About lost wolf

За три дня и две ночи Намджун выматывается так, как никогда в своей жизни. Рычит всё больше, чаще и злее, но исключительно про себя. На детей прикрикивает всего пару раз, и вроде бы есть за что, но те смотрят так, что Намджун чувствует себя виноватым. Чувствовать себя виноватым Намджун не любит, оттого злится ещё сильнее. И куда легче жилось, если бы в замке был бы ещё кто-то, чтобы сорваться, да пар выпустить. Но нет ни души. Когда война закончилась, все слуги разбежались кто куда, а новых Намджун не искал. За собой он и сам отлично присматривает, а что бы там одежду ему подносили, еду готовили — такого не надо. Такого даже Тэхёну не надо, впрочем, кухарок и прачек тот не разгонял. Не то Чонгука жалеет, не то не хотел лишать людей работы. А вот с детьми Намджун устал. Готовить, одежду постоянно застирывать, потому что та пачкается, как проклятая. И зачем он это вообще делает? Ну грязные коленки, и черт с ним. Дети же, всё равно сейчас выпачкаются снова. Или щенками перекинутся и полдня носиться по саду будут. Намджун бросает стирку на какое-то время, думает, что освободил время под государственные вопросы, но совесть перед Чимином грызть не начинает быстрее, чем он успевает дочитать свиток до конца. Омега ему отдавал чистых детей, а не чудовищ босоногих. Возвращать нужно будет такими же, а поскольку такими же не получится, то хотя бы узнаваемыми. На третий день дети отказываются есть рис. Что-то там булькают, но ртов не раскрывают. Намджун ждет пару часов, а потом теряет терпение. Детей отпускает из-за стола голодными, а котелок швыряет в стену, стоит тем уйти достаточно далеко, чтобы не испугаться шума. Каша разлетается по кухне вперемешку с осколками глиняной посуды, а Намджун рычит злобно, но скорее от бессилия. Он не кухарка, чтобы заниматься разносолами, да и дел хватает, чтобы вот это всё. И как только подростком справлялся? Впрочем, там дети были настолько голодные, что кору с деревьев жрать были готовы, лишь повари подольше для мягкости. На том Намджун и решает: до ужина проголодаются, а там и покормит. Рисом и мясом. Как говорится: чем умеем, тем и рады. Дети носятся по двору весь день, прямо перед окном комнаты, которую Намджун выделил под кабинет. Кричат, визжат, рычат, кусаются, затихают на время. Намджун выглядывает — спят в тени яблони. Потом просыпаются, и всё начинается заново. К вечеру оба вымотанные, едва на ногах стоят и больше не перекидываются. Намджун терпеливо обоих одевает, умывает и даже причесывает. Потом сажает за стол, большой и дубовый, в общем зале, который только для приемов и использовать (на кухне так никто и не прибрался), приносит рис в блюде, мясо с морковью. Лиджун отодвигает свою порцию первым и хмурится. Джесок принюхивается, цепляет рис пальцами, пробует и все, что в руке было, зажатым в кулак, отправляет обратно в свою плошку. Что-то падает, но большая часть остается прилипшей массой на маленькой ладошке. Соответственно размазывается по столу, по одежде, падает на пол. Намджун, в принципе, больше не бесится. Очень хочет, но сил вот на это всё практически не осталось. И какая-то доля разума в его голове всё ещё есть. Она настойчиво бьёт кулаком по столу и предлагает совершенно безумные вещи. Намджун отмахивается от бредовых мыслей. Смотрит на детей, а те смотрят на него. Голодными темными глазами. Голодные дети, которые даже не говорят толком, чтобы объяснить, что же им не так. Не это Намджун обещал Чимину. — Почему вас нельзя было оставить Тэхёну? Он был бы счастлив. Он всегда счастлив, когда вы рядом. Сам вот Намджун точно никакого счастья не чувствует. Сплошное раздражение и беспокойство. И на самом деле с этим делать что-то нужно. Потому что еще пара дней (Намджун себя знает) в таком же режиме, и злость возьмет над ним верх. Да так, что не остановишься, когда остановиться нужно. Так бывало… много раз. Намджун потом жалел. Никто не осуждал его поступков, иногда и за дело было, но Намджун все равно жалел. Потому