разговаривать с ней. Чуть поведя большими ушами, эльф повернулся и сжал лапками край своей наволочки. Бедные создания. Если Малфой Младший являет собой такого монстра, то каков же тогда старший? Должно быть, после случая с Добби он приказал слугам залечивать травмы и всячески поддерживать здоровый вид, иначе почему этот домовик выглядел совсем не так, как его ныне свободный товарищ? Чистая наволочка и ни одного, даже самого маленького синяка. — Тинки, мисс. — Хозяин часто тебя бьет? Его и без того большие глаза округлились, став похожими на блюдца. — Хозяин хорошо с нами обращается! Хозяин не бьет Тинки! Гермиона покачала головой, и, прикрыв глаза, устало прислонилась плечом к столбику кровати. — Зачем врешь? — Тинки не может врать, мисс. Хозяин Малфой-Мэнора никогда не бил своих слуг, мисс, хозяин только совсем мальчиком кидался игрушками! Но никогда не бил! — настойчиво и возмущенно пищал Эльф, обходя кровать кругом, видимо, чтобы забрать разорванную ею ранее наволочку. Гермиона нахмурилась. Кидался игрушками? Как такой молодой эльф может помнить детство Люциуса Малфоя? Не успела она повернуться, чтобы переспросить Тинки, как он аппарировал прочь, оставляя в ее в полном непонимании.***
— Инсендио! Должно получиться. Я смогу. — Инсендио! Гермиона сидела в углу комнаты, на полу, закутавшись в тяжелое одеяло, которая она стянула с постели, и уже больше часа гипнотизировала взглядом стоящий перед ней серебряный подсвечник. Время текло отвратительно медленно. Солнце давно опустилось, погрузив и без того не слишком солнечный день в непроглядную ночь. Да, Малфой, уходя, не вернул ту тошнотворную иллюзию с яблоневой рощей: теперь за окном раскинулся величественный и пышный сад поместья, который Гермиона едва успела рассмотреть до наступления темноты. Значило ли это, что уже все равно, запомнит она какие-то детали Малфой-Мэнора или нет? Ведь преступники никогда не показывают свои лица, если не планируют убивать жертву. Так и с видом из окна. Быть может, то, что он не стал скрывать ее истинное местонахождение, говорит только об одном? Лучше об этом не думать… Свечей ей никто не зажег, и заглушающее заклинание было снято. Будто бы в качестве еще одной жестокой психологической пытки. Находясь в кромешной тьме, Гермиона то и дело вздрагивала, услышав очередной звук, доносящийся из-за двери. В этом доме в любой момент мог появиться кое-кто похуже тех монстров, которых обычно боятся по ночам. Беззащитность. Она терпеть ее не могла. Ей так безумно хотелось почувствовать спасительную гладкость рукоятки своей палочки в руке. Почувствовать ток магии, бегущий от ее тела к древку. Хотя бы для того, чтобы зажечь в комнате свет. И тогда она вспомнила о вазе, которая тряслась из-за ее эмоций. И решила во что бы то ни стало сотворить огонь. — Инсендио! Фитиль даже не дымился. Гермиона прекрасно отдавала себе отчет в том, что для сотворения даже самого простого заклинания без палочки нужна была колоссальная энергия, и магическая, и физическая. А она за последние два дня не съела ни крошки: любезно выданный эльфом суп почти сразу отправился в канализацию прилегающей к спальне ванной комнаты. В нем мог быть как минимум яд. Как максимум — какое-нибудь изощренное зелье. — Инсендио! Загорись ты уже! Бесполезно. Сдув с лица упавшую прядь, она откинулась к стене, приподняв голову и уставившись в потолок. Эмоций страха было недостаточно. Ей вспомнились слова, которые стали почти девизом последних дней в Хогвартсе. Какая же ты мразь, Малфой. И вдруг в грудной клетке вновь начало подниматься чувство, заполняющее всю ее изнутри. Не ненависть, нет. Нечто больше и объемнее: это чувство пробирало до кончиков пальцев, затрагивая, кажется, каждый миллиметр ее тела, заставляя кровь бурлить от нахлынувших эмоций. Что-то дикое. Что-то животное. Что-то… необузданное. И это ей помогло. Почувствовав на своих ладонях тепло, она вновь наклонилась к подсвечнику, выставив вперед ладонь. — Инсендио, — и три свечи разом вспыхнули высокими плящущими столбиками, озаряя пространство вокруг. Она так и провела ту ночь: сидя на полу в свете свечей, то и дело проваливаясь в сон и тут же просыпаясь, боясь, в очередной раз открыв глаза, увидеть перед собой Волдеморта. Пламя свечей, зажженное эмоциями, вызванными Драко Малфоем, не гасло до самого утра.