что по природе своей не зверь. Родился нормальным, с совестью, с жалостью, с милосердием, просто так вышло, что жизнь скорректировала. Но теперь-то уж… держать себя в руках сложно. Особенно, когда власть есть и возможности. Но Намджун обещал. Себе обещал. Чимину обещал. Тэхёну. Чонгуку в глаза до сих пор смотреть тяжело. Матери названной и подавно. А потому Намджун держится. И злость свою проглатывает. Совсем не к месту в голову лезет деревенский мальчишка. Лохматый по-летнему, съёжившийся и недоумевающий: «Как можно не любить пироги?». — Как, как, — бормочет Намджун в ответ, облизывает сухие губы и выпрямляется резко. Пирог, принесенный мальчишкой, сам уносил в погреб. Испортиться не должен был, и вдруг повезет… Намджун бросает на детей быстрый взгляд, прикидывает в уме: можно ли одних оставить. Но нет. Инстинкт подсказывает, что лучше пусть на глазах будут. Намджун берёт одного на левую руку, другого — на правую. Лиджун цепляет его за ухо пальцами, Джесок более насторожен и пялится, не мигая всю дорогу. Альфа переступает через осколки, не отпуская детей — наверняка поранятся, проходит ближе к погребу, открывает его и спускается осторожно по лестнице. Под ноги смотреть не получается, и Намджун щупает ботинком ступеньку прежде, чем на неё ступить. Ему-то ничего не будет, если свалится, но на руках всё ещё дети. Пирог находится на полке. Там, где и оставили. — Если я вас этим смогу накормить, то придется сказать мальчишке спасибо, — говорит Намджун и усмехается сам себе. Если накормить удастся, то никакого «спасибо» будет не жалко. Малышей отпустить все же приходится, и хорошо, что те любопытные (а может голодные очень просто. Пирог, стоит признать, пахнет достойно), никуда не уходят, стоят, задрав головы. Один цепляется за штанину, явно размазывая по ней клейкий рис, второй хватает брата за руку. Хорошая привычка, Намджуну нравится. По крайней мере всегда знаешь, что где один, там и второй. Насколько Намджун помнит, Тэхён с Чимином лет до двенадцати почти не расставались и всегда держались за руки. Многим казалось то странным, мол не положено. Разнополые ведь, да еще и на престол оба претендуют (Чимин, конечно, меньше, но все равно прямой наследник). Соперничество должно быть, интересы разные. В двенадцать уже и сторонниками неплохо обзаводиться, чтобы, случись брату через пару лет войной престол брать, силы были отпор давать. Но вон как оно вышло. Тэхён следил зверем, чтобы не обидел никто, Чимин отрабатывал навыки лекаря на каждой царапине брата. Престол не хотел, а захотел бы — попросил, не сомневаясь, что Тэхён с легкой в руки бы отдал. Просто так. У них все так было, с рождения. Разве за что и дрались, то за сахарные орехи, да внимание матери. А чтобы не дрались, та научила их держаться за руки и «всё поровну». Вот и Чимин своих тому же учит. Намджуну нравится на самом деле. И возня бы эта нравилась тоже, если бы понимал чуть больше и был бы чуть мягче. Сам внутри. Чтобы привязываться нестрашно, чтобы любить не страшно. Намджун берет в руку нож и ловко срезает верхнюю корку с пирога. Сокджин её сам поджарил, да пара дней вдобавок мягкости ей не придала, а потому долой. Но под ней начинка сочная, густая, на вид вкусная. Сливы, мед, специи. Пахнет летом, беззаботностью, уютом. Вот так и должно пахнуть на кухне, а не как у Намджуна — пустотой и необходимостью. Пирог Намджун пробует первым, цепляя сливу ножом. На всякий случай. Вдруг отравлено. Хотя, это Сокджин, какое тут отравлено быть может. Начинка оказывается вкусной, Намджуну даже немного грустно, что пирог маленький. Ему вряд ли что-то останется. Он достает ложки с верхней полки, вручает детям и устраивает им пир на деревянных ступенях погреба. Малыши выедают подчистую всё, на что хватает сил выгрести, даже отламывают себе по куску теста с бортов. Размусоливают вместо сухарей, и спать Намджун укладывает их сытыми. Самого отпускает тоже. И когда, умаявшиеся и наевшиеся, дети засыпают, идёт прибираться на кухню.